Башня на краю света

— Тогда ты лучше подожди.

— Конечно, я ничего и не задумываю. Амальд, а ты раньше видел когда-нибудь драгоценный камень?

— Нет.

— Ну вот, а теперь видел. Ладно, мне некогда, я пошла.

И, помахав мне по-взрослому, двумя пальцами, она скрылась за садовой калиткой.

Когда я, Амальд Престарелый, сегодня около двух часов пополуночи погасил лампу у себя на письменном столе, небо за окном было ясное, звездное, чем так редко балует нас нынешний дождливый и слякотный январь, и вид Сириуса, который стоял низко над морем, величественный, сияющий тысячью лучей, привел меня, как уже не раз бывало прежде, в несказанный восторг.

О, это блистающее как алмаз полночное солнце морей, что шлет нам свой трепетно-страстный привет из дали времен и пространств, — все многоцветье спектра живет в его экстатическом сверкании, от жгуче-леденистой зелени до ярко-кровавого багреца, а в тихую погоду, такую, как была сегодня ночью, он во всей своей светозарной красе глядится в океанские волны.

* * *

Для звезды и для человеческого глаза время неодинаково, но есть у них тайное место свидания за пределами времени, и никогда смертный человеческий глаз не получал подарка драгоценней, чем свет Сириуса, этой звезды всех звезд.

ЛУННОЕ ЗАТМЕНИЕ

Потом наступила зима, которая войдет в летопись твоей жизни как «зима, когда было лунное затмение».

Короткие темные дни. Впрочем, нет, далеко не все они были темные, порою выдавались дни такие светлые, что приходилось даже опускать жалюзи на окне классной комнаты, где фрёкен Гуделун вела «уроки развития наблюдательности», иначе солнце светило ей прямо в глаза, когда она сидела у себя на кафедре.

На этих уроках развития наблюдательности нас до той поры знакомили лишь с жизнью далекой страны Дании, откуда приехала наша учительница: датские деревни с их церквами и прудиками, буковые леса с изобилием птиц, Кронборг и другие роскошные старинные замки, Королевский Копенгаген с его башнями и шпилями — все это мы видели на больших свитках с картинками, которые развешивались по стенам. Но в один прекрасный день на кафедре у фрёкен Гуделун появился вдруг глобус, чудеснейшая игрушка, тотчас приковавшая к себе наши взоры! Гул восторженного удивления пронесся по классу, когда учительница подтолкнула рукой большой зелено-голубой шар и он закрутился на подставке, точно волчок. Она подождала, пока он остановился. А потом произнесла загадочные и навеки врезавшиеся в память слова:

— Ну вот, дети, перед вами не что иное, как Земля, то самое небесное тело, на котором мы живем!

О том, что Земля шар, ты, конечно, слышал и раньше, но это как-то не доходило до сознания, а тут ты, можно сказать, увидел это воочию: вот она, Земля, шар, парящий в пространстве и описывающий гигантские круги вокруг Солнца, которое тоже шар, только гораздо больших размеров, во столько же раз больше Земли, во сколько апельсин больше горошины.

Да, то были знаменательные, эпохальные слова, и однако же, мы, маленькие земляне, поначалу приняли их просто за шутку, ибо учительница наша была веселая и не лишенная лукавства особа, которая имела обыкновение выводить нас из состояния рассеянной невнимательности, отпуская забавные и неожиданные замечания. Но в таких случаях всегда можно было заметить смешинки у нее в глазах. Теперь же их не было.

Она опять подтолкнула рукою глобус, приведя его во вращение, на этот раз более медленное. А потом продолжала спокойным и мягким голосом:

— Видите, вот так и вертится наша Земля, одновременно совершая полет вокруг Солнца, и все мы летим вместе с нею, и ты тоже, Амальд! Да-да, я ведь по глазам вижу — ты думаешь, я вас дурачу смеха ради. Но если ты не веришь, что Земля шар, то можешь сегодня в одиннадцать часов вечера выйти на улицу и удостовериться, что это правда. Потому что сегодня вечером будет лунное затмение!

И тут учительница принимается объяснять, что это за штука — лунное затмение, рисует на доске красивые окружности и прямые линии, но потом на полпути останавливается с каким-то странно безнадежным выражением в глазах и стирает все нарисованное.

— Нет, невозможно требовать, чтобы вы в вашем возрасте хоть что-то здесь поняли, да это и ни к чему. Но вы все-таки выйдите посмотреть на затмение Луны, если небо вечером будет ясное, в чем я почти не сомневаюсь, — вы увидите явление, которое очень редко можно наблюдать.

* * *

— А Земля — это шар?

Мама бросает на меня озабоченный и чуть встревоженный взгляд.

— Почему ты вдруг спрашиваешь об этом, сынок? Да, конечно, Земля — шар. Хотя я плохо во всем этом разбираюсь. Знаю только, что шаром ее сделал Господь Бог, когда он создавал мир. Но спроси лучше папу.

Отец кивает и кладет ручку пером на край чернильницы. Потом вместе со стулом немного отодвигается от большого письменного стола, потягивается и позевывает, Это означает, что он в хорошем расположении духа и решил «передохнуть».

— Земля-то? Шар, вне всякого сомнения. Который вертится вокруг своей оси, и поэтому у нас есть день и ночь. Да еще и бегает вокруг Солнца, и поэтому у нас есть разные времена года.

Он добродушно посмеивается, хмыкая носом, и ерошит тебе волосы, как будто сказанное им — все-таки не более чем пустопорожняя болтовня и шуточки.

— Ты, Амальд, по-моему, так и не можешь поверить, что Земля — шар! Но сегодня вечером, около одиннадцати, если погода будет ясная, ты сам увидишь, что она круглая, когда тень от нее упадет на Луну. Иди, я покажу тебе, как это получается. Только дай мне какой-нибудь шарик — мяч или клубок шпагата!

— А апельсин можно?

— Прекрасно, давай апельсин. И еще возьмем вот эту пепельницу.

Он ставит круглую желтую пепельницу на ребро и сдвигает немножко в сторону зажженную настольную лампу.

— Вот смотри, лампа — это будет Солнце, а пепельница — Луна, а здесь, стало быть, наша Земля, этот апельсин. Солнечные лучи падают на Луну, и от этого она светится. Но Земля катится, катится по своей дорожке, и вот тень от нее падает на Луну, понимаешь, так что становится видно, какая эта тень круглая. Но все это мы, надеюсь, лучше увидим вечером прямо в натуре.

И Отец ставит Солнце на место, снимает с неба Луну, выбивает свою трубку о ее желтую поверхность и щелкает по апельсину:

— На-ка, Амальд, очисть да съешь эту Землю, пока суд да дело!

* * *

И вот наступает вечер и в ясном небе восходит рыжая Луна — все идет как по-писаному.

С крыльца, ведущего на веранду бабушкиного дома, удобно наблюдать небо над морем. Покамест не видно никакой тени на ярком диске Луны, отражающемся в подвижной, изборожденной течениями воде. Нынче день рождения Дедушки Проспера, и в столовой Тетя Нанна и ее сестры поставили на стол золоченые чашки и большой желтый бисквитный торт. Тесто замешано на невероятном количестве желтков от утиных яиц, а верх торта украшен взбитыми белками, и в их пене плавает целая флотилия разрезанных на половинки абрикосов, похожих на маленькие яркие лунные диски. Это творение Дедушки Проспера. Сам он, развалившись в кресле-качалке, бодро попыхивает длинным чубуком и улыбается с довольным видом в предвкушении торта.

Что-то слишком уж долго оно не начинается, это лунное затмение.

Бабушка садится за фортепьяно — дверь на крыльцо растворена, и пламя свечей пляшет на сквозняке, — она играет бравурную пьесу («Рондо» Шуберта — и когда ты воскрешаешь его в памяти, вся эта сцена более чем полувековой давности вновь оживает перед тобою: теплая комната с накрытым для шоколада столом, леденящее дуновение пустынного лунного неба — и пронзительная, щемящая тоска в груди, оттого что зажженные свечи на пианино напомнили тебе о Меррит).