Башня. Новый Ковчег 6

Три года назад Островский решился.

Пошёл на приём к генералу Ледовскому, вывалил перед ним три распухших папки, стал сначала медленно, потом, всё больше увлекаясь и горячась, раскладывать перед Алексеем Игнатьевичем собранные факты и доказательства. Ему казалось, что он убедителен и логичен. И что генерал даст добро — всё, что накопилось у полковника, уже вполне тянуло на арест зарвавшегося члена Совета.

— Что предлагаешь, полковник? — коротко спросил Ледовской, когда Сева закончил свой доклад.

— Надо брать и прижимать. Несколько допросов, и я уверен, что я его расколю, — уверенно ответил Островский.

Ледовской вздохнул, взял из папки один из документов, повертел в руках и отложил.

— Вывернется, — припечатал он. — Ты пойми меня, Всеволод Ильич, я про эти Литвиновские штучки давно догадывался, ещё с прежним начальником твоим к нему подбирались. Да всё никак ухватить не могли. И тут тоже — не можем. Пока не можем.

— Но, товарищ генерал, ведь очевидно же… всё указывает на него.

— Всё да не всё. Птицу такого полёта, как Литвинов, надо брать, имея на руках железобетонные доказательства. Такие, чтоб били прямо в самое яблочко. Есть у тебя такие?

— Будут! — пообещал Островский.

— Вот когда будут, тогда и приходи. И ещё, полковник, ты аккуратнее. Борис Андреевич опасность чует, как хищник кровь жертвы. Ты его не спугни своим рвением. Заподозрит что, может и первым ударить. Так что давай, Всеволод Ильич, работай. Рано или поздно этот хитрый лис проколется, сделает ошибку. Слишком зарываться стал в последнее время. А мы подождём. И тогда уж наверняка ударим.

И хотя тот разговор с генералом и оставил у Севы двойственное впечатление, но Ледовской в итоге оказался прав — Литвинов прокололся…

— Полковник Островский! Приказываю немедленно арестовать Литвинова Бориса Андреевича. По обвинению в государственной измене, организации фальшивого карантина и попытке массового убийства людей.

Прозвучавшие из телефонной трубки слова стали закономерным финалом многолетней истории. Ледовской ещё не договорил, но Сева уже и так знал: это всё, теперь — точно всё.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

— Выполняйте. Ну и…, — генерал чуть запнулся, но Сева шестым чувством, отточенным за годы работы, знал — старик на том конце провода улыбается. — Ну и по твоему ведомству, полковник, найдётся, что предъявить. Так что — действуй!

Сева положил трубку и бросил взгляд на заветные папки. По его ведомству… по его ведомству найдётся всё, что надо — ни одно зло не останется безнаказанным.

***

— Ты соображай, что несёшь! — прохрипел Рябинин, и его рука потянулась к лежащей на столе фляге.

— А чего тут соображать, я, чай, не зелёный курсант, кое какой опыт имею, — Островский саркастически усмехнулся. — Сначала Ледовской скоропостижно скончался, ни с того ни с сего. К тому же, в твоём, Юра, присутствии. Потом тебя резко в Совет пропихивают.

— А ты, Сева, сам в Совет метил? На генеральскую должность? — прошипел Рябинин.

Островский скривился. Разумеется, он метил, и кому как не Юре Рябинину было это знать. Генерал Ледовской не молодел, и слухи о возможном преемнике у них в военном секторе ходили. Кто-то делал ставку на самого Островского, кто-то на Володьку Долинина — тот руководил охраной спецобъектов: производственных цехов, больниц, электростанции. В общем-то это был справедливый выбор: оба кандидата, и Островский, и Долинин, вполне подходили на генеральскую должность, оба отдавали себе в этом отчёт, и каждый из них, несмотря на то, что они не то что друзьями, но даже приятелями никогда не были, закономерно бы подчинился тому, кто получил бы заветные лычки на погонах.

— Метил, — Островский сощурился. — Метил, потому что я этого достоин. Или я, или Володька Долинин…

— Долинин? Твой Долинин — преступник. Снюхался с Савельевым.

— Да ты что? — Сева опять не удержался от саркастической подколки. Он смотрел на Юрино побагровевшее лицо и чувствовал, что Рябинин что-то скрывает, что Юрино назначение в Совет — вовсе не счастливое стечение обстоятельств. И, скорее всего, во всей этой катавасии со сменой правительства, с покушением на Савельева и последующим объявлением того преступником, Юрка Рябинин замешан по самые гланды. — Долинин снюхался с Савельевым? А ничего что до последнего времени Савельев у нас был главой Совета? И если кто с кем и снюхался, то это ты, Юра. Если я не ошибаюсь, новый Верховный — какой-то дальний родственничек твоей жены. И если хочешь знать моё мнение, то Савельев…

— Савельев — преступник! — рука Юры всё-таки нащупала флягу, и он, уже не стесняясь, отвинтил крышку, поднёс флягу к губам и сделал несколько нервных глотков.

— И в чём же его преступление? В том, что выжил в покушении? Которое, кстати, ни фига не бандитская разборка, там все следы наверх ведут. У меня в отделе это дело ещё не закрыто, — сказав это, Островский слегка поперхнулся. В его отделе… нет у него теперь его отдела.

— Савельев скрыл источник энергии, — Рябинин его замешательства не заметил. — Вместе с Долининым скрыл. Думаешь, остался бы Савельев у власти, он тебя бы генералом сделал? Хрена с два, Сева! Он бы Долинина, подельника своего, туда протащил, тот в курсе про АЭС был, сам мне говорил, протоколом каким-то перед носом махал.

— Это ещё разобраться надо, что там за протокол, и что там за АЭС. И я тебе честно скажу, Юра, Савельев мне нравится. А вот новые порядки, вся эта муть с аристократическими фамилиями и каким-то делением на классы — вот это мне не сильно по душе.

— Савельев тебе нравится? — прошипел Юра. — И то, что он от народа утаил источник энергии, а сам своим законом сколько людей на тот свет отправил, тебе тоже нравится? И то, что на нулевом окопался и там что-то мутит… Кстати, — Рябинин придвинул к себе тарелку с засохшим порезанным лимоном, вернее с тем, что от него осталось, поковырялся, отыскивая среди обсосанных корок хоть что-нибудь, не нашёл, вытер испачканные пальцы прямо о китель и опять уставился на Островского. — Кстати, знаешь, с кем Савельев на нулевом окопался? Кто там у него первый соратник и помощник?

— Долинин, и что?

— Да причём тут твой Долинин? — Юра откинулся на спинку кресла. На круглом лице расплылась довольная улыбка. — С Литвиновым он там.

— С кем?

Островский подумал, что ослышался.

— С Литвиновым, — повторил Юра.

— Ты сколько с утра выпил? Белая горячка уже? С каким Литвиновым? Его казнили. Я лично присутствовал при казни.

— Казнили, как же, — дребезжащий Юрин смех больно отозвался в ушах. — Савельев твой, которого ты так горячо защищаешь, одной рукой своему дружку приговор подписал, а другой — спас. Литвинову снотворное вкололи, а потом тихо вывезли и прятали где-то внизу. Ну что? Савельев тебе по-прежнему нравится?

Сева почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Это что же получается? Литвинов жив?

Видимо, он так сильно изменился в лице, что Рябинин испуганно спросил:

— Тебе плохо? Может, выпьешь?

Сева кивнул. Принял из Юркиных рук флягу, сделал большой глоток.

— В общем так. В память о былом, считай, я всё, что ты тут мне наговорил, не слышал, — Юра, взяв флягу назад, тоже отхлебнув из неё. — Я не слышал, а ты не говорил. Мы с тобой люди свои, чего нам делить. Так что иди, Сева. Вступай в новую должность, тебе там работать и работать…