Батый

Как видим, Гуюк и Бури считали себя выше Бату и не допускали мысли о том, что тот станет «равняться» с ними. Стоит ли усматривать тут намёки на происхождение отца Бату Джучи? Или на то, что Бату не был старшим сыном своего отца? Или же речь идёт о превосходстве царевичей в военном отношении, о их вкладе в достижение общей победы? Я думаю, что последнее наиболее вероятно. Но в любом случае обвинения, прозвучавшие в адрес номинального предводителя монгольского войска, кажутся беспрецедентными. Само наименование его «бородатой бабой», угрозы «протурить пяткой», «притоптать ступнёю», «поколоть дров на грудях» и особенно «вправить деревянный хвост» (а всё это должно было пониматься вполне буквально) — что может быть оскорбительнее, унизительнее?! И это при том, что ссоры между монголами вообще случались очень редко — особенно же во время военных действий. («Раздоры между ними возникают или редко, или никогда, и хотя они доходят до сильного опьянения, однако, несмотря на своё пьянство, никогда не вступают в словопрения или драки», — специально отмечал долго живший среди монголов Плано Карпини ²².)

Чего ждали от Бату царевичи? Что он начнёт свару, утратит контроль над собой и это даст им возможность сместить его? Но их уход с пира и без того означал, что они отказываются подчиняться ему, не признают его своим предводителем, — об этом они заявили открыто. Или они попросту потеряли самообладание — может быть, под воздействием выпитого, как это обыкновенно и случается? Так или иначе, но Гуюк и Бури допустили явную оплошность, которой не замедлил воспользоваться Бату. Сам он самообладание, кажется, сохранил. Заметим, что среди царевичей, оскорблявших его, не упомянуты сыновья Тулуя. А значит, Бату мог рассчитывать на поддержку не только своих родных братьев, но и Менгу с Бучеком, — то есть как минимум половины или даже больше из общего числа царевичей, участвовавших в походе. Не упомянут здесь и Субедей (который, возможно, к тому времени был отправлен за подкреплениями к великому хану). Но, судя по дальнейшим событиям, и Субедей, и Бурундай, лучшие полководцы монголов, оставались на его стороне. Такой расклад сил давал Бату хорошие шансы на то, чтобы справиться со своими противниками. И он поспешил отправить послание великому хану с изложением собственной версии того, что произошло.

Откровенность Бату кажется удивительной. Но надо признать, что он выбрал единственно возможный тон в послании к великому хану. Как опытный интриган — а политика во многом и есть искусство интриги — он не пропустил ни единого бранного слова, ни единого оскорбления, которые были произнесены в его адрес. Изображая случившееся так, как это было выгодно ему, он передавал дело на полное усмотрение великого хана — и это при том, что его главный враг, Гуюк, был старшим сыном Угедея, а Бури — внуком фактического соправителя Угедея Чагатая. Но и это оказалось на руку Бату, по версии которого мятеж царевичей был направлен не столько против него лично, сколько против установленного порядка, освящённого волей великого хана, а значит, представлял собой угрозу единоличной власти великого хана и «общему делу» всех монголов, выполнению великого завета самого «покорителя Вселенной». (Заметим, что, говоря о победах, Бату всюду употреблял местоимение «мы», а не «я», и — в отличие от Гуюка — отнюдь не выпячивал собственную роль в покорении Западных стран.) Его слова об «общем нашем деле среди чуждых и враждебных народов» напрямую перекликались с наставлениями Чингисхана. Ибо некогда, отправляя своего старшего сына Джучи (отца Бату!) в порученный ему удел на западе, Чингисхан так наставлял его устами своего первого нойона Боорчи: «Хаган, твой отец, отправляет тебя в захваченную землю, / Чтобы ты управлял чужим народом. Будь же твёрд!» А потом и сам добавлял в назидание:

В чём согласие между отцом и сыном?

Ведь не тайком отправляю я тебя так далеко,

А для того, чтобы ты управлял тем, чем я овладел,

Чтобы ты сохранил то, над чем я трудился,

…Чтобы ты стал опорою

Половины моего дома…

Первый же из биликовЧингисхана (установлений, получивших законодательную силу в империи) говорил о «народе, у которого сыновья не следовали биликам отцов, а их младшие братья не обращали внимания на слова старших братьев», — такие «неупорядоченные и безрассудные народы» годятся лишь на то, чтобы погибнуть или подчиниться власти монголов; они и подчинились им, «как только взошло счастье Чингисхана… и его чрезвычайно строгая яса водворила у них порядок» ²³. И вот теперь получалось, что из-за разлада между отцом и сыном (ведь участие царевичей в Западном походе и роль каждого из них были утверждены Угедеем), из-за разлада между старшим и младшими братьями (старшим, конечно, Бату — сыном Джучи) можно было потерять то, чем овладели монголы сообща, что было поручено им великим основателем империи; более того, можно было потерять главное завоевание монголов — их упорядоченность, твёрдое соблюдение ими законов и установлений, что и обеспечило им власть над миром. Сила — в единстве: так учила Чингисхана ещё его мать Оэлун, так учил своих сыновей и сам Чингисхан, протягивая им сначала одну стрелу, а затем пучок стрел и предлагая сломать их: «Пока вы будете в согласии друг с другом, вам будет сопутствовать счастье и враг не одержит над вами победы» ²⁴. Гуюк же и Бури нарушили эту главную заповедь основателя Монгольской державы.

Гуюк тоже направил послание отцу — вероятно, с собственной версией конфликта. Как раз под 1240 годом китайская хроника сообщает о том, что «царевич Гуюк овладел всеми не сдававшимися областями Западного края и прислал гонца с докладом о добыче» ²⁵. Как видно, блестящие результаты Западного похода старший сын Угедея ставил себе в исключительную заслугу, и именно эта версия попала в официальный источник. (Донесение Бату оставалось секретным; составители позднейшей официальной хроники династии Юань о его существовании не знали. Не было доступно им и «Сокровенное сказание монголов».) Однако Гуюк, по всей вероятности, опоздал, и его доклад поступил к великому хану позже, чем «секретное донесение» Бату. Что ж, не зря тот позаботился об организации ямов на путях, связывающих его ставку с Каракорумом, новой столицей Угедея в Монголии, — на этих ямах его гонцы, естественно, получали преимущество перед гонцами остальных царевичей. В политике, как и в жизни вообще, очень важно бывает, кто первым озвучит свою версию событий, чей доклад или чьё донесение первым ляжет на стол к правителю. Скорость, расторопность решают в таких делах очень многое, если не всё.

Если следовать тексту «Сокровенного сказания», то получается, что Гуюк и сам побывал в Каракоруме и пытался всё объяснить отцу, однако Угедей поначалу не принял его. Конфликт вышел за рамки их личных, семейных отношений, и вопрос стоял уже о самой идее единовластия — краеугольном камне, на котором строились вся империя монголов, вся их военная организация. Впрочем, когда именно побывал Гуюк в ставке великого хана, явился ли туда сам или был вызван отцом позднее (что представляется более вероятным), монгольский источник не уточняет. К описываемому времени Гуюку было около тридцати четырёх лет (он родился в 1206-м или в самом начале 1207 года). В этом возрасте властолюбие и тщеславие сына могут представлять непосредственную угрозу для отца, особенно если отец облечён верховной властью в государстве и притом нездоров (а Угедей к концу жизни сильно болел). К тому же Угедей вовсе не видел в Гуюке своего преемника — он намеревался передать престол любимому внуку Ширамуну. Может быть, ещё и поэтому реакция великого хана оказалась настолько жёсткой. «Из-за этого Батыева доклада, — сообщается в «Сокровенном сказании», — государь до того сильно разгневался, что не допустил Гуюка к себе на приём». А далее приведены слова Угедея, обращённые к сыну и другим противникам Бату, и из них видно, что великий хан, точно так же как и его сын, не стеснялся в выражениях;

— У кого научился этот наглец дерзко говорить со старшими? Пусть бы лучше сгнило это единственное яйцо. Осмелился даже восстать на старшего брата. Вот поставлю-ка тебя разведчиком-алгинчином, да велю тебе карабкаться на городские стены, словно на горы, пока ты не облупишь себе ногтей на всех десяти пальцах! Вот возьму да поставлю тебя танмачином-воеводой, да велю взбираться на стены крепко кованные, пока ты под корень не ссучишь себе ногтей со всей пятерни! Наглый ты негодяй! А Аргасун у кого выучился дерзить нашему родственнику и оскорблять его? Сошлю обоих: и Гуюка, и Аргасуна. Хотя Аргасуна просто следовало бы предать смертной казни. Да скажете вы, что я не ко всем одинаков в суде своём. Что касается до Бури, то сообщить Батыю, что он отправится объясняться к Чаадаю, нашему старшему брату. Пусть его рассудит брат Чаадай!

До отправки Гуюка на крепостные стены дело, однако, не дошло. Вмешались приближённые Угедея, не желавшие дать разгореться скандалу в собственном семействе великого хана. Выход из ситуации был найден царевичем Мангаем, Алчидай-нойоном ²⁶и другими нойонами, которые обратились к великому хану со следующими словами:

— По указу твоего родителя, государя Чингисхана, полагалось: полевые дела и решать в поле, а домашние дела дома решать, С вашего ханского дозволения сказать, хан изволил прогневаться на Гуюка. А между тем дело это полевое. Так не благоугодно ли будет и передать его Батыю?

Выслушав этот доклад, «государь одобрил его» и несколько смягчился. Потом он всё-таки призвал к себе Гуюка (но когда именно? неизвестно) и «принялся его отчитывать». Речь Угедея, со ссылками на установления Чингисхана, также приведена в «Сокровенном сказании», причём из неё выясняются некоторые подробности как самого Западного похода, так и роли в нём Гуюка и его манеры командования войсками.

— Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица, — выговаривал великий хан сыну. — Уж не ты ли и русских привёл к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем русских (прямое совпадение с содержанием доклада Гуюка, как оно передано в «Юань-ши». — А. К), раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингисхана, что множество — страшно, а глубина — смертоносна. То-то вы всем своим множеством и ходили под крылышком у Субедея с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. (О какой-то особой роли в походе Бучека, сына Тулуя, из других источников ничего не известно; может быть, здесь ошибка в тексте? — А. К.) Что же ты чванишься и раньше всех дерёшь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл (как мы знаем, очевидное преувеличение. — А. К.)?! Благодари ближних друзей моих Мангая да Алчидай-Хонхортай-цзангина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котёл. Довольно! Дело это, как полевое, я возлагаю на Батыя. Пусть Гуюка с Аргасуном судит Батый! ²⁷

Таково было окончательное решение великого хана, и оно означало полную и безоговорочную победу Бату. Так сын

Джучи выиграл свою, наверное, самую важную битву — не против русских или кипчаков, а против собственных родичей, покусившихся на его власть. Может быть, как полководец он и уступал Гуюку или Бури, но как политик он полностью переиграл их. Западный поход был продолжен, и старшинство Бату, а главное, его первенство в походе были подтверждены великим ханом и отныне никем не оспаривались (во всяком случае вслух). Его недоброжелатели получили жесточайшую выволочку; более того, решение по делу о неповиновении — по крайней мере в отношении Гуюка и Аргасуна — было передано на его, Бату, усмотрение. (Судьбу Бури должен был решать его дед Чагатай.) Но Бату и здесь проявил похвальную выдержку. Он не стал наказывать Гуюка и довольствовался восстановлением прежнего положения дел. Но если кто-то мог подумать тогда, что Бату забудет о произошедшем, простит Гуюку и другим их выходку, то он ошибался. Как выяснилось впоследствии, Бату никогда ничего не забывал и никому ничего не прощал. Злопамятность оказалась едва ли не самым сильным его качеством — и его враги ещё убедятся в этом. Когда обстоятельства изменятся и дом Угедея утратит своё могущество, Бату припомнит всё. Впрочем, о его жестокой расправе над теми, кто насмехался над ним, нам ещё предстоит говорить — и не скоро. Бату, повторюсь ещё раз, умел ждать и терпеть.

Завершение Западного похода

Разлад между царевичами, обмен посланиями с великим ханом вызвали паузу в военных действиях. Возобновились они лишь осенью 1240 года — вероятно, уже после того, как решение великого хана было доведено до сведения участвовавших в походе царевичей. На этот раз все главные силы монгольского войска были сосредоточены на одном направлении и удар был нанесён по главному городу Руси, недавней столице единого Древнерусского государства. Монголы двигались с юга, через земли так называемых «чёрных клобуков» — торков, берендеев и других кочевников, перешедших в подданство русских князей и осевших на предоставленные им земли по реке Рось, к югу от Киева ¹. Эти тюркские племена служили своеобразным буфером, защищавшим южнорусские княжества от нападения «диких» кочевников — половцев. «Чёрные клобуки» давно уже стали неотъемлемой частью политической структуры Русского государства и принимали самое активное участие в жизни древней Руси, поддерживая то одного, то другого князя.