Барин-Шабарин

Как известно, Одесса — город портовый. Именно туда приходили, к примеру, многие вещи из Италии, а эту страну ещё долго считали второй после Франции законодательницей мод у нас, даже когда в Европе она сдавала свои позиции.

Так что теперь у меня были аргументы.

— Мадам, — я добавил в свой голос придыхания, некой таинственности. — Взгляните на эту бирку. Да, вот, пришита еще в Париже. Вы умеете читать по-французски?

Олимпия Степановна покачала головой.

— Нет? Как жаль. Если бы вы не были замужем, я бы мог дать вам пару уроков французского, но будьте любезны, взгляните… — я взял какую-то шаль, нашел на ней бирку и показал ее.

Мадам Тяпкина, нахмурив брови, стала рассматривать надпись на дорогой ткани.

Мы пришили бирки почти к каждому платью, шарфику, шали, вуали и другим инструментам женской привлекательности. В шкафу я нашел небольшой отрез ткани, с поистине красивыми узорами, вышитыми золотой нитью, с переплетением с серебряной. Я приказал нещадно резать эту ткань и вышить на ней надписи, причём частично мы эту самую нить из ткани и достали.

Всеми швейными манипуляциями заведовала, к моему удивлению, Саломея, оказавшаяся очень даже мастеровитой рукодельницей. Такая у меня команда из баб: Саломея — рукодельница, Прасковья — рукоблудница, в том смысле, что её руки непригодны к достойным занятиям. Она даже умудрилась порвать золотую нить дважды, а ведь Парашу посадили лишь вытягивать нитку из ткани.

— Никогда подобного не видела, — хмурясь и щурясь так и сяк, отвечала купчиха Тяпкина. — Шитье это очень дорогое. Ума не приложу, зачем брать и делать подобные нашивки на платье. Вещи неплохие, не спорю, но явно уступают той ткани, из которой нашивка.

— Я знал, кому довериться и кто точно определит качество и цену товара! — воскликнул я, прихлопывая руками.

Между тем, модель поведения нужно менять. Я заметил, что игривое настроение у купчихи как-то улетучивается. Видимо, где встает вопрос денег, там финансовое ПВО сбивает всех амурчиков, летающих над головой жены купца. Да и мне самому надоело уже кривляться.

Олимпия Степановна указала на один из цветастых нарядов в красный горошек:

— Будьте любезны, сударь, вот это платье — десять рублей в базарный день, стоить более не может.

— Сто десять, — сказал я.

Тяпкина нахмурила брови и указала на другое платье:

— Семь рублей.

— Сто семь рублей, — вновь я не согласился с ценой.

— Господин Шабарин, если вы просто будете к любой цене прибавлять сто рублей, ценность вещи сама собой не вырастет, — нравоучительным тоном говорила купчиха.

— Я это понимаю. Но и вы, госпожа Тяпкина, не поняли того, что эта вещь, — я указал на лежащее между нами платье в красный горошек, — может стоить и десять рублей, и сто десять рублей. Эта стоит сто десять. Ну, у пусть семьдесят, я готов вам уступить даже так много, но не меньше.

— Странные у вас расчеты. Не может это платье стоить так дорого, — нахмурив брови, говорила Тяпкина.

Вот теперь верю! Сейчас передо мной точно купчиха, а не мещанка, пыжащаяся казаться дворянкой с образованием. Стоит Олимпия Степановна, руки в боки, чуть подалась вперед, лицо сосредоточенное, готовое к бою. А в за что происходят купеческие сражения? За прибыль, естественно.

— Позвольте, госпожа Тяпкина, взгляните на эту бирку! — я указал на пришитую тряпицу. — Тут написано «Ля Франсе». Вещь прямиком доставлена из Парижу. Сперва ее везли в Марсель, после — на корабле в Одессу. И все это только в запечатанном ящике, чтобы всякие шлемазлы не могли открыть и даже подсмотреть фасон. Взгляните, как качественно прошито, ровный шов, а вот здесь…

Шов, кстати, действительно был ровным. А вот модная ли? Эта характеристика была, так сказать, ценообразующей — и в ней, по крайней мере, можно покупателя убедить.

— В Париже только так и ходят. Да, вещь дорогая, — продолжал я. — Но сколько может стоить отличнейшая одежда из Франции? Корабль зафрахтовать нужно, оплатить доставку, хранение. Вот и цена. Хотите дешевле? Езжайте в Париж! А вот бирка… Она же золотом прошита. А что делать французам? Всякий турок так и норовит пошить подделку-подражание на истинную французскую моду.

— А турку-то зачем? — всерьёз озадачилась Олимпия.

— Да и ну его, турка-то. Вы прониклись, поверили? — я поднял бровь. — Это стоит семьдесят рублей. Поставьте эту цену, скажите то, что говорил только что я. И мы заработаем, — сказал я и, наконец, выдохнул.

— Так это всё — обман? — ахнула купчиха.

— Нет, но доказательств моим словам не существует, — сказал я уже тоном человека, уставшего спорить. — Конечно, мы можем заказать во Франции сертификаты подлинности, хотя ваша конкуренты готовы брать и без оных, но допустим!

При слове «конкуренты» купчиха чуть изменилась в лице.

— Бог с вами, с сертификатами. Я же вижу, что одежда дорогущая! Давайте так поступим… — Олимпия задумалась и выдала: — Таких платьев я в Екатеринославе не видела. Шали похожие носят, полушубки такие распространены, но вот платьев нет. Оттого, выходит, — она подняла пальчик вверх, — есть основание говорить об эксклюзиве. Поэтому я готова улучшить предложение, чтобы товар был только у меня в лавке, безо всяких конкурентов, господин Шабарин.

— Вижу в вас коммерческую жилу! Слушаю внимательно.

И купчиха озвучила свое предложение.

— Получается, мадам Тяпкина, что мы сейчас с вами определяем цену, но вы указываете ее сильно выше, создаете зазор для торга, дабы уступить покупателю. И то, что будет выручено сверх оговоренной суммы, вы предлагаете поделить: сорок долей мне, шестьдесят вам? — сформулировал я то, что только что минут десять, не меньше, пространно объясняла купчиха.

— Все верно, господин Шабарин, — улыбнулась Купчинха.

Она серьезно? Уже радуется? Думает, что я соглашусь на первое предложение?

— Семьдесят долей моих, ну и ваших, значит, тридцать, — сказал тогда я, состроил многозначительное выражение лица и быстро добавил: — Да, это очень щедро с моей стороны.

— Нет! — возмутилась Тяпкина. — Из того, что могу вам предложить, это лишь половину.

— Вы правы, — закивал я головой. — Мои восемьдесят, ваши двадцать.

Тяпкина уставилась на меня удивленными глазами.

— Что-то вы, сударь, неправильно торг ведете. Было же сперва от вас семьдесят, — делано возмутилась купчиха.

— Да? Неправильно? — я был сама невинность. — Тогда давайте остановимся на семидесяти.

— Нет же, — всплеснула руками Олимпия Степановна. — Пусть будет пятьдесят три доли ваши.

Я улыбнулся, набрал в легкие воздуха, сам набрался терпения и продолжил торг. Итого: моя доля в том, что можно было назвать «сверхприбыль», составила шестьдесят два процента.

— Утомили вы меня, господин Шабарин. Не припомню дворянина, который бы с этаким усердием вел торг. Обычное дело для дворян — соглашаться на первой, ну пусть, на второй цене, — говорила Тяпкина, тяжело дыша, словно стометровку пробежала.