Барин-Шабарин 5

Наверняка прямо сейчас Лопухин занят тем, что корпит над сочинением писем генерал-губернатору Андрею Яковлевичу Фабру, а также своему начальству. Уверен, что для него это не такой уж и лёгкий труд — подбирать нужные формулировки.

Так что сегодня до ночи у меня времени предостаточно, учитывая, что Лопухин будет точно спать. Рассчитываю я и на то, что арест — или, пока скорее, задержание — Святополка Аполлинарьевича Мирского не дойдёт до ушей жандармского полковника. Марницкому я разрешил сообщить жандарму о случившемся с Мирским — но только завтра в восемь утра.

Итак, у нас шестнадцать часов — чтобы грамотно составить все нужные бумаги. Более того, у меня ведь есть личные печати и Лопухина, и Мирского, да и Марницкого. Словом, всех, кто хоть что-то значит в губернии. Да, это не совсем честная игра. Когда-то эти печати были выужены у чиновников ловкими людьми, позже были сделаны слепки. И сейчас сами печати даже не у меня хранятся — они у купца Михельсона.

Того самого Михельсона, которого я когда-то поймал на обмане, после чего он стал одним из моих тайных агентов. Он нашёл людей, которые феноменально умело подделывали ключи, подписи, почерки, в том числе и печати. Мне это было нужно, чтобы по финансовой отчётности и на некоторых предприятиях занижать количество произведённой продукции. Да, это коррупция. Но, трижды ха-ха-ха, — государственно ориентированная. Ведь всё то, что отгружалось на тайные склады, прямо сейчас идёт в армию — или ждёт своего часа, когда англичане и французы начнут активные боевые действия.

И о том, что я этим занимался, не знает никто, кроме Михельсона. Ну и склады готовой неучтённой продукции также находятся в его ведении. Иудей прекрасно понимает: едва я что-то заподозрю, как только он начнет юлить или решит думать, что умнее меня, — он уже не сможет наслаждаться жизнью. Сытой, прошу заметить, жизнью.

Первый документ был предоставлен мне уже через сорок минут, когда мы с сыном собирали пазл. Матрона, помню, поражалась, как это мы картину разрезали, как она сказала, «на осколки». Кто же был этот торопыга, принёсший мне на проверку документ? Конечно, Дубинцев. Впрочем, я отправил его на доработку, но написанное Дубинцевым заявление от имени Лопухина, что тот якобы готов оказывать всяческую поддержку английской разведке, уже было неплохо состряпано.

Именно так — я собирался написать целую гору различных свидетельств о том, что Мирский и Лопухин находятся в сговоре с английской разведкой. Что им было выдано чёткое задание — остановить всякое производство в Екатеринославской губернии и сорвать помощь региона армии. Учитывая, что и на меня, по-видимому, составлены документы кустарным образом, или даже «на коленке», то я совершаю сопоставимую аферу. Пусть я бумаг Лопухина пока и не видел, но мы с полковником будем находиться в равных условиях. А если составлю грамотные доносы… Так и вовсе при обострении противостояния я смогу сыграть против Третьего Отделения в целом. Да в таком случае от Лопухина отмахнутся, как от назойливой мухи, и всё на него повесят.

Этого, конечно, не хотелось бы делать. Начинать межведомственные, внутриимперские разборки — последнее дело во время войны. Но если вынудят — я пойду и на это.

Ну а пока — я уже в предвкушении того, какой будет вид у полковника Лопухина, когда я предъявлю ему документы, по которым он — злостный английский шпион, действующий на британскую разведку, да при том систематически — уже не менее четырёх лет. Между прочим, у меня есть чем подтвердить это заявление, хоть и косвенно: имеются некоторые доказательства того, что жандармский полковник препятствовал моим попыткам развить производство в губернии. Да, делал он это, скорее, по личным мотивам, короче говоря, из злобы. Но это уже не имеет значения — своей несдержанностью он сам выкопал себе эту яму.

— Папа, ну куда ты ставишь эту мозаику? Это же уголок! — возмутился Петя, когда моя рука с кусочком печатного картона дёрнулась к середине картинки.

— Прости, Петя, задумался твой папа, — усмехнулся я.

Идея с настольными играми захватила меня уже давно. Вот только для того, чтобы реализовать и это направление в коммерческой деятельности, нужно было иметь предприятие по производству картона, а также увеличить мощности екатеринославских типографий. Пресс ещё нужно было придумать и соорудить, чтобы выдавливать пазлы.

Теперь всё это есть. И начать распространение настольных игр я собираюсь именно с пазлов. Рабочее название подобных изделий — «Тесьма». По крайней мере, мой сын назвал игрушку именно так. И мне понравилось, что мой малолетний наследник уже имеет представление о таком производственном процессе, как тиснение картона.

В разработке ещё карточная игра «Казаки», а также старая добрая «Монополия». Уверен, что даже в условиях войны, при дефиците развлечений, настольные игры быстро начнут покорять умы высшего света Российской империи — а потом и мещан. Но заходить с этими забавами на рынок мы будем только тогда, когда склады будут переполнены уже готовыми изделиями. А сейчас никто не мешает мне и моему сыну, прежде всего, апробировать новый товар. Пусть Пётр Алексеевич всесторонне развивается.

— Вот, совсем другое дело, — сказал я, когда Дубинцев принёс уже третий вариант расписки Лопухина о сотрудничестве с английскими шпионами.

— Благодарю, ваше превосходительство, что высоко оценили мою работу. Готов и дальше верой и правдой служить вам и нашему Отечеству! — резко подобравшись, выкрикивал Дубинцев.

Я поморщился, выслушивая эти крики.

— У меня с вами потом будет серьёзный разговор. Одно могу сказать: вот это ваше показное рвение мне меньше нравится, чем-то, как вы на самом деле работаете. Хвалебные оды мне не нужны. Что ж вы орёте, будто на плацу, Владимир? Мне нужна чёткая и выверенная работа. Соратник, который бы думал и предлагал, а не только лишь слепо восхищался моими идеями, — сказал я и направил Дубинцева дальше трудиться.

Примерно в два часа ночи, когда маленький Петя уже давно спал, а я успел дважды задремать в кресле губернатора, были полностью готовы те документы, которые могли бы сильно ударить по двум людям — полковнику Лопухину и статскому советнику Мирскому.

Я отпустил своих писарей поспать, предупредив, что могу поднять любого из них в любое время. Поэтому они могли спать хоть в мундирах, прямо здесь, в губернаторском доме. Я же заказал себе крепкого кофе и попытался отрешиться от мыслей, что тяготили меня весь вечер.

Через полчаса, стараясь посмотреть на документы свежим взглядом, я стал их изучать — как будто бы впервые. Мне нужно было составить собственное впечатление: как на подобные кляузы отреагируют люди в Петербурге. Если уж дойдёт до столицы, чтобы обелить своё имя…

В пять утра я закончил вычитку документов, внёс правки, вызвал троих писарей и направил их срочно переписывать бумаги с учётом моих исправлений.

— Вы решили играть против меня? — с улыбкой и в полный голос сказал я, откладывая в сторону последний документ.

Я не могу судить с точностью о компетенции заместителя главы Третьего отделения Дубельта, а именно ему и предстоит изучать свидетельства о Мирском и Лопухине. Но — будь я на его месте, я бы в это поверил.

И если мы войдём в клинч в своём противостоянии, то пусть знают: я найду способ, чтобы некоторые документы попали в руки, может быть, и самому Государю Императору. Поэтому в таких условиях Третьему Отделению придётся либо начать расследование даже против своего сотрудника, либо пойти на договор со мной. Ну а я знаю, что потребовать у тех, кто задумал меня атаковать.