Барин-Шабарин 4

— Господин Хвастовский, как представитель газеты, которая, видимо, единственная осталась верной Царю и Отечеству и не запятнала себя бесчестием, напишите, что я обвиняю господина Климова в преступных деяниях против губернатора Екатеринославской губернии. Я призываю Третье отделение дать свою оценку действиям господина Климова. Я призываю вспомнить о чести и достоинстве и сообщаю: моё послание было отправлено господину Председателю Государственного Совета Александру Ивановичу Чернышову. Отправил я и нашему государю заявление о том, что творится здесь. Это судилище, это наглый и бесчестный поклёп на меня, а через меня — на губернатора, которого держат взаперти по воле узурпатора Климова! — кричал я, при этом предвкушая дальнейшее развитие событий.

— Замолчите! Все доказательства говорят, что вы убийца! Что вам была выгодна смерть Кулагина — и вы этой гибели добились! Остальное — пустые слова, — кричал Климов.

— Все, кто пришёл посмотреть на это судилище, к вам взываю! Меня могут осудить ни за что, а после и убить, чтобы я молчал. Уверен, что именно так и случится. Тогда знайте, они боятся той правды, которую я могу рассказать! Замолчать меня заставит лишь только пуля. Климов — преступник! — орал я на разрыв глотки, кажется, немного даже переигрывая.

Роль мученика, человека, который страдает от несправедливости. И вообще… Ну не молчать же мне, идя словно баран на заклание! Я себя считаю не бараном, а тем, кто может барашка зарезать и разделать.

Сейчас, в Земском суде, присутствует на заседании пятнадцать человек. Часть из них, меня знает: тут та же чета Тяпкиных, Эльза, купец Михельсон. Некоторые горожане просто пришли поглазеть, ибо прошлое судебное заседание против меня уже обросло различными подробностями, которых, возможно, даже и не было на самом деле. Люди пришли посмотреть шоу, спектакль. И это шоу уже началось. Обвинили меня — но уже обвинители получают изобличение своей преступности.

Я неистово выкрикивал обвинения, которые прямо на коленке карандашом записывал Хвастовский. Позволит ли главный редактор «Екатеринославских ведомостей» опубликовать хоть какие-то очерки о том, что случилось и что случится в зале суда? Сие пока неизвестно, но попробовать надо. Даже завуалированное сообщение о суде — это уже в пользу, остальное люди придумают. Я чувствовал, что всё болье нервничаю. Что если что-то пойдёт не так?

— Когда меня убьют? — кричал я. — Не место борцам с казнокрадством на этом свете — выходит, так?! Я мешаю интереса высокопоставленных людей?! И когда ждать от них послание?!

— Да что вы себе позволяете?! — Климов вскочил с места. — Да за такие слова я вас…

Климов не договорил.

Дверь в зал суда с грохотом распахнулась, на пороге показался человек в балаклаве.

— Посторонние в зале суда, — недовольно протянул земский исправник. — Выведите!

Но никто не успел опомниться, как посторонний выхватил из-за пояса два пистолета. Я лишь успел перевести взгляд на вошедшего, как прозвучали два выстрела, а помещение заволокло пороховым дымом.

Я кулём свалился со своей скамьи, чувствуя, как разливается по рубахе тёплая жидкость. Мужчины закричали, дамы завизжали.

— Это… это не я! — вопил Климов.

Но его никто не слушал. Уже завалившись на пол, я видел, как стрелявший спешно покинул зал. Больше я ничего не видел, но чувствовал, как липкая жидкость растекается по телу.

Глава 4

Меня подхватили полицейские и понесли на выход.

— Что происходит? Это не я приказывал стрелять, оставьте Шабарина! — в истерике кричал Климов. — Где убийца? Я приказываю схватить его.

«А хрен тебе вареньем не намазать?» — думал я, пока меня выносили из зала суда.

Убийца, или, скорее не кто иной, как актер моей театральной постановки, Тарас, уже должен был направляться куда-нибудь к условной канадской границе. Отличный конь ждал Тараса, когда он, выстрелив холостыми выстрелами, выбежал из Земского суда. Более того, он не будет убегать из города, а, оставив коня в определенном месте, переодевшись, уже спокойно пойдет гулять по базару, выбирая своему сыну новый подарок.

Деньги у Тараса теперь водятся, я заплатил хороший аванс этому человеку, теперь имеющему и новое имя и новую жизнь. Я взял к себе мужика, бывшего унтер-офицера, ставшего на скользкий путь, но, я на это рассчитываю, готовый свернуть и пойти по одной дороге со мной. Да и еще один боец в моей дружине, явно не помешает, ведь я решился и повоевать, отрепетировать свои действия в Крымской войне.

— Да нежнее! — выкрикнул Марницкий, когда его люди вкинули меня в карету.

Сам губернский полицмейстер не ехал со мной. У него оставались свои задачи. Он должен был задержать и выписать предписание и распоряжение не Климову, как главному подозреваемому, якобы, в покушении на меня. И вот тут Глава полицейского Управления Екатеринославской губернии будет полностью в своей власти. Ведь официально же Климов — никто. Ну а случится наезд со стороны Третьего Отделения, то можно и чуть отступить, отдать Дмитрия Ивановича Климова жандармам. Не велика плица. Не он полководец в этой войне.

— Я с ним, я умею ухаживать за ранеными! — в карету взобралась Эльза.

— Куда же его? А доктора как же? — возмутилась Олимпия Степановна Тяпкина, которая, конечно же, была не в курсе того, что именно происходит.

— У меня в доходном доме постояльцем доктор. Довести бы еще! — сказала Эльза и приказала кучеру трогать.

Выждав полминуты я поднялся с пола кареты и сел на диван.

— Запачкаешь своим соусом карету, сам вымывать будешь, — пробурчала Эльза, а после, выплескивая свое напряжение, мы рассмеялись.

Я макнул палец в то, что выглядело, как кровь и облизал.

— Соли мало добавили в соус, — сказал я.

И вновь смех.

Когда я решался на постановку такого спектакля, что уже был показан благодарной, или не очень, публике, то сильно сомневался. Пусть получилось задействовать минимальное количество актеров, всего-то четыре, но я сомневался в том, что Марницкий «оскороносно» отыграет свою роль. В Эльзе талант мошенницы очевиден, а вот полицмейстер… Но пока все шло хорошо и по плану.

— Вы меня убить решили? — передразнивала меня Эльза, то и дело макая свои пальчики в мою «кровь», то есть в томатный соус. — Я не должна тебе этого говорить, понимаю, что ничего мое признание не решит, и что дама не может первой признаться… Но я тебя люблю!

— В тебе говорят чувства и радость от случившегося. Ты авантюристка по душе своей, Эльза, — сказал я, прильнув к губам женщины.

Вдова Шварцберг моментально начала задирать свое платье и копошиться с подтяжками моих штанов.