Барин-Шабарин 5

Дело будет сделано.

— Если у меня будет доступ к определённым документам, то мы вместе с вами можем состряпать свидетельство, что Алексей Петрович сотрудничал с мерзопакостными англичанами. Да, здесь я могу так сказать, чтобы было образно и понятно. Мне многое прощается, кроме провала. Так что можно, например, написать, что Шабарин продал Англии чертежи своих изобретений, переделанный и улучшенный штуцер системы «Энфилд», который только-только стал изготовляться в Луганске, ну и револьверы, — сделал первое предложение английский шпион.

Святополк прекрасно понял, о чем идёт речь. Если бы англичанин сразу же предложил убить Шабарина, то это могло бы отпугнуть статского советника. А так…

Ведь это получалось, что можно состряпать обвинение на Шабарина, и обвинителем которого выступит не кто иной, как сам Святополк Аполлинариевич Мирский. И тогда многое становилось бы на свои места. И светлейший князь Воронцов сразу бы обратил внимание на Мирского, разоблачившего преступника. И имя Шабарина было бы напрочь опозорено, как и многих из тех, кто был с ним связан.

— Но… тогда под следствием окажется много других людей, — размышлял Мирский вслух. — На долгое время, пока идёт следствие, будут допрашивать людей, которые занимаются в том числе и производством оружия. У Шабарина дружеские отношения с директором Луганского завода, господином Фелькнером.

— Безусловно, Луганский завод получит серьёзнейший удар, директора этого производства заподозрят в пособничестве Англии. Ведь не составляет особого труда создать некие бумаги, по которым Луганский завод будто бы продаст английским войскам — контрабандой, конечно — новейшее вооружение, коих в русской армии острая нехватка, — англичанин улыбнулся. — Видите, мой друг, я с вами предельно откровенен. Я добьюсь своих целей, вы добьётесь своих. На этом мы расстанемся, и я даю вам слово джентльмена, что, когда под вашим чутким руководством все производства вновь заработают, и в русскую армию начнет поступать новое вооружение, я не вспомню о нашем договоре, искренне буду считаться вашим врагом, но не раскрою все карты.

Святополк Аполлинарьевич Мирский, статский советник и временно исполняющий обязанности губернатора Екатеринославской губернии, потянулся к шкафчику, где ещё должна была стоять одна бутылка французского коньяка. Однако опомнился, понимая, что ещё один бокал этого достойнейшего напитка способен помутить разум. А теперь Мирскому нужен был разум, как никогда ранее.

Но не заметил, что эту ясность он уже утратил.

— Меня смущает, однако, в вашем предложении… Я хотел бы… хочу иметь у себя в любовницах жену Шабарина. Если я стану главным могильщиком вице-губернатора, то единственное, что останется у меня… цели я не достигну, — опомнился Мирский.

Эдвард Джон внутренне поморщился. Да, он знал об этой страсти Святополка. Процесс вербовки он прорабатывал заранее, уже предполагая и зная, на какие болевые точки русского статского советника стоит воздействовать.

И как англичанин ни крутил ситуацию, всё равно получалось, что для Елизаветы Шабариной Мирский становится врагом. А в работе с такими людьми, которые уже преисполнены завистью и ненавистью, при этом еще и не удовлетворены в общении с женщинами, вопрос похоти может стоять и вовсе на первом месте.

— Хотите быть героем для миссис Элизабет? — словно бы в насмешку назвал он Елизавету по-английски. — А что ж… давайте вы спасёте её сына? — после некоторой паузы сказал англичанин.

Глава 17

Дом, милый дом! Всё-таки у каждого должен быть тот уголок, куда он может вернуться, где он будет чувствовать себя в полной душевной и физической безопасности. Я хотел бы видеть подобное место Силы в своём поместье. И в чём-то это и вправду так, но… лишь частично. Как и многое в жизни, уютный уголок на небольшом клочке земли недалеко от Луганска, вблизи речки Самара, оказывается не таким уж и волшебным местом. Да, тут хорошо, красиво, душевно, но есть те, кто так и норовит кинуть коровью лепеху в это белоснежное, вкуснейшее молоко.

И теперь мне нужно было увидеть того, кто кидается лепехами и нарушает идиллию моего места Силы.

— Приведите его в чувство! — потребовал я, когда спустился в один из оружейных складов.

Дружинники поместья начали хлестать по щекам, казалось, полумёртвого мужика, лежавшего на полу в складском помещении. Не озаботился я строительством в своём поместье тюрьмы или какого-нибудь подходящего для допросов места. Так что приходилось использовать оружейный склад, который был частично построен под землёй, в виде большого и просторного погреба. Сюда мы его отнесли, чтобы крики не разносились по округе.

— Кто таков? — ровным тоном я спрашивал мужика.

Я уже знал и кто он такой, и почему здесь. Нужно было лишь проверить правдивость тех протоколов, что я читал уже через полчаса, как прибыл в поместье. Мало ли, и мои люди, чтобы выслужиться, запытали не того человека да выдумали на его небылицы? Ведь в то, что рассказывал пленник, даже мне с трудом получилось поверить.

Вот я и спрашивал. Спокойно и почти вежливо. Однако реакция, которую проявлял пленник, была резко противоположной тому, насколько мягко я говорил. Распоясалась моя охрана, замордовали мужика до того состояния, когда он трясётся и боится оторвать от пола глаза. Впрочем, пытать нужно ровно до того момента, пока из уст пленника не польется песня. Это сугубо рациональный подход к делу.

Но я спустился на склад не для того, чтобы являть милосердие и добро, я собирался посмотреть на бандита, убедиться в том, что охрана поместья не написала чего лишнего в протоколе дознания.

— Кто приказал твоей банде сжечь мои мастерские? — спрашивал я.

— Я не хотел, это всё Колыван, он договаривался с тем господином, — отвечал бандит. — Это Колыван, барин, он, это только он. Отпустите, закатовали меня. Я же все сказал.

Дрожали не только губы мужика, разбитые в кровь, он весь дрожал, съёживаясь от страха, бормоча сложно воспринимаемые слова. Прятали свои глаза и дружинники. Тот факт, что поджог почти состоялся, что бандиты чуть не убили моего главного оружейника в поместье, Козьму, нынче ещё едва пришедшего в себя после ранения, говорил не в пользу правильной и слаженной работы охраны поместья.

Я задал ещё несколько вопросов и собирался покинуть оружейный склад.

— Ночью, чтобы никто не видел, отвезёте его в лес и закопаете без креста. Сами забудете, где прикопали, — приказал я, выходя наружу.

Теперь для меня было предельно ясно, что здесь произошло. Особенно на фоне сведений, что в одном из цехов Луганского завода, где производятся винтовки, также произошел пожар. Благо, что как только я получил свою долю в этом предприятии, то озаботился и протолкнул систему противопожарной безопасности, по крайней мере, на том уровне, как она может существовать в этом времени. Потому рядом был песок, инструменты, ведра, а недалеко — небольшой пруд с водой.

Было понятно, что враг уже действует. И я нисколько не сомневался, что это англичане. Ещё в своей первой жизни я немало читал про то, как происходило становление разведывательных служб в мире. Сокрушался, что в Российской империи разведка и контрразведка всё ещё находятся в зачаточном состоянии. Возможно, что работа поставлена нынче даже хуже, чем во время Отечественной войны 1812 года. Тогда даже удалось завербовать министра иностранных дел Франции Шарля Талейрана. Вряд ли подобными успехами может похвастаться русская разведка сейчас. Не удивлюсь, если в Петербурге еще есть те люди, которые тешат себя иллюзиями о честности Англии, о том, что они на нашей стороне, несмотря на то, что именно английские дипломаты были наиболее жесткими в Вене на конференции, по сути, антироссийской. И это не было тайной для России, даже в газетах написали.