Барин-Шабарин 4

— Бах! — раздался выстрел недалеко от меня.

Это Федос разрядил свою винтовку. Задача оставшихся на расстоянии от вражеского лагеря, в том числе и моя, заключалась в том, чтобы отсекать поляков и не давать им добраться до коней. Как только лях бежал к своему коню, то две-три винтовки начинали палить по бегуну, чаще всего убивая его. Правда, были и те, кому удавалось запрыгнуть в седло, но для таких имелись наши конные.

Достаточно скоро всё закончилось. Бой без лишнего напряжения — вот для чего я столько работал над выучкой бойцов, планированием, а также несравненно более продвинутым вооружением, а тут ещё и и эффект неожиданности.

Вот и получается, что у поляков просто не было шансов отбиться. С десяток их всё-таки попытались сбежать и даже добрались до лошадей. Поэтому конные бойцы устремились наперерез польским беглецам. Догнали всех. Мотивация не упустить ни одного доброго коня — великая сила!

Потеряв более половины своих собратьев, поляки начали сдаваться. Я не стал проявлять жестокость, не добивал раненых, так как имел желание поговорить с их предводителем. Если бы прямо сейчас я убил всех пленных, псевдогенерал просто не стал бы со мной разговаривать. Всё же все поляки, которые исподволь, но продолжают сопротивление Российской империи, — люди закалённые и по большей части мужественные, на испуг таких взять сложно.

— Вы говорите на русском языке? — спросил я одного из поляков, на котором не было знаков отличия, но на которого пленные указывали, как на командира, даже генерала.

— На московитском наречии говорить не буду! — горделиво отвечал мне пожилой поляк.

Да, видимо, его сильно припекло, что даже в достаточно преклонном возрасте этот человек всё ещё проявляет такую спесивость. Обычно бунтари — возрастом помоложе.

— А на французском разговаривать будете? — спросил я на самом распространенном в этом времени языке.

— На этом благородном? Конечно, буду! — высоко подняв подбородок, отвечал мне поляк.

— Кто вы? Имя, фамилия, звание, — нарочито спокойным голосом спрашивал я.

— Генерал Ржечи Посполитой Ян Скржинецкий! — будто представлял императора, пафосно провозгласил поляк.

Фамилия была мне знакомой, но я не сразу вспомнил, кто может под ней скрываться. Однако память, после поиска по своим закоулкам, выдала, что передо мной — знаменитая личность. Ян Скржинецкий был одним из руководителей польского восстания 1830 года. В какой-то момент он даже считался главнокомандующим польских повстанческих сил.

Я знал этого самопровозглашённого генерала не из послезнания, а благодаря тому, что, уже находясь в этом времени, живо интересовался ближайшей к середине XIX века истории. Врагов империи нужно знать, если не в лицо, то поименно точно.

— А вы разве не должны быть в Кракове? — спросил я.

— В Кракове нет московитов, некого и прирезать, — осклабился Скржинецкий.

— И вы решили вновь испытать удачу и отправиться в Польшу воевать? Позвольте полюбопытствовать, месье, отчего же вы не сражались за Речь Посполитую с Австрией? Краков — не русский город, нынче он австрийский, — сказал я с ухмылкой.

— По какому праву вы напали на моих людей? Разве это земли Российской империи? — вместо ответа решил перейти в словесную атаку мой пленник.

— Но вы нынче совсем рядом с империей, да еще и вооруженные, в то время, как ваш соплеменники воюют с Россией в рядах венгерских мятежников. Но я о другом… Позвольте полюбопытствовать, мсье, а что это вы везёте в телегах? И почему среди вашего сопровождения лишь только офицеры польского происхождения, но ныне служащие в разных европейских армиях? Не удумали ли вы начать новое восстание в Привислинском крае? — также вопросом на вопрос продолжал я диалог.

— Не смейте называть Польшу этим гнусным названием! — разъярился польский патриот.

Я не стал отвечать гневом на гнев. Для меня было всё предельно ясно, и оставалось лишь завершить дело, а по приезду в Екатеринослав поставлю свечку, но не за упокой польских душ, а помолиться Господу за его помощь. Это же надо было нарваться на такой замечательный отряд польских непримиримых!

Я отошёл в сторону от того дерева, к которому был привязан польский генерал, сел на поваленный ствол, взял принадлежности для письма. На всякий случай я хотел написать протокол допроса польского генерала, но по факту занялся описанием большей части того, что нам удалось взять в обозах.

В принципе, разговаривать с Яном Скржинецким смысла особого не было. Всё предельно ясно и без признательных показаний. В сорока шести телегах было не что иное, как оружие. В основном это были гладкоствольные ружья, хотя имелось и более четырех десятков штуцеров, причём бельгийской выделки. То есть один из самых продвинутых видов стрелковых вооружения.

И всего этого оружия было столько, что можно было бы без особого труда вооружить полк. Имелись в обозе и деньги, явно предназначенные для того, чтобы покупать вооружение и порох на месте, уже на территории Российской империи. Даже на польских землях, принадлежащих России, вполне свободно продавался порох и охотничьи ружья. Не нужно было никакого разрешения, чтобы всё это купить.

— Подписывайте, прикладывайте свою печать, я видел, она у вас есть, и я отпущу вас и оставшихся в живых ваших офицеров. Но вы мне дадите слово, что не будете поднимать восстание в Польше, а отправитесь обратно в Краков, а лучше и вовсе в Бельгию или Францию, — сказал я и протянул бумагу.

Самопровозглашённый генерал читал протокол допроса внимательно, периодически хмыкал и бросал на меня удивлённый взгляд. Если бы в этот момент меня слышал хоть кто-нибудь из дворян, то имя моё очернилось бы не на одно поколение вперёд. Но мы говорили с генералом наедине, даже мирно, без лишних эмоций и жестикуляций. Федоса на этот раз, как и остальных бойцов моего отряда, я отправил на сортировку и опись всех трофеев. Это для них одно из любимых дел.

Я смотрел на пожилого человека и размышлял. Я, видимо, все же с некоторой профессиональной деформацией. Вот прямо сейчас собираюсь убить человека. Правильно ли это? Вопрос философский, на самом деле. И он может возникнуть в голове только человека, который не хлебнул правды войны. Нельзя оставлять следы, нельзя показывать спину. То, что мы сделали — это правильно, нужное для государства. Но вот государство не оценит, осудит. Так что следов оставаться не должно, как не может быть и никаких других версий произошедшего, как моя. На нас напали поляки, а не мы на них. Потому, как бы это не было… В сторону сантименты, только рациональный подход!

— Хе! — на выдохе я воткнул нож в сердце польского патриота, подбивая клинок, чтобы вошёл глубже, а после ещё и прокрутил лезвие.

Жаль, что отличный цивильный костюм замазался кровью. Ну, да у меня хватает денег, чтобы пошить себе не хуже, даже лучше.

Подсчёт трофеев — дело очень важное, сулящее всем членам отряда повышенные дивиденды. Ещё раньше мы договорились о справедливом, какой принят у казаков, дележе трофеев. Как договорились? Я принял такое решение, как сейчас понимаю, что несколько опрометчиво, но на такой куш, как оружие, я и не рассчитывал.