Басурманин. Дикая степь

– З–з–зап–п–плутали м–мы м–малеха.

– На торжище надобно нам. Товары знатные везем.

– Д–дорогу не ук–кажешь?

– А… Купеческие, значится? – пробурчал мужичок, покосившись на заику. – С пристани, стало быть? Заждался вас, заблудших–то, Нечай. Тиун боярина Яра Велигоровича с зорьки самой челядь от себя не пущает, вас дожидаетси. На все торжище крику с утра: «Где эти шельмы! Куда подевалися?» Мальчонку сваво загонял, все на реку посылат.

– Да разве ж в том наша вина?

– М–мы люди п–подневольныя!

– Ну да, ну да! – закивал головой мужик и об чем–то своем задумался, подергивая за веревицу козу, которая смирнехонько стояла возле телеги и поглядывала вокруг.

– Т–так дорогу ук–кажешь? – дернул его за рукав заика.

– Туда, туда ехайте. Вон, где церква куполами небо подпират, – махнул мужичок в сторону. – Токмо, вы того, станут бранить, так вы молчки, молчки. Да очи долу. Тиуну перечить не моги. Он у нас нраву лютого! Кто слово поперек сбает, тому батагов наваляет, ног не сдвинуть, рук не поднять. Эх, горемыки!

И, хлестнув козу для верности еще разок, мужичок потащил животину дальше.

Подождав, пока плюгавый скроется из виду, возчики стеганули лошадей, и обоз медленно пополз вдоль крепостной стены. Несколько раз останавливались телеги, прежде чем добрались до торжища. Как же тут было многолюдно! Купцы заезжие предлагали заморские диковинки, аксамитовые ленты и ткани, пушнину, соль. Мужики подолгу задерживались у телеги кожевника. Свой–то в прошлую зиму помер бездетным. Теперь вся надежда была только на пришлых торговцев. Ребятки малые цеплялись за мамкины юбки, то и дело, путаясь под ногами. Между лавками и лотками сновали то тут, то там пышнотелые девицы в нарядных сарафанах. Длинные косы, украшенные лентами, спелыми колосьями лежали на груди или свисали по спине. Дольше всего они задерживались у лотков, с костяными гребнями, вышитыми накосниками, украшенными жемчугом корунами и перевязками. Много было и деревенских девиц в простеньких сарафанах и берестяных очельях. Они приезжали с матушками на торжище за нарядами к свадьбе. Височные кольца разных размеров да жемчужные ширинки бережно заворачивались в нарядные платки и отправлялись в лубяные кузовки, купленные на соседнем лотке у Щени и его сыновей. Каких только корзин тут не было: и ивовые, и берестяные, и прочих из разных веток, большие и маленькие, круглые, длинные, коробами. А еще у Щени самые знатные в округе детские люльки. Каждого заказавшего Щеня отправлял на соседнюю улицу в кузню, где в подручниках подъедался сын его сестры Пруша. Вешая рядом с подтопком колыбельку молодухи могли не опасаться, что она оборвется. Прушины кольца с мотком славились по всей округе. Крепкие. Надежные.

– Веретенца – иголочки!

– Ленточки – колечки, бусы, жемчуг речный! – зазывали щепетильники.

Сбоку от церкви возвышался большой терем боярина Яра Велигоровича, задним двором выходивший на торжище. Перед воротами взад–вперед, теребя бороду, расхаживал не молодой тиун. Завидя въехавший обоз, остановился, и, подбоченясь, уставился на возчиков.

– Явились? Доколе ждать вас, словно не с реки, а из самого Киева сюда на подводах скрипели, – раскричался Нечай, осматривая телеги. – А еще одна куда подевалась? С пристани передали, три должно быть.

– Так нам старшой велел большую к терему княжескому привезть. – Извиняясь, поклонился хромой. – Указал какую надобно, мы и справили. Ужо небось там, телега–то. Мы людишки подневольныя, нам чаво скажуть, так мы туда. Вот, пред очами твоими ясными, благодетель ты наш, спешили предстать. Да городишко–то незнакомый, заплутали. Насилу выбрались. Ты, добрый человек, чем шуметь, поспрошать бы кого послал.

Скривился Нечай. Глаз прищурил. По всему видать было не нравились ему возчики. Да и кому бы пришлись по сердцу дерганая, суетливая нерадивая челядь?

– Ты, шельма, не перечь! Ишь, расхорохорился! Поспрошать! Без пришлых ведаю, чего делать надобно, – подбоченился тиун. – Ужо столько меду уста твои налили, зиму в сласть прожить можно. Не к добру сие. Замыслил чего, шельма? А ну, сказывай, покуда ратников не покликал.

– Мил человек! Неужто я себе вражина поганая, боярского тиуна понапрасну обижать? Мне еще по земле–матушке ходить не расхотелось.

– То-то! Глядите у меня! Худое прознаю, насыплю батагов ажно до студеных денечков хватит, – зыркнул Нечай на купеческих возчиков. – Постойте-ка тут в сторонке пока я товары проверять стану, да с очей моих сгинуть и не помышляйте. Найду!

– Т-твоя воля, – кланяясь, лопотал заика, оттесняя хромого к торговым рядам. – К-куда мы от-тсель д-денемси?

– Эй, бездельники! – прикрикнул Нечай на челядь. – Разгружайте телеги.

Темноволосый отрок в залатанных портах и рубахе, подпоясанной кушаком, сидел на завалинке и старательно продергивал кожаную ленту в моршни.

– Тишата! Ах, прохвост! – выскочила на крыльцо мать, дородная женщина в синем сарафане и с тугой косой до пояса, свисающей из-под сороки – неужто сызнова обувку порвал? Да на тебя одежи не напасешься! Порты вон латаны перелатаны.

– Не бранись, матушка. Не мои это. Ладушка поутру на речку ходила, обмотку порвала. Вот… – Тишата протянул матери обувку младшей сестренки.

Мать смутилась. Потрепала сына по голове и тихо сказала.

– Справишь работу-то, тяте на стену опреснок¹⁵ снеси.

– Управился ужо. Вот, свяжу…

Проворными пальцами Тишата закрепил обмотку на обувке сестры, подал их матери и, подхватив приготовленный ею для отца увесистый узелок, побежал к крепостной стене.

– Гляди-ка, вот и вечерняя трапеза поспела! – кивнул сотоварищам седобородый стражник со стены, что у башни главных ворот, и принялся спускать лестницу.

По аккуратно выстеленной бревнами улочке, прижимая к груди припасы, бережно завернутые матушкой в рушник, спешил накормить родителя его старшой сынок.

– Тятя! – помахал снизу рукой отрок.

Лихо взобравшись на городскую стену, Тишата принялся раскладывать на перевернутой корзине нехитрый ужин – хлеб, молоко, пареную репу.

– Ты, сынок, долгонько-то не сиди, а то мамка заругает, – отламывая краюху, напутствовал отец. – Негоже, коли такого детину баба по улице лозиной гонять станет.

Стражники дружно рассмеялись, по-доброму кивая головами.

– Небось, за девками ужо подглядаешь, а сорванец беспутный? – спросил рябой ратник, хитро улыбаясь.

– Не… – насупился Тишата.

– Глядит-глядит! – поддакнул отец. – Токмо мы мамке покуда об том не сказываем. Ранехонько ему еще с девками в сене копошиться. А за погляд спрос не велик.

– А за какой грех тады лозиной мальца потчуют? – уставился на седобородого молодой стражник, вышедший из башни.

– Всё те, Полежай, знать надобно! – усмехнулся седобородый. – Небось в тиуны собралси?

– Авось и подамся! Вот, князь-батюшка с посольства воротится, в ноги ему кинусь. А чего? Грамоте я обучен, порядок городской стражи мне ведом. Доколе ж в сторожах сидеть. Опять же, отрока тваво к терему пристрою. Глядишь, обучат аки подобает, да к княжичу нашему в малую дружину возьмут. При деле малец будет, верно сказываю, а?