Басад

Для довершения благолепного образа и исторического диссонанса он почему-то облачен в роскошное атласное одеяние с золотым шитьем — надо полагать, по последней моде XVII века, когда его намалевал художник Филипп де Шампань. Возможно, он и сам понимал всю несуразность и историческую недостоверность, просто опасался, что если пророк на его картине предстанет в рубище да еще с семитскими чертами иноверца, ему — в смысле, художнику — не поздоровится от инквизиции или другого карательного органа его любящей матери — Святой католической церкви.

Увиденное так меня поразило, что я забыл, зачем изначально лез в Википедию. Это примерно как сегодня изобразить Моисея в стильном пиджачке, а скрижали… а скрижали — пусть уж сразу на лэптопе. Запостил в фейсбуке, зашерил френдам, собрал лайки и готово. Куда как удобней, чем с каменными таскаться. Только в наши дни это бы называлось карикатурой, а не творением высокого искусства.

Длинное отступление, даже по моим меркам… По-видимому, я подспудно избегаю говорить о том, о чем должна пойти речь в этом фрагменте. Или тут вновь как-то замешан Аствацатуров… Но так или иначе, пусть окольными путями и до поры укутывая острые углы в иронию, я туда доберусь.

Итак, лишние шейные ребра не выполняют никаких полезных функций, наоборот, их наличие может причинять дискомфорт. Однако дискомфорт они мне пока не причиняют. Торчат себе там, как зачатки крыльев, и все.

К крыльям мы еще вернемся, а теперь пора бы и про врачей. Про врачей, которых я так люблю, и про присущую каждому смесь чувств страха и надежды к исполняемой ими роли. Как-то лет десять назад у меня разболелась спина. И пошел я на этот раз к ортопеду… было бы странно отправиться, например, к урологу или стоматологу, верно? …так вот, пошел я к ортопеду, и не к рядовому ортопеду, а главному специалисту по позвоночнику в северном регионе нашей страны, славящейся отменной медициной. И этот главный специалист сообщает:

— У вас, голубчик, сломан позвоночник.

Восхитительно, правда? Как тут не полюбить врачей?! Я на некоторое время забываю, что надо дышать. Судорожно пытаюсь уцепиться за логику, за здравый смысл. Стоп-стоп, как же так? Что значит «сломан позвоночник»? Ну да, болит зверски, но к чему такие крайности. Я же утром выбрался из постели, ходил по квартире, сел в машину и приехал к тебе, остолопу, в другой город. Как, спрашивается, я ухитрился все это осуществить со сломанным позвоночником?

Еще в детстве я заметил, что слово «врач» как-то подозрительно созвучно с глаголом «врать». Много позже оказалось, что оно не только созвучно, но и связано. И, по одной из версий, связано довольно тесно. В старину лечили заговорами и нашептываниями. Знахарь бормотал их над больным, изгоняя хвори. А вплоть до XIX века бормотание и болтовню называли враньем. Вот и получалось — кто врет (то есть бормочет), тот и врач.

Сегодня врачи совсем другие, но заливать, в смысле — врать, они горазды и по сей день. А некоторые пережитки врачества мне еще довелось застать в советском детстве. Не скажу, чтобы я во всем этом участвовал, но видывал и наслышан. Начнем с относительно безобидного: дышать паром вареной картошки при простуде. Сама по себе неприятная процедура, но чтобы сделать ее еще более жестокой, следовало накрываться с головой одеялом. Как много позже заметила одна моя знакомая, «за такое мучительство нужно лишать родительских прав».

А мой армейский сослуживец из Саратова как-то рассказывал о полоскании горла авиационным керосином. Покруче, — говорил, — любого лекаря. Но за здорово живешь авиакеросин не раздобыть, — сетовал он. Вот это да! — помню, ошарашенно думал я. И с небольшой задержкой накатила следующая мысль — как же мне повезло, что мой папа не был летчиком.

Однако даже без столь экстремальных мер как керосин, у знахарства и народной медицины неиссякаемая фантазия, когда дело доходит до измывательства над беззащитными пациентами. Особенно если эти пациенты дети. А еще лучше — маленькие дети. Банки⁴¹, горчичники⁴², зеленка⁴³ — раздолье на любой вкус. Можно, допустим, прикладывать к носу горячее яйцо. А то и сразу два — по одному с каждой стороны, и всю оставшуюся поверхность физиономии измазать зеленкой, чтобы стало совсем хорошо. Или соль в мешочке — тоже горячую. А можно более утонченно, с подвывертом, скажем, пичкать какой-нибудь полезной гадостью — черной редькой с медом, либо рыбий жир смешать с еще чем-то не менее мерзопакостным…

Хотя, опять же, все познается в сравнении. Мой сослуживец, чей батя в былые годы расхищал народное имущество ради того, чтобы травить авиационным керосином родного сыночка, рассказывал, как они с пацанами гудрон жевали.

— Ужас какой, — выпалил я. — А гудрон-то зачем?

— Да,.. — тут он цветисто выразился, — жвачек не было. Дефицит. А гудрона на стройках хоть жопой жуй. Правда, зубы потом черные.

«На жопе?» — хотел пошутить я, но меня перебили:

— Тю, а как же! Помню… — ностальгически выдохнул какой-то незнакомый коренастый тип. — А мы еще смолу жевали. Вишневую.

Тут я осознал, как много пропустил в детстве, и решил, что с орлами такого полета, пожалуй, шутить не стоит.

В свете вышесказанного придется взять часть моей критики обратно. Для любителей пожевать строительный гудрон заполировать его авиационным керосинчиком должно быть за милое дело. А на фоне того, какие непотребства вытворяли над собой больные (и даже здоровые), мои претензии к кустарному наследию врачества как-то меркнут.

Кстати, слово «врачевство» действительно существует. Полагаю, им не особо пользуются именно потому, что в нем слишком явственно звучит отголосок тех самых врак. Врач, врачевство, враки, врать…

Впрочем, это никудышная история. Нет сюжета. Одни разглагольствования. Так что — все. С этим покончено. Отрясаю прах этой истории с ног, рук, зачатков моих крыльев и всего прилагающегося. Вперед к будущему! К фабуле! К сюжету!

История с сюжетом и опять же про врачей.

Прихожу, значит, я к врачу. Не со скуки прихожу. По делу. Опухла щека и болит. И ладно бы только щека, а тут — аж вся левая часть физиономии. Даже сглотнуть слюну не могу. А мы — млекопитающие, — оказывается, постоянно это делаем. Короче, ни есть, ни пить… Да и говорить с трудом удается.

Врач на меня полюбовался, призадумался и направил на биопсию. «Поезжай прямо сейчас», — говорит. Поехал, сделали мне срочную биопсию. Приятного мало — втыкают иглу в шею, выдирают небольшой кусок плоти и затем почему-то дают предварительное заключение на руки.

Возвращаюсь домой, лезу в интернет, делаю поиск на ключевые слова и… мне становится нехорошо… и сквозь пелену этого «нехорошо» на экране маячит диагноз: редкое сочетание рака с ВИЧ.

Назавтра после незабываемой ночи возвращаюсь к врачу. А он — умер.

— Врач умер, — сообщают в приемной.

Я даже про злополучный диагноз забыл. Стою, вспоминаю: крепкий, лет сорока пяти, вчера он на работе, а сегодня… Такая манера еще у него была, пощипывая подбородок, важно поглядывать поверх очков. Словом, внушительный дядька. А тут — бац и умер. Как-то это не шибко профессионально с его стороны.