Барин-Шабарин 8

Я первым нарушил тишину:

— Мы все в одной западне, господа.

Монтгомери нервно провел рукой по лицу:

— Моя карета во дворе…

— И станет отличной мишенью, — резко оборвал я.

Буоль вдруг засмеялся — смехом, в котором слышались истерика и отчаяние:

— Прекрасно! В моем доме труп, за окнами убийцы, а мы… мы даже не знаем, кто наш общий враг!

В этот момент что-то стукнуло в глубине дома. Мы замерли. Тихие, осторожные шаги раздавались в коридоре. Не один человек… Двое… Трое… Похоже — все пятеро. Я выхватил шпагу левой рукой — правая уже немела от боли.

— Наше уединение раскрыто, господа, — прошептал я. — Теперь либо мы их, либо…

Дверь в библиотеку медленно скрипнула. И в проеме показался лакей графа и еще двое мужчин. Один — саквояжем. А второй… Мужчина средних лет, худощавый, с изящными манерами аристократа, одетый в элегантный сюртук цвета бургундского вина.

Он пропустил вперед того, кто был с саквояжем. Оглядел всю нашу компанию, включая — мертвеца, и заговорил. Мягкий итальянский акцент придавал его словам особое звучание:

— Прошу прощения за вторжение, синьоры, возможно я не вовремя, но обстоятельства требуют моего вмешательства.

Рука Монтгомери вновь метнулась к кобуре, но незнакомец остановил его спокойным жестом:

— Умоляю, не делайте глупостей. Мои спутники весьма компетентны в обращении с оружием.

Позади мужчины возникло еще двое — мускулистые парни в черных сюртуках с блестящими револьверами наготове. Нашей, Луганской фабрики, между прочим. Одним словом — профессиональные убийцы.

Человек с саквояжем, не обращая внимания на происходящее, подошел к Грюнвальду, приподнял веко, покачал головой, а затем подошел ко мне. Я снял сюртук и рубашку, чтобы облегчить ему манипуляции с моей раной.

Обработав ее и наложив повязку, он кивнул лакею. Они с трудом вытащили из кресла тело австрийского разведчика и вынесли его из кабинета. Я проследил за ними взглядом, удовлетворенно кивнув. Телохранители итальянца закрыли за ними дверь,

— Позвольте представиться, — продолжил аристократ, улыбаясь. — Джованни Корси, личный представитель Папы Пия IV. Впрочем, сегодня моя визитка немного иного рода.

Буоль с трудом выпрямился, брезгливо отряхивая испачканный вином воротник, сказал:

— Папа Пий IV, насколько мне известно, предпочитает сохранять нейтралитет в нынешних событиях в международной политике. Возможно, синьор Корси, ваши полномочия существуют только в вашем воображении.

Корси пожал плечами:

— Ах, как предсказуемы политики. Представьте себе ситуацию попроще: я представитель влиятельных кругов, заинтересованных в сохранении баланса сил. Вас никто не должен обвинить в смерти барона Грюнвальда, не так ли?

Его фраза вывела меня из ступора:

— Значит, вы действительно знаете, кто виноват в смерти барона?

Корси театрально развел руками:

— Дорогой господин Шабарин, разве не очевидно? Ваша маленькая интрига в библиотеке замка Боуля привлекла внимание куда более серьезных игроков.

— Интрига? — я нахмурился, ощутив нарастающую головную боль.

— Да-да, ваша игра в кошки-мышки с вашим коллегой-полковником, — Корси картинно потеребил подбородок. — Знаете, кого больше всего опасаются британцы? Того, кто успевает овладеть информацией раньше них.

* * *

Полковник Третьего отделения Владимир Лопухин шел по Малой Морской, кутаясь в шинель. Петербург встретил его промозглым туманом, который, словно шпион, проникал даже под самые плотные воротники.

Из головы полковника не выходило задание, полученное им от графа Чернышёва. Обнаружить сведения, которые бы бросили тень на Алексея Петровича Шабарина. Легко сказать. Лопухин хорошо помнил, как два года назад он пытался уличить сего господина, но с той поры много воды утекло из Невы и других рек.

Помещик Екатеринославской губернии, статский советник, вице-губернатор, потом губернатор, далее — генерал-майор, а ныне — генерал-лейтенант, вице-канцлер Российской империи и доверенное лицо самого государя императора, герой войны — как к такому подступиться?

Искать по политической, военной или фискальной части — долго, хлопотно и не гарантирует результата. Да и потерпев неудачу в 1853, Лопухин сам не был уверен в своих возможностях, а начальство — тем более. А вот по… амурной части…

Да, по этой части Лопухин знал, где искать. Вся столица была опутана нитями доносов, сплетен и тайн, и он, как паук, умел находить самые тонкие из них. Первая нить привела его в дом на Фурштатской, где жила Елизавета Олсуфьева, жена статского советника.

— Елизавета Аркадьевна родила прошлой зимой, — шепнула ему горничная, поправляя юбку, которую задрала, не сумев устоять перед страстью офицера. — А мужа, как водится, на крестины не пригласили… Да что там — на крестины! Барин не заметил даже, что жена на сносях!

— И где младенец?

— В деревне. У бабы одной… Ее муж побил, брюхатую, у нее выкидыш и случись… А тут будто бы родила…

— Меня эти подробности не интересуют, — сказал полковник, сунув болтливой девке пять рублей ассигнациями. — Помалкивай о том, что я у тебя был.

Покинув горничную Олсуфьевых, он как паук последовал вдоль второй нити — в Воспитательный дом на набережной Мойки, куда, по слухам, одна знатная дама около двух лет назад сдала младенца.

Через полчаса Лопухин уже стоял перед зданием приюта, глядя на высокие окна. Здесь. Он поднялся на крыльцо. Постучал. Вышел сторож. Полковник сунул ему пятиалтынный и потребовал проводить к приютскому надзирателю.

Приютский надзиратель, сутулый старик с лицом, напоминающим сморщенное яблоко, выслушал Лопухина и кивнув, повел по темному коридору. Они прошли в тесную комнатенку, пропахшую щами.

— Был такой случай, господин офицер, — сказал надзиратель. — Барыня принесла… Вся в черном, под вуалью… Два золотых дала, чтоб молчал.

— И кого же она принесла? Девочку, мальчика?

— Мальчонку, ваше высокоблагородие, здорового крепыша. Подрос с тех пор, годик с лишним уже.

— Я хочу взглянуть.