Башня. Новый Ковчег 6

И всё же победить было надо. Переиграть. Убедить если не встать на их сторону, то хотя бы не мешать. Увы, шансов в этой финальной схватке у Бориса было мало: Литвинов, привыкший трезво оценивать все выданные жизнью карты, напрасными иллюзиями и надеждами себя не тешил. И фактически у него был только один козырь на руках: эмоции самого Островского, злость и обида на весь мир, которые полковник так вдохновенно лелеял в своей душе…

Долго Борису ждать в следственном изоляторе не пришлось — полковник явился минут через десять, бросил на Бориса несколько презрительный взгляд и молча уселся за стол напротив. Придвинул к себе пустой лист, сжал чуть ли не до хруста ручку сухими, костистыми пальцами. У Бориса даже голова слегка закружилась от внезапно возникшего чувства дежавю.

— На задаваемые вопросы, Борис Андреевич, рекомендую отвечать честно, коротко и внятно, — Островский уставился на Бориса светлыми, немигающими глазами. Он как будто что-то искал в его лице и, найдя, удовлетворительно хмыкнул. — Так что, приступим. Кто отдал приказ заменить смертельную инъекцию снотворным?

Борис слегка пожал плечами — Островский, верный своим принципам, начал с места в карьер, и, зная его дотошность, всё это могло затянуть разговор на неопределенное время.

— Это был Савельев?

— Послушайте, Всеволод Ильич, — надо было уводить разговор в нужную сторону, но Борис пока не знал, как. — Я не могу сейчас ответить вам на этот вопрос, а также и на другой, который вы непременно зададите: где я скрывался всё это время. Но могу вам обещать, что вы это узнаете. Чуть позже.

— А вы не забываетесь, Борис Андреевич? — перебил его Островский. — Это не я у вас в гостях, а вы у меня. Так что в некотором роде условия здесь диктую я.

— Разве? А у меня несколько иная информация: допросы задержанных, если не ошибаюсь, проводит следственно-розыскной отдел, к которому вы теперь отношения не имеете, если только не поменяли свою фамилию на Караев, — Борис не удержался от шпильки, но тут же пожалел, видя, как изменилось лицо полковника.

— Хотите приватной встречи с Караевым? — прошипел полковник, наклоняясь над столом ближе к Борису. — Могу организовать. Думаете, удастся навешать лапши на уши, которую вы вешать горазды? Сомневаюсь. Там умеют убеждать сотрудничать со следствием.

— Будто вы не умеете, — буркнул Борис.

Злить Островского определенно не следовало, а Борис только что это сделал. Мало того, что его положение было и так шатко, так он умудрился слажать с первой минуты.

Борис вспомнил свой разговор с Павлом. Каких-то полтора часа назад он сидел, распустивши перед Пашкой нюни, как баба, почти сдавшийся, опустивший руки, готовый слиться, а его друг убеждал, что никто, кроме Бориса, это дело не провернёт. И не просто убеждал, а снова протягивал ему руку, как тогда, в школьной рекреации, бог знает сколько лет назад.

Ты мне нужен, Боря, нужен именно сейчас. Потому что без тебя я не справлюсь. Да и не только мне ты нужен. Ты всем нам нужен. В данную минуту — всем.

Пашкины слова звучали в голове так отчётливо, словно это он сейчас сидел перед ним. Он, а не полковник Островский.

Ты сделаешь это, потому что ты можешь. Именно ты. Никто лучше тебя это не сделает.

Вскинув глаза, Литвинов упёрся взглядом в полковника.

Идеалист Савельев верил Борису, а вот идеалист Островский — нет. Не верил ни на грош, раз и навсегда записавши его в разряд тех, кто «горазд вешать лапшу». И в общем-то так оно и было, потому что с правдой у Бориса всегда были трудные отношения. Но вся ирония заключалась в том, что оба эти человека, и Савельев, и Островский, именно правды от него и ждали.

«А может рискнуть? — с тоской подумал Борис. — Ну в самом деле, что я теряю?»

— Всеволод Ильич, — недоверие в холодных глазах полковника обжигало, не давало говорить, но Борис пересилил себя. — Всеволод Ильич, по сути врать мне вам незачем, и я готов рассказать всю правду. А правда заключается в том, что я шёл арестовывать Ставицкого и созывать экстренное заседание Совета.

— Да ну? — льдинки в глазах полковника стали ещё острее. — Лихо. И на что вы рассчитывали, Борис Андреевич? На какую такую поддержку наверху? Надо полагать, она у вас есть, ведь не дурак же вы, чтобы свергать власть с десятком солдат и этим, как его, Дороховым, беглым заговорщиком, фотографиями которого оклеены все КПП.

— Я ещё не договорил, полковник. Конечно, я действую не от своего имени, у меня же, если вы помните, руки по локоть в крови. Наверх меня отправил Савельев. Павел Григорьевич.

— Который и провернул фокус с вашей мнимой смертью, — подытожил Островский, постукивая ручкой по столу. — Ну и что дальше? Мне расчувствоваться и отпустить вас? Только потому что вы упомянули Савельева, у которого, кстати, руки не меньше в крови измазаны. Мне нужно было с самого начала догадаться, что вы работаете в паре. Только у Савельева размах шире: уполовинить население Башни под предлогом недостатка ресурсов, имея в распоряжении законсервированную АЭС, — это будет почище организации наркопритонов и дилерских сетей.

— Предпочитаете новую власть? — Борис почувствовал, что Островский завёлся. Нет, полковник по-прежнему оставался невозмутимым, всё то же сухое лицо, где из всех эмоций разве что немного брезгливый изгиб жёсткого рта, но тем не менее Борис шестым чувством, которое редко давало сбой, понимал, что Всеволода Ильича его вопрос задел и пусть и не пробил, но уже поцарапал непрошибаемую броню. И вот теперь можно было попробовать и поиграть. Борис собрался, как собирается зверь перед прыжком, и продолжил. — Что ж, это можно понять. Некоторым такое даже нравится. Происхождение, родословная, деление на классы. Вам какой класс присвоили, Всеволод Ильич?

И по тому, как дёрнулся Островский, как на мгновение сжал губы, Борис понял — он попал в точку. Нащупал слабое место. Теперь важно не спугнуть, не пережать. Ну-ка, ну-ка, что там у полковника с происхождением…

Островский реакцию Бориса заметил, презрительно усмехнулся.

— Не угадали, Борис Андреевич. Не удастся вам сыграть на моём недовольстве. Я из потомственных военных, дед мой погиб во время мятежа Ровшица, отец до майора дослужился. Так что класс у меня самый что ни на есть привилегированный. Первый.

— Вот как? — теперь Борис точно знал, куда надо бить. — Стало быть, первый. Медицинское обслуживание по первому разряду, карьерное продвижение, образование детей…

— Ну хватит, Борис Андреевич, цирк устраивать, — насмешливо перебил его Островский. — Хватку что ли теряете? Раньше вы бы быстрее поняли, что я на ваши речи не поведусь.

— Не поведетесь, — согласился Литвинов. — И мне кажется, я понимаю — почему. Знаете, поговорка когда-то была: «Моя хата с краю, ничего не знаю». И есть люди, которые прямо по этой поговорке и живут. Например, один мой знакомый доктор любит повторять: ваша политика дело грязное, я в неё не лезу, мое дело — людей лечить, а всё остальное — увольте. Очень удобно на самом деле. Вы ведь тоже так считаете? И занимаете в некотором роде позицию невмешательства.

— Совершенно верно. Именно так и считаю, — невозмутимо отозвался Островский. — Каждый должен делать свою работу. А вы у нас, господин Литвинов, из неравнодушных, надо полагать, их тех, кому до всего дело есть. Могли бы просто руководить своим административным сектором, но нет — вы неравнодушно полезли в наркобизнес, неравнодушно посеяли преступность на нижних ярусах Башни. И всё это, разумеется, не денег или власти ради, а исключительно потому что такой вы неравнодушный человек, — в голосе полковника звучала откровенная издёвка.