Бармалей и Снегурочка

– Это какую? А сейчас что, не нормальную играем?

– Мы хотим танцевальную, более попсовую музыку делать.

– Денег захотелось?

– Естественно. Сколько же можно нищенствовать? Пора зарабатывать, а не побираться.

– Ладно, договоримся. Я готов изменить концепцию.

– Нет, Бармалей, мы знаем, что ты всегда будешь в свою сторону тянуть. Поэтому, не взыщи, дальше мы расходимся. Будем двигаться, как самостоятельные единицы, и в разные стороны.

– Кто у вас петь-то теперь будет? Вместо меня?

– Найдем, не волнуйся. Уже нашли.

– Кого нашли?

– Не важно.

– Да, не важно. Уже не важно.

– Ладно, – Насос поднялся. – Я пойду. Ты это, зла не держи. Просто такой расклад случился. Жизнь, брат, такая штука, неумолимая. Бывай. Еще пересечемся.

– Иди, иди...

Так, – сказал себе Бармалей, когда Аркаша с турбонаддувом исчез в облаке морозного пара и грохоте входной двери. Собственно, это все, что он мог пока сказать. Удивительно, злости он не испытывал, но была досада, что вот так, не поняли, а еще показалось, что солнечный свет за окном померк.

Он хотел было подняться, да уйти следом за Насосом, и даже было привстал немного, но тут почувствовал, что голод никуда не делся, а яичница стояла на столе такая аппетитная, и за нее Аркаша, должно быть, уже заплатил, так что он сел обратно и съел все подчистую. Без особой радости и просветления, но с аппетитом и в охотку. Что же теперь, не есть, что ли? – оправдывался он.

Нет, не заплатил Насос ни за яичницу, ни за свой кофе. Видимо, хотел показать, что денег мало, а виноват в этом он, Бармалей.

Поедая завтрак, Борис думал, что с Насоса взятки гладки. Парни решили, что ж, значит, так тому и быть. Сегодня они так решили, а завтра, вполне вероятно, все переиначат. Зависит от того, как карта ляжет. Но вот Марфуха пусть за базар ответит. Ведь откуда-то же она прознала про все заранее? Откуда? Как она могла? Сказочка про ведовство его не убеждала. Значит, сейчас он пойдет, возьмет девку в оборот и все из нее вытрясет. Расскажет! Никуда не денется!

В таком забористом состоянии и очень решительном настроении Бармалей оставил кафе и широким шагом направился к дому деда. Впрочем, шаг вскоре пришлось сузить. Идти хоть и недалеко – всего-то выбраться на соседнюю улицу, но надо было пройти дворами, которые все еще под завязку оставались забиты снегом. А по снегу, по пробитым в нем тропкам, широко не пошагаешь.

Когда Бармалей, немного взмокший от шагания по сугробам, оказался на соседней улице, ему на встречу выкатился городской трамвайчик. Тот самый, знаменитый Берендеевский трамвай. Громыхая, звеня и подпрыгивая, он катился по рельсам, как музыкальная шкатулка, или как веселый балаган – у Бориса промелькнула такая ассоциация. И эта нарочитая веселость вагончика заставила его изменить свои намерения. Он пустился бегом, и успел вскочить на подножку, откуда перебрался в вагон.

Я выведу тебя на чистую воду, думал он про Марфу. Но не так, не расспросами в лоб. Он вспомнил, что Марфушку старики встретили в трамвае, возможно, в этом самом. И наверняка она ехала с конечной остановки, почему-то Бармалей был в этом уверен. Стало быть, с конечной и следовало начинать дознание, уж коль он решил им заняться. Надо отправиться туда, а там посмотреть. На что посмотреть? Да на что угодно! Что в глаза бросится. Там, вроде бы, есть автобусная станция. Марфа рассказывала про свою деревню в лесу, вот, надо разузнать, до каких деревень по этой дороге автобусы ходят.

Автостанция там, действительно была. Ну, как автостанция? Одно название. Больше эта избушка была похожа на зимовье или охотничью заимку. Беленое известью приземистое здание с огромной снеговой шапкой на плоской крыше, мало отличалось от окружавших его сугробов и формой, и окраской. Отапливали станцию, судя по запаху, углем. Серый дым валил из длинной асбестовой трубы, увенчанной колпаком, поднимался метров до десяти столбом, а там его терзал и рассеивал ветер.

В расписании на стене возле кассы можно было разобрать только это слово – «Расписание». Стекло, под которым, собственно, расписание скрывалось, заиндевело насмерть. Пришлось стучаться в окошко.

– Что надо? – спросила недоступная глазу кассирша, едва приоткрыв окошко, чтобы тепло не улетучивалось зазря. Однако Бармалей все равно ощутил выставленной вперед щекой слабый ток тепла, и еще он уловил приятный запах сушившегося на печи хлеба.

– А скажите, – сглотнув слюну, заторопился он, боясь, что окошко захлопнется. – Скажите, пожалуйста, до каких деревень тут автобусы ходят?

– Расписание перед вами, – пропела кассирша.

– Замерзло оно, не видно ничего, – поспешил объяснить свою настойчивость Бармалей.

– Деревни Митькино и Тютькино, больше по этой трассе на север населенных пунктов, охваченных автобусным сообщением, нет.

– А автобусы когда ходят? Они сейчас вообще ходят?

– Конечно. Один автобус у нас. Два рейса делает, утром и вечером. Утренний уже ушел, скоро вернуться должен. А вечерний в семнадцать тридцать. Что еще? Все?

И, не дожидаясь нового вопроса, окошко захлопнулось, отделив теплое нутро автостанции от зимы снаружи. Бармалей немедленно почувствовал себя немного брошенным в пургу на северном полюсе, хотя никакой пурги и в помине не было. Он подумал, что вечером ехать по деревням, смысла нет, а ждать завтрашнего утра не хотелось. Тогда у него зародился один план. Он снова постучал в окошко. Через минуту оно раскрылось, на такую же величину, как прежде. Видно, что-то его там ограничивало.

– Что еще? – судя по тону вопроса, кассирша уже начинала терять терпение.

– А скажите, до этих Митькино и Тютькино далеко? Сколько километров?

– В Тютькино не заезжает, от остановки еще километра полтора идти. А Митькино конечная. Километров десять от нас, не больше.

– Еще скажите, дорогу от снега расчистили?

– Конечно, мил человек! Автобус как, по-вашему, ходить должен?

– Спасибо!

Окошко неожиданно раскрылось шире обычного, и в нем сверкнул любопытствующий глаз кассирши.

– Счастливого пути! – пожелала она назойливому клиенту, прежде чем окошко захлопнулось окончательно.

Вот, она поняла, подумал Бармалей. Но она сомневается. А мы ей, и прочим разным, докажем, что нас недооценивать нельзя.

С этими мыслями он вернулся к трамвайчику, успев забраться в него перед самым отправлением. Думая о чем-то и сосредоточенно глядя в заиндевевшее окно, будто проницая его взглядом, он проехал в обратном направлении несколько остановок. Если точно – сошел на четвертой. Там он сразу свернул за угол и, пройдя совсем немного, оказался перед длинным приземистым зданием с большими воротами, выходившими на улицу. На большой вывеске красными буквами – АВТОМАСТЕРСКАЯ. Потянув утепленную дверь, устроенную в одной из воротин, он вошел.

Еще перед крайней поездкой с группой, он загнал сюда машину на обслуживание, да чтобы заодно и переобули ее на зимнюю резину. Старенькая дедова «Волга», которую Василий Павлович отдал внуку в вечное пользование, требовала заботы и ухода. И Бармалей старался все, что нужно, ей обеспечивать. По идее, машина должна была быть готова, на ходу, и он надеялся смотаться на ней в Митькино. А, если придется, то и в Тютькино.

Интересно, что в этой мастерской какое-то время проработал механиком Аркаша Насос. Собственно, отсюда он и вынес свое прозвище, превратив его впоследствии в сценический псевдоним. А что, нормальный ход. Так вот, по Аркашиной протекции вся группа обслуживала и ремонтировала свои авто здесь, а механики все поголовно являлись их фанатами. Борис надеялся, что про его уход из группы еще не прослышали, а то ненужных разговоров не избежать. Только, он в чем виноват? Может, в чем-то и виноват, но все же инициатива исходила не от него.