Барин-Шабарин 4

Мичман поджидал меня у гостиницы, и приглашение прозвучало сразу же, едва я спешился. Я возвращался с дуэли верхом, так как любезно уступил свою карету секунданту Печкурова, чтобы тот имел возможность перевезти тело своего приятеля.

— Когда? — решительно спросил я.

— Господа офицеры соберутся через час в том доме, в коем вы вчера устроили скандал, — сухо произнес мичман, старавшийся держать фасон серьезного человека.

— Буду, — сказал я, и не прощаясь с мичманом, направился в гостиницу.

Этого следовало ожидать. Корпоративная этика, как бы сказали в будущем. Но мною всё было сделано в соответствии с негласным кодексом чести. Ну а захотят пожурить, так что ж… Их право. Нужно, так и стреляться стану. Не перебить бы всех офицеров Черноморского флота. С кем тогда плечом к плечу воевать в Крымскую?

Глава 8

Признаться, я больше волновался теперь, когда отправялялся на офицерское собрание, чем когда ехал на дуэль. В голове то и дело крутились мысли: а правильно ли я поступил. Бывают в жизни моменты, когда однозначного ответа: что хорошо, а что плохо — попросту нет. Это как в шахматной партии, когда противник ставит тебе «в вилку»: две важных фигуры стоят под ударом, и приходится лишь выбирать, какую из фигур отдать будет менее болезненно для всей партии.

Зайдя в то самое помещение, где я весьма эффективно почесал свой кулак о зубы ныне покойного Печкурова, я обнаружил не менее полусотни офицеров. Даже несколько опешил. Как-то их было слишком много, и сразу приходило на ум, что столь многолюдное собрание, да ещё и относительно ранним утром, явно неспроста.

— Господин Шабарин, от лица всех офицеров Черноморского флота я выражаю вам нашу признательность, что сочли нужным приехать на наше офицерское собрание. Вы не офицер, потому были не обязаны это делать, — сказал высокий, статный, я бы даже сказал, «породистый» капитан второго ранга.

Несмотря на то, что произнесенные офицером слова были внешне любезными, в них читалось если не презрение, то некая форма неуважения. Связано ли это с тем, что флотские презрительно относятся к тем, кто не служит на море, тем более, что даже и в сухопутной армии я не состою? Или же здесь что-то иное? Решили обвинить меня в преднамеренном убийстве их товарища? Это вполне возможно, так как только подобное собрание и может меня осудить.

Полицмейстер уже приходил, прочитал записки, составленные перед дуэлью, уточнил, как случилась смерть Печкурова, и скоро ушел, получив десять рублей. Так что осудить меня теперь можно только морально. Вместе с тем я не собирался поддаваться и на такой прессинг. Собрались они!..

— Господа, я, несомненно, польщён приглашением на столь достойное собрание. Но чем оно вызвано? — оглядывая присутствующих, спросил я.

В этот момент на лицах многих офицеров появилась недоумение. Они-то понимают, зачем собрались, считают, что и я должен знать это и не задавать уже лишних вопросов. Но мне нужен был их ответ, чтобы понять настроение, а в нём прочитать и намерение, с которым собрались офицеры.

— Мы сочли необходимым встретиться с вами, так как считаем, что вчера вечером вы вели себя неподобающе, когда ворвались в наше собрание, — сказал, под всеобщее безмолвное одобрение, всё тот же капитан второго ранга.

Уже неплохо, если мне хотят предъявить только за вчерашний скандал с мордобоем. Однако я посчитал, что время для извинений не пришло.

— Моё поведение касалось вопросов чести, — решительно сказал я.

— Вы вели себя, как бретер, — последовало обвинение от капитана 2-го ранга. — Вы добивались вызова на дуэль недостойным образом!

А вот это было серьёзнейшим обвинением. По сути, сейчас я мог вызвать на дуэль уже этого человека. Но я не Д’Артаньян, чтобы принимать по нескольку вызовов в день. И дуэли с офицерами не принесут прибытка ни в чем: ни для меня лично, ни для страны. А Печкурова я пристрелил, чтобы ускорить свою свадьбу, которая не могла состояться, пока я не защитил бы честь и достоинство своей будущей жены. Уж коли я из её же уст узнал о той ситуации с Печкуровым, то был вынужден действовать, причем быстро и решительно.

Да, я убил человека! Но со мной не разговаривали бы, не принимали всерьез, если бы я прощал такие обиды. А почему сразу наглухо, если можно было бы только ранить? Да потому, что сам жить хочу, а этот морячок — явно отмороженный, если такое себе позволяет. Если бы я ранил Печкурова, то он потребовал бы подойти к барьеру — и застрелил бы меня в упор. Ведь с его стороны условленным исходом была невозможность продолжать дуэль. Произвести же такой выстрел, чтобы ранить, но при этом «выключить» человека, крайне сложно, особенно имеющимся оружием. Да и разве на том успокоилась бы его буйная голова? Нет, и после Печкуров стал бы мне мстить. Не нужно было глубоко изучать психологический портрет подлеца, чтобы понять: самое важное для него — это репутация перед своими же. И я уже ударил по ней. Так что стреляться с Печкуровым еще раз я не собирался, а шел его убивать.

— Если кто-либо из присутствующих не считает подлым и однозначно недостойным поведение господина Печкурова, то может бросить мне вызов. Как человек чести я не смею отказаться, — холодно сказал я. — Между тем, господа, я уважаю ваше собрание и даже понимаю ваше возмущение. Но после того, как поступил господин Печкуров в отношении моей невесты, чистой и прекрасной барышни, когда обманом и силой увлек её в потаённое место, а после не отпускал, чтобы выиграть похабный недостойный спор… Это ли — поведение офицера? Так что я ещё вел себя достойно, что только раз ударил в вашем присутствии подлеца. Подобное пятно на безупречной чести морского офицера Черноморского флота можно было бы выжечь и иным способом, не предоставляя честного и достойного поединка.

Мои слова вызвали шепотки и пересуды. Я вёл себя, по их мнению, вызывающе. Однако я не мальчик для битья, чтобы меня вот так вызывать и отчитывать за плохой поступок, думая, что я заробею перед их мундирами. Если то, что произошло с Елизаветой Дмитриевной в Севастополе, покажется им приемлемым, то встаёт вопрос о чести и достоинстве всего этого офицерского собрания.

Но озвучивать подобные свои мысли я не стал. И без того ситуация накалена. А уже завтра мне нужно было уезжать к Алексееву.

— Господа, и в чём же вы меня обвиняете — или кто-то не знает, почему я вызвал Печкурова? — спокойным голосом спросил я.

Мне ответили не сразу. Казалось, они и вправду до конца не знали, почему я стрелялся. Мне не хотелось лишний раз рассказывать те подробности унижения моей невесты, о которых было известно. Вместе с тем, если это понадобится сделать, я раскрою некоторые детали, чтобы они поняли, каким низким был этот поступок, да и сам спор. А иначе моё поведение действительно могут счесть актом неуважения к офицерскому собранию.

— Вы прибыли в Севастополь с одной единственной целью, чтобы осуществить месть? Вместе с тем, нашему офицерскому собранию доподлинно известно, что у той, как вы изволили сказать, барышни, есть и свои защитники. Почему же господин Алексеев не вызвал на дуэль господина Печкурова? — продолжал свой допрос капитан второго ранга.

Вновь прозвучал намек на то, что я бретер и меня подослали, как нанятого за деньги стрелка, которому приказано было убить Печкурова. Наверное, и верно слишком лихо я застрелил своего обидчика.