Барби. Часть 1

С другой стороны… Барбаросса хмыкнула, провожая взглядом крохотную алую звезду, стремительно тающую в облаках. Может, чертов люфтбефордерунг и способен пожирать пространство с невообразимой скоростью, да только и путешествовать в нем куда опаснее, чем в дорожной карете или дилижансе. Карета может завязнуть в болоте, особенно если кучер заснул на козлах или пьян, дождь может промочить тебя до нитки, а жуткая тряска заставить выблевать весь обед — но это, пожалуй, самое страшное, что может с тобой произойти. На худой конец, твой экипаж подкараулит где-нибудь на тракте разбойничья банда — ну или мающийся скукой демон смеху ради решит создать из этой несуразной коробки исполинское чудовище, использовав незадачливых пассажиров на материал для его внутренних органов и костей. Незавидная участь, конечно, но и риск не так уж велик. А вот в небе…

В небе может быть чертовски опасно даже в самую ясную и безоблачную погоду. Там, в небесной вышине, куда человек никогда бы не забрался без помощи адских сил, частенько резвятся владыки из Преисподней — как не наделенные рассудком исполинские хищники, бездумно питающиеся светом звезд и пожирающие ураганы, так и адские владыки, занимающиеся охотой на огромной высоте. Если угодишь им в когти — не спасут ни ревущие демоны, влекущие экипаж с огромной скоростью, ни вышколенные стюарды, ни оркестр на специальной палубе. В лучшем случае раздавят и сожрут прямо в воздухе. А может, и сыграют что похлеще…

Три месяца тому назад, в августе, все германские газеты трубили о пропаже огромного воздушного экипажа из восточной империи Нифон, восточных владений архивладыки Белиала на другом конце света. Взлетевший из То-Кё, он должен был приземлиться всего часом спустя в О-Сака, однако не только не приземлился, но и вовсе исчез — даром всполошившиеся на земле нифонские демонологи и алхимики пытались обнаружить в магическом эфире возмущение, вызванное влекущими его демонами.

Он не рухнул вниз, как это иногда бывает с его собратьями, превратившись в полыхающие руины, среди которых шмыгают, поедая стонущих под обломками пассажиров высвободившиеся из оков демоны. Он не столкнулся с другим экипажем — такое бывает, если возницы неопытны или слишком малодушны, чтобы обуздать расшалившихся в небесном океане демонов. Будь это обычный люфтбефордерунг, про его исчезновение забыли бы уже на следующий день, но это был роскошный экипаж огромного размера, на борту которого располагалось пятьсот двадцать человек — три сменных возницы, двенадцать стюардов и пятьсот девять пассажиров первого и второго класса, среди которых, надо думать, было немало барышников, поговаривали даже, несколько важных персон инкогнито.

Люфтбефордерунг так и не нашли. Исчез. Растворился в небе. Пропал. О его судьбе строили самые фантастические предположения, в том числе всерьез обсуждали, что посреди неба прямо перед ним внезапно распахнулась дверь в Ад — событие, которого не наблюдали от самого Оффентурена — и поглотила экипаж вместе со всем содержимым.

Разгадка нашлась лишь спустя месяц, когда газеты уже переключились было на венецианский театральный фестиваль и дуэль между австрийским герцогом N и его любовником. Местные жители, обитавшие неподалеку от горы Такамагахара, обнаружили, что с недавних пор гора украшена великим множеством статуй из чистого кобальта, появившихся в одну ночь, причем статуй самого пугающего толка. Отчетливо переданное неизвестным скульптором человеческое начало было смешано с самыми пугающими деталями, не свойственными человеческому телу — ощерившимися пастями, открывшимися прямо в торсе, суставчатыми осиными лапами, мандибулами и хелицерами, а еще — волчьими хвостами, щупальцами самых разных форм и размеров, рогами и Ад знает, чем еще.

Выглядели эти статуи бессмысленно и жутко — будто скульптор, выпив лошадиную дозу спорыньи, вдохновенно сотворил свои статуи из всего, что попалось ему на глаза, смешивая то, что не должно смешиваться в природе, рождая формы, которые бессильна породить жизнь, и получая удовольствие калеча уже существующие. Мало того, по ночам проклятые статуи оживали. Они не могли сойти с мест, на которых были установлены, лишь извивались, будто корчась в агонии, и выли — так страшно, что мог бы поседеть даже человек, одним глазком заглянувший в Геенну Огненную. Самое страшное было даже не в этом — многие адские владыки украшали свои чертоги весьма неприглядным с человеческой точки зрения образом — а в том, что всего кобальтовых статуй на горе Такамагахара насчитали пятьсот двадцать — в полном соответствии с количеством живых душ на борту пропавшего экипажа.

Ушлые газетчики из страсбургского «Релатиона», сами обладавшие чутьем адских гончих и безрассудные точно ландскнехты, в короткое время после этого обнаружили небезынтересные для публики детали. Как оказалось, гора Такамагахара и ее окрестности еще двести лет тому назад была дарована некоему адскому сеньору лично архивладыкой Белиалом на правах ленного владения. На счет его имени и титула ходили самые разнообразные слухи, но несомненным было одно — сеньор этот любил покой и уединение. Которые, судя по всему, были нарушены самым грубым образом вторгшимся в небо над горой роскошным пассажирским люфтбефордерунгом, влекомым оглушительно грохочущими демонами. Он не должен был пролетать над горой — запретная граница была нанесена на карты — но все-таки пролетел. Быть может, тащившие его демоны, заигравшись в потоках теплого ветра, впали в игривое настроение и отклонились от курса на каких-нибудь пару сотен клафтеров. А может, незадачливые возницы, сменявшие друг друга, метали кости вместо того, чтобы следить за окрестностями… Как бы то ни было, владыка горы проснулся — и надо думать, не в самом добром расположении духа. Статуи выли по ночам еще полгода, пока не растаяли, превратившись в лужи, но намек был понят верно — с тех пор ни одно воздушное судно не осмеливалось нарушать его покой.

А ведь был еще случай в Раммштайне, когда сразу три люфтбефордерунга, забавляясь в небе, столкнулись и рухнули, объятые пламенем, на ярмарочную толпу — семьдесят душ отлетело в Ад быстрее, чем можно было бы чихнуть. За год до того огромная пассажирская машина рухнула в Омске — при посадке рассвирепевшие демоны повздорили между собой, расколов кузов пополам — сто семьдесят восемь душ…

Нет уж, подумала Барбаросса, мрачно сплюнув себе под ноги, если мне суждено подохнуть, то на твердой земле, а не где-нибудь в небе, точно муха, перехваченная птицей на лету…

От этих безрадостных мыслей Барбароссу отвлек резкий переливчатый звонок, пронесшийся вдоль улицы, злой и тревожный, как вопль разбуженного демона, заставляющий стекла в окнах тревожно дрожать, а гарпий — испуганно вспархивать с крыш, роняя под ноги прохожим рыбьи кости и крысиную требуху.

Альгемайн! Барбаросса встрепенулась, ощутив радостное дрожание жил. Альгемайн, может, и не относится к разряду комфортабельного транспорта, там всегда отчаянно смердит, экипаж набит битком, а плетется он иной раз непростительно медленно, зато и билет стоит всего три гроша, вполне простительная трата для ее кошелька.

Альгемайн уже выворачивал на улицу — большая гремящая коробка на колесах, отчаянно скрипящая рессорами и дергающаяся так, будто битком набита адскими духами. Тащили ее не лошади, а парочка монфортов — здоровых малых, напоминающих троллей из сказок, в каждом по шесть элей[3] роста и по меньшей мере десять полновесных саксонских центнеров[4] рыхлого мяса. Хоть тут ей повезло — альгемайн оказался еще и двухэтажным «империалом», на верхней площадке которого почти не было пассажиров. Барбаросса ухмыльнулась. Двойная удача! На верхнюю площадку не пускают публику в юбках и платьях, но тут уж ей ничего не грозит. Хотя бы здесь грубые шмотки «Сучьей Баталии» сыграют ей на пользу.

Альгемайн тяжело остановился у межевого знака, обозначающего остановку. Барбаросса предусмотрительно отступила на пару шагов назад, чтобы не оказаться под ногами у монфортов. Может, эти твари и были скудоумными, как малые дети, но силы в их чудовищных телах, представляющих из себя горы неконтролируемо разросшейся мышечной ткани, было достаточно, чтобы вдавить любую неосторожную суку в мостовую, точно хлебный катыш.

Опасные твари, к которым быстро приучаешься относиться с предусмотрительной осторожностью. Вроде и добродушные, как тяжеловозы, но в глубине их огромных, точно валуны, голов, за толстым слоем свисающего складками жира и толстенными костями, которые не прошибить и мушкетной пулей, дремлют примитивные животные страсти, почти не сдерживаемые куцым рассудком. Достаточно какому-нибудь сонному осеннему слепню цапнуть впряженного в экипаж монфорта за чувствительное место, а вознице — на миг зазеваться, как эта туша, наплевав на упряжь, шагнет в сторону, не глядя под ноги, и тогда…

От монфортов несло кислятиной — прелым запахом несвежего жира, испражнений и пота, обычный запах для этого нечистоплотного племени. К концу поездки провоняешь так, будто купалась в бочке с рыбьими потрохами. И плевать. Она доберется до Унтерштадта даже если придется путешествовать на карете адских властителей, запряженной плотоядными демонами из Преисподней!

Монфорты беспокойно качнулись, равнодушно глядя вниз своими маленькими, едва выглядывающими из черепов, глазами. Молодые, мгновенно определила Барбаросса, но вроде без норова. Судя по тому, что их раздувшиеся мясом тела еще не ломаются под собственной тяжестью, хоть и ощутимо скрипят разношенными чудовищной нагрузкой суставами, этим едва ли перевалило за шесть лет — подходящий возраст для того, чтобы тащить экипаж. К семи их вес перевалит за двенадцать центнеров, к восьми — за двадцать[5], как бы рачительный хозяин не ужимал этих тварей в кормежке. И тогда для этих тружеников настанут невеселые времена. Их суставы, хоть и деформированные, все еще остаются человеческими суставами, а кости, выдерживающие страшную тяжесть непрерывно растущего мяса, человеческими костьми. Рано или поздно нагрузка сделается для них запредельна и те просто начнут лопаться от натяжения мышц и под своим собственным весом.