Басаргин правеж

— В доме она, у печки греется, — не моргнув глазом подтвердила Мирослава.

— А побратимы твои где, друже? — весело попытался перевести разговор гость.

— Все в разъездах. Илья и Тимофей в поместьях своих, Софония же, полагаю, в какое-то сладкое место погостить заманили.

— Да, податлив боярин Зорин на сладкое… — понимающе ухмыльнулся Басманов, снова глянул на княжну: — Выходит, опять мне с вами братчины не выпить? Что же это за напасть такая! Как ни приду, все эта чаша меня миновать ухитряется.

— Не везет…

— Славно ты на суде выступил, давно речей таких горячих не слышал… — Гость вздохнул, понимая, что сегодня он в этом доме оказался лишним и к столу его не позовут, и перешел к делу: — Архиепископа Германа, сказывают, так проняло, друже, что он тебя к себе на подворье пригласил?

— Быстро вести разлетаются. Быстрее, чем я на коне скачу, — удивился Басарга.

— Да уж, Москва город маленький… Архиепископа Пимена помнишь?

— Еще бы! Он поважскому монастырю несколько пушек подарил.

— Он тоже к твоей мудрости приобщиться желает… — подмигнул боярин Басманов. — Пока с ним не перемолвишься, ни на что не соглашайся. Ладно, пойду. Вижу, без меня тебе пировать интереснее. Завтра на новгородское подворье к полудню приезжай. Не задерживайся, вечером тебя государь видеть желает, в передней своей. Ну да я провожу…

Андрей Басманов свистнул холопу. Тот подбежал, подводя лошадей, опричник взметнулся в седло и, словно стриж, вылетел за ворота.

* * *

Архиепископ Пимен глянулся подьячему куда лучше, нежели Герман. Новгородец был полным — а упитанные люди, как известно, всегда добрее; его волосы были коротко бриты на боярский обычай, а борода, наоборот, оказалась длинной, до самого живота, что еще больше добавляло солидности. Одет Пимен был тоже хорошо — но без лишнего украшательства. Скуфья была без опушки, крест просто крестом, да и сукно мантии показалось самым обычным, местным. По всему архиепископ внушал куда больше уважения, нежели казанский иерарх. Хотя, может статься, дело тут было не в нем самом, а в тех пушках, что увез от него боярин к себе на Вагу, в опекаемую по государеву поручению обитель.

Стол пастыря оказался не постным — тут были и буженина, и жареные лебеди, и заячьи почки на вертеле, и запеченные в тесте голуби. Так что в покоях новгородского подворья Басарга смог наесться от души, не чуя больше во рту рыбного духа.

Боярин Андрей Басманов сидел рядом, нахваливая угощение и подливая всем то морса, то сбитня. Видимо, чисто по привычке. Государь Иоанн Васильевич не переносил пьяных [21] , а потому перед визитом к государю ничего хмельного архиепископ на стол не поставил. А выпить хотелось. Что же за пирушка, коли ни вина, ни меда?

21

Во всяком случае, так утверждали иноземные дипломаты.

— Наслышан я о заступничестве твоем за поморов, боярин Леонтьев, — после того как все подкрепились, поведал новгородский пастырь. — Полста душ христианских спас — великое дело. После сего на севере в справедливость государя нашего поверят без сомнения. Тоже достижение важное. Да и в твоей честности мало кто усомнится.

— Найдутся такие люди, — не согласился Басарга. — Иных даже по именам знаю.

— Без недовольных никогда не обойтись, сын мой, — развел руками епископ. — Токмо Господь пятью хлебами пять тысяч людей накормить мог. Нам же сие не по силам, и рядом с сытым, нами накормленным, завсегда голодный найдется, что за нищету свою нас винить станет. А что поделать, коли хлебов всего пять, а страждущих тысячи?

— Тут Басарга ловчее управился, — встрял Басманов. — У него спасенных полста, а недоволен един. Откупщик холмогорский.

— Ну, найдется и еще кое-кто, кому серебра поиметь из-за меня не получилось, — пожал плечами Басарга. — Мыслю, уже ябеды строчат на своевольство и укрывательство.

— А мы их все порвем, не боись… — пообещал Басманов, наливая еще морса. — Так зачем тебя митрополит Герман к себе звал, не поделишься?

— Он не митрополит, епископ.

— Его государь с Афанасием уже давно в преемники определили. Живет в палатах митрополитовых, вместе с оным на все думы и служения ходит. В суде, вон, тоже за мудрость нашу Бога молит. Старый митрополит со дня на день на покой уйдет. Сказывает, утомился. Не по плечу власть полученная.

— Что поделать, — пожал плечами Басарга. — Мне тоже ноша моя тяжелой слишком порою кажется. Вот только переложить ее не на кого.

— Да, деяния наши, на благо направленные, иной раз излишней тяжестью оборачиваются, — согласился архиепископ Пимен. — Я, боярин, от имени думы боярской с государем об отречении его беседовал. Опосля по поручению боярскому согласие на опричнину подписывал, на права новые от земства… Вестимо, с тех самых пор государь меня за епископа думы боярской принимает, за земского сторонника. К себе не допускает.

— Гонит, что ли? — не поверил опричник.

— Не зовет. Не выходит. Дважды в слободу Александровскую приезжал, его токмо издалека видел. Кабы мне побеседовать с ним, подьячий… Может статься, тогда он мнение свое бы и переменил?

— По старшинству и авторитету архиепископ Пимен вроде как старше Германа будет, — добавил боярин Басманов. — По старшинству епархии, по своему посту при думе. Невместно Германа поперед новгородского владыки ставить!

— Не все в мире сем по справедливости выходит, — развел руками Басарга. — Вот взять знакомую твою, Андрей, княжну Шуйскую. После смерти царицы с горя от мира в отшельничество она ушла, за помин души молилась, живьем себя похоронила. Ныне, вот, сердцем отошла, вернулась — ан никто в чистоту ее и не верит. Ведь в затворничестве не казалась никому. Никто ее не видел, никто государю не поручится, что она послушницей безгрешной в отшельничестве жила.

— Княжна Шуйская после смерти Анастасии в монастырь Горицкий послушницей ушла, к постригу готовилась, — коротко пересказал давнишнюю историю Андрей Басманов. — А опосля… — Он замялся. — Опосля еще дальше удалилась.

— А не ее ли я в Покрово-Зверином монастыре видел? — задумчиво погладил бороду архиепископ. — Вроде сказывали мне монахи о сей тихой и скромной молельщице, от глаз чужих скрывающейся, имени своего не называющей. За Анастасию, рабу Божию… Да, за Анастасию она поклоны клала. Скромница на диво, тихая, богобоязненная. Да, боярин, пожалуй, поручусь я государю за ее добродетель. Хотя что я? Не допускает меня царь пред очи свои грозные.

Басарга открыл было рот, чтобы сказать, как сильно ошибается архиепископ, пояснить, что никогда княжны в новгородских краях не бывало, но вовремя спохватился. Ведь свою близость с Мирославой ему прилюдно показывать нельзя. А если так — то откуда он сие знать может?

— Она-она, — уверенно подтвердил Андрей Басманов. — Я тоже видел. Сразу не признал, но теперь припоминаю: она! Послушница скромная, благочестивая. Все ею восхищались и в пример ставили.

— Достойная женщина, — кивнул архиепископ. — Коли увижу сию скромницу, обязательно под свое покровительство приму.

— Засиделись мы, отче, — внезапно спохватился боярин Басманов. — А нас государь дожидается. Благодарствуем за угощение. Идем, Басарга…

Новгородское подворье стояло в Китай-городе возле Рыбных ворот. До Кремля идти было столь близко, что в седло подниматься лень. Тем паче что верхом дальше Фроловских ворот все едино не пускали.

— Великое дело, когда митрополит с государем едино мыслят, одного хотят, к одному стремятся. Когда государь, любое дело зачиная, всегда благословение свыше получает и молебны искренние по всей Руси. Когда над ратями царскими рука Божия простирается, а изменники с каждого амвона проклинаются. Такой силой и единством любую преграду своротить можно. Когда народ не по приказу, но по душевному желанию волю высшую исполняет… — быстро идя рядом, горячо объяснял Андрей Басманов. — Пимен, он такой, опереться можно. Сколько лет его знаю, никогда не подводил. И не за земство он, родовитость во первую главу не ставит. Нам же с тобой, друже, иного и не надобно. Как всем опричникам прочим. Сковырнем Рюриковичей — сами на их места сядем. Новые династии зачнем…