Барышня ищет разгадки

— Ты… хочешь такую малость? — сказала она в изумлении. — Ты не желаешь прожить до конца отмеренный тебе срок, ты не желаешь защиты от нелепой и случайной смерти? Ты не хочешь сберечь свою любимую, увидеть, какими вырастут твои дети?

Я, если честно, не поняла. Посмотрела на лисицу, на Фань-Фань и на госпожу Аюну. Егор же легонько пожал плечами — мол, сам не понимаю.

— Она… обманывает? — спросила я почему-то шёпотом. — Пытается запутать?

— Нет, чужеземка, она не обманывает, — покачала головой Аюна. — Она в самом деле изумлена, потому что — её силы достанет на многое, а её спрашивают о том, что так или иначе вскоре станет известно само. Она сейчас честна, как никогда. А ты подумала, чего ты хочешь?

— Вообще я хочу узнать, что за странность случилась с моим рождением, где моя бабушка Рогнеда, кто таков мой отец и почему я унаследовала от него силу, — начала я неуверенно, и Аюна со смехом меня перебила.

— Но сейчас ты задумалась, что могут быть и более серьёзные просьбы, так? Ведь вас ждут непростые времена.

— Ждут, да? — сразу стало муторно. — Я понимаю, о чём ты. В моём мире это был последний хороший год, а дальше — война, революция, потом ещё одна война. И мир изменился до неузнаваемости.

Соколовский вытаращился на меня, будто впервые увидел. А вот, получи.

— Вот, ты понимаешь, это хорошо, — кивнула Аюна.

Я ринулась в омут.

— Тогда я хочу долгой счастливой жизни вот с ним, — взяла за руку Соколовского. — Чтобы трудности были нам по силам, а наши дети и внуки жили ещё дольше и счастливее, чем мы.

Лисица долго смотрела на меня и молчала, все остальные тоже молчали.

— Ты уверена?

— Да, — сказала я.

— А что скажешь ты? — она взглянула на Соколовского, а глаза её, и так тёмные, начала затягивать какая-то и вовсе зловещая чернота.

— А я хочу взять Лёлю в законные супруги и породить с ней детей, и вырастить их, и внуков тоже. И преодолеть всё, что возьмётся помешать нам в этом. И не сломаться в тех потрясениях, о коих вы все тут, оказывается, знаете.

Я сжала его ладонь — мол, молчи, потом поговорим. О потрясениях в том числе.

— Ладно, так и будет. Вы переживёте все великие потрясения и выйдете из них без потерь, все они окажутся вам по силам. А ваши дети и внуки пойдут ещё дальше вас, — сказала лисица каким-то не вполне своим голосом.

Я не могу сказать, что поверила ей… но откликнулись Фань-Фань и госпожа Аюна:

— Засвидетельствовано, — сказала одна.

А вторая мелодично произнесла что-то по-китайски, и какое-то чувство мне подсказало — смысл был тот же самый.

И что же, мы только что обеспечили себе приличную жизнь или утратили шансы на что-то важное? Я глянула на Мишу… он точно так же смотрел на меня.

— О нет, никто за вас вашу жизнь не проживёт, вам придётся самим, — пожала плечами госпожа Аюна. — Но в итоге всё будет хорошо.

Я даже проморгала момент, когда появились Болотников и Пантелеев, кажется — нашего главу сыскной службы умилостивили рябиновой настоечкой с сопливыми грибочками. Он смотрел уже не так нехорошо и спокойно сел на стул рядом с Соколовским.

— А теперь, госпожа Аюна, я весьма желаю услышать, что вы предлагаете, — сказал с поклоном Болотников.

Она кивнула.

— Линь-Линь принесла несчастье множеству людей. Она не желала согласиться с тем, что люди живут в нашем общем мире точно так же, как и те, кто людьми не родился. Она, полагаю, не обращала внимания, когда ей говорили — мир нужно слушать, с миром нужно вежливо и почтительно, и тогда он отзовётся и исполнит всё то, что нужно. Она не подумала, что многие силы — это и многая ответственность. Ей придётся научиться этому, прежде чем она вновь станет тем, кем была ещё недавно.

— И как же это возможно? — сощурился Пантелеев. — Прошу простить меня, уважаемая госпожа, мой опыт говорит мне о том, что такие не исправляются, что с ними ни делай, хоть бей-убивай, хоть уговаривай!

— Значит, нужно не бить, и не уговаривать, — улыбнулась госпожа Аюна и взглянула на лисицу, уже без улыбки.

Под этим взглядом лисица съёжилась и едва ли не втянула голову в плечи.

— Ты смеялась над людьми и видела в них лишь пищу. Ты не желала прислушаться и остановиться даже ради самосохранения, ты надеялась, что выкрутишься. Но не вышло. И дальше ты узнаешь, каково это — жить человеком. Как быть не всемогущей, как слышать мир не полностью, но только его часть, или же не слышать вовсе. Как надеяться только на свои руки-ноги, и никак не на данную свыше силу. И как легко умереть от болезни, от ранения, от руки того, кто сильнее и наглее.

— Но она же не сможет умереть? — продолжал допытываться Пантелеев.

— Нет, — улыбнулась Аюна. — Тело её умрёт, а сама она останется… и окажется в ближайшем пригодном теле, лишившемся души. И так до тех пор, пока не поумнеет, пока не станет милосерднее и великодушнее, пока просто не поймёт, что все мы разные, а мир у нас один, и если кто-то сильнее — то это не повод питаться слабейшими.

— А если вдруг поумнеет? — заинтересовался Болотников.

— Если поумнеет — сможет накопить силы для того, чтобы восстановить свой амулет. И тогда снова станет лисицей. Но мы будем приглядывать, так ведь? — госпожа Аюна взглянула на Фань-Фань.

А та молча кивнула.

Дальше же госпожа Аюна поднялась и принялась творить руками что-то, для меня запредельное. Наверное, это был проход, вот только куда? Наша лисица не очень-то хотела идти в него, но — её всё равно что втянуло внутрь. И проход схлопнулся.

Мы сидели и молчали, все. Довольно долго. Первым отмер Болотников и светским тоном пригласил всех на обед.

Они пошли в столовую, а мы остались вдвоём, взглянули друг на друга…

— О чём таком знаешь ты, и знает госпожа Аюна? — спросил Соколовский.

— Я расскажу потом. Может быть. Но моей родине досталось крепко, а они у нас похожи. И если нам с тобой додали запас прочности, то это в целом неплохо, наверное.

— Значит, пойдём дальше вместе. А детали выясним, — он взял мои руки в свои.

— Непременно, — кивнула я. — Главное — вместе.

* * *

Линь-Линь очнулась… где-то.

Всё тело болело, будто её били. Точнее, это она так подумала, потому что в прежней жизни не знала подобного унижения. Глаза открылись… и оказалось, что видят они меньше и хуже, чем она привыкла. Не было звериного нюха и звериного же чутья, она не услышала, откуда взялось что-то громкое и мощное и пронеслось мимо. К счастью, именно что пронеслось мимо, не заметив её.

Да и тело было совсем не такое, к какому она привыкла. Тощее, нескладное, с обветренным лицом, с грубой кожей ладоней и пальцев, будто той, кому оно принадлежало, приходилось работать руками.

Болела голова, Линь-Линь нащупала сбоку ссадину — от удара, кожа была содрана, волосы слиплись от подсохшей уже крови. Но в целом она ощущала себя хоть и обессилевшей, но живой.

И в этом теле едва-едва теплилась искорка магической силы.

Она не смогла ни усилить зрение и обоняние, ни убрать ссадину на голове, ни очистить волосы, ни избавиться от синяков. Шевельнула пальцами, вызывая свет… получила маленький и бледный шарик, еле видный на солнце. И более ей не удалось ничего. Ни-че-го.