Бард, который ничего не хотел

На испарениях, которые надо зачем-то пахать, Нис потерял менестреля окончательно, но, не понимая этого, еще два часа упрямо раскладывал перед ним, как пасьянс, чертежи, схемы, расчеты и цитаты, сыпля как из рога словарного изобилия «недородами», «недоимками», «отелами» и «окотами». Но едва бедный, готовый к взрыву мозг Кириана уцепился за знакомое слово и тихо начал соображать, разводят ли в его хозяйстве и кошек тоже, и если да, то на мясо или на шерсть[19], как новый заряд терминов погрузил его в глубокий ступор. «Гостианум», «богара», «каныга», «регнерия», «афитис»… Похоже было, что Нис заговорил на неведомом языке. Когда дело дошло до запольных участков, запряжки лошадей, запуска коров, заравнивания оросителей, зарастания каналов, зарыбления прудов, запаривания кормов, задержки последа и засоления почвы, Кириан решил, что хуже уже некуда. Но когда разговор зашел о таких вещах, как займы, финансирование, заклады и залоги, менестрель малодушно запросил пощады.

– Всё! Хватит! Стоп! Довольно! Приходи завтра! Нет, послезавтра! А лучше – через три дня! К этому времени меня уже убьют, и будет полегче.

– Что?.. – осекшись, приоткрыл рот кастелян.

– Потом, говорю! – тоскливо взвыл миннезингер, выскочил из-за стола, и с прытью, развить которую без вмешательства кошхи он и не чаял, помчался к двери.

– А поле?.. – жалобно воззвал ему вслед кастелян. – Что с ним делать?

– Пусть лежит! – обернулся поэт, в последнюю секунду уклонился от столкновения с косяком и вылетел в коридор.

Ощущение абсурдного вязкого сна, мягкого кошмара, в котором что бы он ни делал, всё было не так, и приводило только к новым неловкостям и конфузу, снова накатило на менестреля, и сердце его мучительно сжалось. Вот сейчас за этой дверью всё кончится и он сможет, наконец-то, проснуться и понять, отчего чувство неправильности, потери чего-то – или кого-то важного и необходимого не покидало его ни на минуту с самого утра, вот сейчас, сейчас…

Но за дверью, кроме Фелана, никого не было.

– Никого больше ко мне сегодня не пускать!!! – выкрикнул Кириан и, прихрамывая на отсиженную ногу, помчался в холл.

И столкнулся с посыльным из шляпной лавки, едва разминувшись с тремя посыльными из лавки готового платья и двумя из парфюмерной. Уворачиваясь, бард налетел на посыльного из лавки обувной и на посыльного из лавки чулочной, которые наступили на ноги тоже посыльному, но, судя по почти пустым рукам[20], из лавки ювелирной.

Секундой позже он понял, отчего до сих пор Свинильды не было видно и слышно.

– Киречка, солнышко мое белобрысенькое! – вынырнув из-за спин посыльного авангарда, с восторженным придыханием проворковала его невеста. – Пока ты занимался государственными делами, мне стало скучно, и я решила немножко прогуляться… совсем недалеко! И по дороге заскочила в пару лавчонок… ну и не могла уйти с пустыми руками – хозяева обиделись бы, а обижать соседей нам с тобой резона нет, ведь правда? Ну и прикупила всего понемножечку… К тому же у меня совсем надеть нечего, и обуть, и колечко твое с топазиками я всё равно уже продала, так что новое надо было, а лучше несколько, десяточек, не больше, а к ним всего по три парочки сережек, и колье, и браслетики, и бриллиантик, который ты мне на свадьбу обещал…

– Сколько? – сдавленным голосом вопросил Кириан, медленно понимая, что кроме замка, дома и титула у него нет ничего, и это «ничего» включало в себя такую мелочь, как наличность.

Лес рук, сжимающих счета, метнулся к нему как по команде.

– Сколько?!..

– Ну Киречка, ну лапочка моя, ну ты же теперь рыцарь, а настоящие рыцари не отказываются побаловать какими-то грошовыми пустячками свою маленьких девочек, - приказчица сложила губки огорченным бантиком.

Менестрель лихорадочно прикинул, хватит ли расплатиться хотя бы с ювелиром, если выгребет все заначки, продаст старую квартиру и новый замок – и пришел к выводу, что вряд ли.

– Извини, Свинильда, - развел он руками, - но я думаю, от чего-то тебе придется отказаться.

– Или от кого-то? – глянула она многозначительно. – Настоящие рыцари лягут костьми, чтобы исполнить малейший каприз своих дам, а тебе гроша ломаного на меня жалко!

– Нет, что ты, гроша мне на тебя не жалко!
– отступил под напором обиды и презрения менестрель.

– Ненадолго же твоей любви хватило… Придется остаться без подарка на свадьбу… как какой-нибудь нищенке… девке… последней дуре, полюбившей музыканта… говорила мне матушка… если бы жива была… Эх, сирота я горькая… - Свини понурилась, опустила голову – и сердце барда сжалось от презрения к самому себе: «Ты же хотел этого. Ты же знал, какая она. Ты не собирался ее перевоспитывать, потому что старое проще снести, чем ремонтировать, как говорят строители. Так что сейчас тебе в ней не нравится? Ты заполучил ее – так наслаждайся! Твое желание почти сбылось».

И хотя Кириан отчего-то не был уверен, что именно в его мозгу зародились эти слова, он был абсолютно убежден, что будь его собственный мозг в состоянии работать продуктивно после такого денька, он сказал бы то же самое.

– Долговые… расписки… принимаете? – сипло спросил он посыльных, и так и не смог решить, было ли его счастьем или несчастьем, что долговые расписки они принимали.

Не успела обрадованная Свинильда умчаться, погоняя караван посыльных к своим апартаментам, как откуда-то со стороны кухни донеслись тяжелые шаги, сопровождавшиеся лязгом железа и скрипом кожи. Недоброе предчувствие раскаленным шилом кольнуло миннезингера, душа тоскливо заныла, голова замоталась, требуя от мозга немедленно проснуться и прекратить этот кошмар, пока не зашло слишком далеко… но было поздно. Из-за угла показался улыбающийся во весь рот капитан Кайденн.

– Всё готово! – гордо доложил он.

– Что… готово? – пятясь на всякий случай, уточнил Кириан.

– Всё! Чучело, конь и доспехи! Его величество, узнав, что только это удерживает вас от участия в турнире, всё прислал! Почти бесплатно, то есть, в кредит!

– Не говорите при мне этого слова… - промычал поэт и скривился.

Воображение нарисовало ему чучело, посаженное на коня и обряженное в доспехи, и безуспешно принялось отыскивать в сей инсталляции местечко для него.

– З-замечательно, - не слишком уверенно предположил бард, видя по выражению лица капитана, что от него ожидается ответ. – Продолжайте в том же духе.

– Пойдемте! – просияв, махнул рукой Кайденн.

– Куда?

Офицер удивленно приподнял брови:

– Продолжать в том же духе, как вы только что сказали!

Первым, кого увидел Кириан, был конь. Огромный, черный, с копытами размером с обеденную тарелку и ноздрями как дымоходы. Если бы из них вырывался дым, бард ничуть бы не удивился. Конь посмотрел на нового хозяина, скривился и заржал.

– Без тебя знаю, - буркнул миннезингер под нос и хмуро продолжил осмотр внутреннего двора, превращенного старательным Кайденом в филиал ристалища.

Рядом с конем стоял черноволосый смуглый юноша, не уступавший ему ростом и сложением.

– Эмрис Дуфф, ваш оруженосец, - любезно пояснил офицер. – Будет служить вам и учиться у вас ратному делу.

Юноша быстро склонил голову – то ли в почтительном приветствии, то ли пряча выражение лица.

На газоне у стены дома лежала куча выгнутого железа, блестящего под мягкими лучами послеобеденного солнца. К стене, будто основа для шалаша, прислонилось с десяток копий и три щита различного фасона. Из травы торчала пара мечей. При виде ее желудок поэта наполнился льдом и завязался на узел – вероятно, чтобы не растерять ни единой льдинки при джигитовке. А посреди двора, там, где еще недавно была клумба бессмертников, на тележном колесе стояло оно.