Барон и рыбы
Шрифт:
— То есть вы считаете?..
— Разумеется. — Г-жа Сампротти задумчиво крутила кольцо со скарабеем на указательном пальце правой руки. — У меня достаточно свободных комнат, чтобы поселить вас, г-на барона и Джузеппе. Если — я исхожу из того, что ваш отъезд откладывается на неопределенное время — барон Кройц-Квергейм так же недоволен «Лягушкой», как вы, то предложите ему переселиться на время пребывания в Пантикозе ко мне. Первые годы, когда поток отдыхающих еще не совсем иссяк, я всегда сдавала часть дома курортникам и туристам. Не стану скрывать, что небольшой дополнительный доход был бы мне по некоторым причинам весьма кстати…
— Но барон собирается уехать как можно скорее…
— Он не уедет, — улыбнулась ясновидящая.
Кофе выпит, трубка Симона докурена. Они вежливо поблагодарили хозяйку и простились. Немой проводил Симона и Пепи до ворот. Оказавшись на площади, Симон бросил последний взгляд на Дублонный дом, но на фасаде, превратившемся в лунном свете в темно-серый монолит, не было ни одного
На крыльце «Лягушки» они столкнулись с возвращавшимся от бургомистра бароном.
— Зайдите ненадолго ко мне, — велел он Симону.
В номере барон швырнул на кровать свое пальто и остановился, словно в ожидании, что же предпримет сей предмет туалета.
— Видите ли, Айбель, — начал он, не глядя на Симона, — я как следует все обдумал. Если мои родственники, несмотря на дьявольскую грозу, и добрались до Вены, они с Божьей помощью управятся там и без нас. С нужной скоростью не едет ни дилижанс, ни один из этих жалких поездов на юге Франции. Меня лишь заботит, что после нашего исчезновения они могут решить, что больше нет повода для вмешательства, поскольку при всей своей простоте Фергюс все же дворянин и ни за что не приложит руку к тривиальному разбойничьему налету на беззащитную страну. Маккилли отдают себе отчет, что их деяния предстанут перед неподкупным судом истории, и я не исключаю, что, прождав некоторое время, они по всей форме извинятся перед австрийскими властями за вторжение и несолоно хлебавши вернутся в Шотландию. Поэтому, Айбель, отправьте-ка завтра две телеграммы: одну — в Киллекилликранк, другую — фрау Граульвиц: «Приземлились Пантикозе — все порядке — Элиас К.-К.» Этот текст и в Вене не вызовет никаких подозрений.
Симон занес его в блокнот.
— Дело в том, что наш отъезд откладывается на пару недель, — продолжал барон. — То, что я надеюсь открыть здесь, может стать апофеозом дела всей моей жизни! Да-да, апофеозом! Бургомистр, человек поистине весьма начитанный и основательнейшим образом изучивший местную историю, сообщил мне о поющей рыбе вещи настолько неслыханные, что я просто не могу не разобраться лично в том, что скрывается за легендами и сказками. Несколько старых документов, что он смог показать мне, и те, что указаны в библиографии его книги о Пантикозе, единодушно подтверждают, что в пещерах Терпуэло действительно обитает рыба, издающая нежные мелодичные звуки, более того — исполняющая настоящие арии. Среди прочих бумаг у бургомистра есть весьма примечательные путевые заметки, в которых некий уроженец Линца по имени Игнац Игельмаер — впоследствии Игнасио де Игель-и-Майор — повествует о своих впечатлениях от путешествия по Пиренеям в 1733 году. Этот Игнац пишет, что, спасаясь от бандитов — бывших солдат, разбойничавших в горах по окончании войны за Испанское наследство {93} — он заблудился и попал в пещеры Терпуэло, из глубины которых доносилось «диковинное сладкоголосое пение». К сожалению, ему в голову не пришло ничего лучше, как со всех ног броситься прочь. К тому же бургомистр указал мне на два места у Геродота {94} и Страбона {95} , которые могут касаться этой рыбы.
— Уж не достославные ли это сирены? {96} — бросил Симон.
— Отлично, Айбель, отлично! — К изумлению Симона, барон принял его шутку всерьез. — Это, правда, гипотеза не Геродота, но очень смелая и ужасно заманчивая. Как знать, может, и впрямь были поющие морские обитатели, а их пресноводная ветвь в стародавние времена укрылась в этих пещерах, спасаясь от истребления потомками бессовестного Одиссея? Если мои предположения оправдаются (а каждый ученый доброй толикой своих значительнейших открытий обязан интуиции), то в пещерах Терпуэло меня ждет одно из удивительнейших и драгоценнейших созданий, что некогда входили в свиту Посейдона {97} . Однако во всей истории есть некая закавыка: местность вокруг пещер со времени Ронсевальской битвы считается запретной зоной. Тогда там сидел в засаде мавританский вспомогательный корпус, поставивший, как известно, армию франков в затруднительное положение. Указ, которым один из первых на испанском престоле Бурбонов {98} подтвердил этот заслуживающий всяческого уважения статус, до сих пор не отменен из-за непомерных перегрузок, с которыми сталкиваются все мадридские кабинеты министров, а провинциальные власти строго его придерживаются. Низшая же из провинциальных властей — это, к сожалению, наш бургомистр, и он сразу разъяснил мне, что, хотя он и уполномочен выдавать лицензии на ловлю рыбы в многочисленных богатых ручьях и прудах вокруг Пантикозы, но не в запретной зоне. Для этого необходимо согласие губернатора, сам же он только оформляет разрешения. Не помогли и мои уверения в собственной безобидности. Он верит мне на слово, что я — ихтиолог, а не злокозненный шпион, но бумаги должны идти по инстанциям своим чередом. Я, стало быть, напишу завтра соответствующее прошение и заручусь письменной поддержкой бургомистра, в которой он мне по доброте
душевной обещал не отказать.— Я как раз собирался спросить, распаковывать ли чемоданы. Значит, теперь мы можем устроиться по-домашнему.
— Совершенно верно. Перспектива застрять в этой дыре не слишком приятна, но тут уж ничего не попишешь.
Симон тотчас вспомнил о телепатке Сампротти и ее невероятно точном предсказании. Он подумал, что было бы весьма занимательно поселиться под одной крышей с этой пифией {99} , не говоря уж о том, что ее строптивая племянница Теано вызвала в нем легкий интерес. Он кашлянул, обернувшись к Пепи — то есть к двери, в которую тот собирался выйти вместе с нуждающимися в чистке ботинками барона.
Пепи ободряюще подмигнул.
— Г-н барон, — начал Симон, — дама, у которой мы — Пепи и я — были сегодня в гостях, сдает несколько комнат в своем весьма красивом и вместительном доме. Она, по словам ее племянницы, принцесса Сальвалюнская, хотя и зовет себя просто Сампротти.
— O! — воскликнул озадаченный барон. — Мой отец знавал старого Сальвалюна. Он был князь Скироса в Эгеиде {100} , карлик, не выше метра двадцати, и безобразный, как жаба. В Вене его прозвали лягушиным королем, а он, будучи человеком умным, с восторгом подхватил эту сказочную идею, одевался в золотисто-зеленую парчу и на службу брал только великанов. Он женился на Елене Карманократис, дочке самого богатого судовладельца Гидрия {101} , прекрасной, как принцесса из сказки, но, к сожалению, совершенной буржуа. Через пару лет она сбежала с его же флорентийским поваром. Тогда Сальвалюн превратился из лягушачьего короля в злого гнома, сменил весь гардероб на мрачно-синий и преследовал беглецов по всей Европе. Чудеса да и только! Может, это его дочь? И вы говорите, она сдает комнаты?
— Да. Она унаследовала здесь дом, который для нее одной слишком велик, и явно заинтересована в том, чтобы сдать пустующие комнаты.
— А откуда вы знаете эту даму?
— Пепи служил вместе с ней в цирке, в том, где вы его нашли. Г-жа Сампротти — предсказательница. Что до меня, то сегодня вечером я впервые с ней встретился.
Барон сморщил нос. Однако на следующее утро, после завтрака, попросил Симона проводить его в Дублонный дом.
Сама г-жа Сампротти не появилась, зато Теано показала барону три большие чистые комнаты, обставленные скудно, но изысканно, с великолепным видом на Пиренеи, все за пятьдесят песет, включая комнатку в башенке, в которую можно было попасть из средней комнаты по крутой деревянной лестнице. Тяжелый люк отрезал обитателя башни от остальных жильцов, толстый ковер и стены с овальными окнами защищали от шума, большой стол манил работать, а глубокое вольтеровское кресло — предаться размышлениям. При открытом окне слышались лишь крики стрижей да шелест огромной плакучей ивы, наполнявшей нижнюю комнату зеленым аквариумным светом. Комнатка в башенке барону понравилась. Он заметил, что сможет с Божьей помощью завершить здесь драматическую главу о языке рыб, здесь, в этой воздушной пещере, вознесенной подобно маяку над термальными водами Пантикозы.
Они переехали прямо на следующий день: Пепи и немой слуга г-жи Сампротти тащили чемоданы и корзины, Симон — огромный парусиновый чехол с рыбацким снаряжением, а барон нес круглый аквариум, в котором плавала молочная форель, редкая разновидность trutta fluviatilis salar Ausonii. «Добрый знак!» — воскликнул барон, вернувшись тем утром в «Лягушку» с пятничного рыбного базара с деревянным корытцем в руках. Уверовав в существование поющей рыбы, он считал, что нарочно перенесен барочным взмахом подола хитона Фортуны, обычно падающего столь классическими складками, в Пантикозу — туда, где обитала чудо-рыба, бесценное сокровище, хранимое этой самой Фортуной для любимого сына Нептуна. Аппараты Морзе отстукали телеграммы в Вену и Киллекилликранк, но их адресаты жили в мире, отрезанном от Пантикозы плотным занавесом. Барон ожидал ответа, как послания из загробного царства: с любопытством, но очень сомневаясь, есть ли там кому отвечать, что ему, впрочем, было совершенно безразлично. После последнего съеденного в «Лягушке» обеда барон представился г-же Сампротти.
Симон повесил костюмы в шкаф, белье разложил по ящикам комода, книгу мадам Александрины положил на ночной столик, а все свои остальные пожитки — туда, где им нашлось место. Затем с легкой тросточкой в руках он направился по Променаду, где они впервые встретили священника, к месту их приземления. Уже издали он увидел, как возятся у шара люди. Несколько человек под командой двух гарнизонных фельдфебелей и юного чиновника как раз грузили гондолу на подводу. Оболочку же погрузили на двухколесную тележку. Оболочка сморщилась, как огромный сморчок.
Чиновник немного говорил по-французски. Он объяснил Симону, что убрать летательный аппарат распорядился г-н бургомистр. Бросив взгляд в гондолу, Симон убедился, что Пепи своевременно прибрал компрометирующие ящики с винтовками и боеприпасами, встряхнул с облегчением головой и попросил у чиновника позволения взять номер «Обервельцского курьера», оставшийся в гондоле. Затем спросил у двух ковыряющих в носу и с любопытством глазеющих на небывалое событие мальчишек, поворачивает ли Променад обратно к Пантикозе.