Байки из роддома

– Я, конечно, доктор и клялся в том, что никому не стану причинять вреда, поэтому меня незачем бояться, – миролюбиво продолжил Данилов, глядя прямо в глаза собеседника, пытающегося восстановить обычный ритм дыхания. – Но если ты, козел помойный, посмотришь на вход, то там ты увидишь охранника. Видишь, как он смотрит на нас? Знаешь почему? Ему хочется проявить власть и силу. Выбросить тебя отсюда со сплющенным носом, надорванным ухом и парочкой сломанных пальцев. Ему можно, он не врач, а охранник вдобавок еще и контуженный. А еще он садист. Так что если не хочешь неприятностей прямо здесь и сейчас, то сдуйся и в следующий раз будь повежливее.

Охранник Саша был очень миролюбивым человеком, сорокалетним инженером из Липецка, которого обстоятельства вынудили работать охранником в Москве. Он разве что карандаш мог бы сломать.

– Я бы попросил…

– Попросил – это уже хорошо. Это – вежливо, – похвалил Данилов. – Адекватному человеку многое можно разъяснить, а неадекватные в дополнительной информации обычно не нуждаются.

Они с минуту помолчали, внимательно разглядывая друг друга.

– А как моя жена? – почти вежливо спросил муж чина.

Столь резкая перемена в поведении собеседника совершенно не удивила Данилова. Он с детства усвоил, что, получив отпор, подавляющее большинство хамов теряет свою напористость.

– Ваша жена в порядке. Она находится в реанимации, куда переводят всех рожениц из операционного блока. У нее была довольно сильная аллергическая реакция на медицинский клей, но нам удалось ее снять. Реакцию. Сейчас ваша жена спит. Вы можете уходить.

– А что ей можно передать?

– Негазированную воду, нежирный куриный бульон, картофельное пюре на воде. Справа на стене висит список… Но вообще-то у нас неплохо кормят. Все, было очень приятно познакомиться, но теперь я должен идти – меня ждет работа. Успехов!

Для порядка Данилов наступил хаму на вторую ногу, но не так, как на первую, а совсем легонько, для острастки, после чего повернулся и неторопливо пошел прочь. По звукам за спиной он понял, что оппонент двинулся к выходу.

В коридоре приемного отделения Данилов столкнулся с Юртаевой, выходящей из санитарной комнаты. Холодная вода помогла – по лицу Елены Ивановны нельзя было сказать, что она плакала.

– Где он?

– Ушел восвояси, Елена Ивановна. Я сам рассказал ему о клее, заменив анафилактический шок на аллергическую реакцию. Он ничего не сказал. Все нормально. Пойдемте работать.

Они направились к лифту.

– Хорошо, что я пригласила вас с собой. – Юртаева нажала на кнопку вызова лифта. – Иначе… Спасибо, Владимир Александрович.

– Не за что. В конце концов, я столько провозился с этой дамой, что имел полное право на краткую и содержательную беседу с ее мужем.

– Как подумаю, что мне завтра с ним общаться… – погрустнела Юртаева, входя в лифт.

– Все будет нормально, Елена Ивановна. В крайнем случае пригрозите, что сообщите в окружное управление образования о его поведении.

– Это подействует? – Юртаева недоверчиво посмотрела на Данилова.

«А она красивая, – подумал Данилов. – Как я раньше не замечал? Одни зеленые глаза чего стоят. Правда, нос слегка вздернут, но от этого лицо приобретает особый шарм. Особенно когда под этим носом такие чувственные губы».

В оценке женской красоты Данилов был сильно пристрастен. Почти всех женщин, которые были ему симпатичны, он считал красивыми. И наоборот – автоматически причислял всех стерв к уродинам.

Глава четырнадцатая. Школа злословия

– Лет десять назад московские врачи официально зарабатывали куда меньше водителей московских автобусов. Как-то раз один из докторов высказал свое недовольство разницей в зарплатах водителю автобуса, вторые сутки лежавшему в нашей реанимации с нестабильной стенокардией. А тот ему ответил: «Дело в том, доктор, что если мы тут все к утру сдохнем, вам ничего не будет. Отпишетесь, и все! А мне за одного-единственного человека, попавшего под колеса моего автобуса, придется в тюрьму садиться. Риски у нас с вами разные, потому и зарплата тоже разная».

Громко смеяться над своими же бородатыми байками – отличительная черта доктора Сахарова. Смеется он обычно в одиночестве, но зато громко и заразительно.

Сахарову нравится считать себя всесторонне развитой личностью, которая на голову выше всех окружающих. Он играет на гитаре, поет, пишет стихи. Сахаров сведущ в гомеопатии и иглоукалывании. На заре туманной юности он недолго проработал директором одного из многочисленных центров восточной медицины. Владельцу центра хватило двух месяцев для того, чтобы понять свою ошибку и выгнать Сахарова.

Сахаров ушел в блок кардиореанимации шестьдесят пятой больницы, где со второго дежурства начал конфликтовать с другими врачами. Доктор Сахаров очень страдал от того, что его труд не оценивался государством по достоинству, и пытался своими силами всячески компенсировать недостающее. За счет пациентов, разумеется. Реанимация – это не обычное отделение, где люди лежат неделями и с каждым пациентом врач может раз десять встретиться и рассказать, что докторам очень мало платят. В реанимации больной лежит считаные дни, а затем переводится в отделение. В худшем случае – в патологоанатомическое. Очень трудно доказать пациенту, лежащему в реанимации, и его родственникам, что ты – не просто очень хороший, а самый лучший доктор, заслуживающий дополнительной материальной стимуляции. К тому же в отделении от поступления до выписки пациента ведет один врач, а в реанимации врачи ежесуточно сменяются. Дополнительная сложность с точки зрения «ментальной обработки» пациентов.

Но как говорится, умный человек всегда и везде отыщет возможность, а дурак попросту полезет напролом. Сахаров выбрал второй путь. Заступая на дежурство, он начинал громко возмущаться тем лечением, которое проводилось пациентам в предыдущие сутки, и вносил свои изменения, очень важные и нужные. Иначе говоря, давал понять пациентам, что он о них заботится и готов принять благодарность. Разумеется, изменения, вносимые доктором Сахаровым, были не особенно важными. У Ростислава Юрьевича, так звучно звали Сахарова, хватало ума не отменять жизненно важных препаратов и не экспериментировать с их дозировками. Изощрялся он только со второстепенными препаратами.

Многие пациенты ему верили. Сахаров выглядел представительно – лысина, очки, животик, говорил медленно, веско, пересыпая свою речь медицинскими терминами.

Однако на коллег и администрацию весь этот цирк не подействовал. Ростислава Юрьевича несколько раз предупредили о недопустимости подобного поведения, а когда убедились, что предупреждений он не понимает, предложили тихо и мирно убираться на все четыре стороны. По собственному желанию.

Сахаров отказался и продолжал гнуть свою линию. Тогда коллеги при полном одобрении администрации устроили ему парочку неприятностей, на которые главный врач реагировал объявлением строгого выговора с занесением в личное дело. Лишь грядущая угроза позорного увольнения по статье вынудила Сахарова подыскать другую работу. Сменив около десятка мест, Сахаров в итоге осел под крылом у Вознесенского, с которым когда-то вместе учился. Факт совместной учебы с шефом давал Ростиславу Юрьевичу возможность чувствовать себя немного выше остальных врачей отделения анестезиологии и реанимации. Коллеги не возражали – они откровенно потешались над Сахаровым. Без шута в коллективе скучно.