Баженов

— Полагаю, что это делается для того, — высказывал свое мнение граф Брюс, — чтобы еще больше подчеркнуть несостоятельность законной королевской власти и привлечь простолюдинов на сторону масонов. Таким образом, — резюмировал Брюс, — сии коварные люди одной рукой клянутся в верности государю и отечеству, а другой рукою расшатывают королевский трон.

Абсолютизм действительно потерпел поражение. Но плоды победы достались отнюдь не тем, кто в открытом бою рисковал жизнью. Они достались буржуазной аристократии, которая поспешила прибрать к рукам Национальную гвардию, призванную защищать завоевания революции. Главнокомандующим Национальной гвардии был назначен маркиз Лафайет, весьма влиятельное лицо в масонских кругах. Будучи членом ложи «Чистоты», он не уставал повторять, что задача масонства — это «помощь бедным», «воспитание сирот» и «стремление к братству всех людей» на равноправной основе. Однако, став Главнокомандующим, он закрыл доступ в Национальную гвардию не только простолюдинам, но вообще представителям всех демократических слоев общества.

Такова же «логика» поведения и самого популярного деятеля революции, графа Оноре де Мирабо. Он тоже был влиятельным человеком среди масонов и завсегдатаем политических клубов — лож. Первоначально Мирабо завоевал себе популярность красноречием, острыми политическими выступлениями, либеральными лозунгами. Однако, став лидером Учредительного собрания, он незамедлительно повернул вправо и стал действовать вопреки Декларации прав человека и гражданина, предложенной самими же масонами и принятой 26 августа 1789 года. Не лучшим образом повели себя и другие «конституционалисты» — представители крупной буржуазии, ловко манипулировавшие красивыми лозунгами. «Так крупная буржуазия, отделившись от своих недавних союзников по третьему сословию, установила фактически и юридически свое господство в стране». Требования крестьян остались невыполненными. Был принят также декрет, направленный против рабочих. Он запрещал стачки и объединение рабочих в союзы. Зато достигла своих целей буржуазия. Она устранила на своем пути те препятствия, которые мешали свободной предпринимательской деятельности и ограничивали ее политическое влияние.

Разумеется, Екатерина Великая была далека от такого анализа происходящих во Франции событий. Ее, как представителя монархической власти, волновало другое. Графу И. А. Остерману (от 24 сентября 1791 года) Екатерина писала, что французского короля «заставили подписать нехристианскую конституцию, но антихристову, по которой ipso facto отрешен от римской веры…». В следующей записке тому же Остерману императрица довольно четко излагает свою позицию солидарности с представителями абсолютистской власти: «Я думаю, чтоб с Венским и иными дворами условиться, чтоб, когда французское собрание пар(ламента) объявит от себя, что оно со всеми державами хочет жить в согласии, им ответствовать и требовать освобождения короля Людовика XVI, супруги и фамилии, и в противном случае от них не принимать министров, а своим приказать выехать, кораблей их не пускать в гавани и всех присягнувших собранию французов не терпеть нигде; королевской же партии дать покровительство, понеже сие дело есть дело всех королей, с которыми тогда уже поссорились, когда по всей вселенной разослали министров для взбунтования народов».

Екатерина на основании некоторых донесений пришла к заключению, что во французской революции и поражений королевской власти повинны прежде всего масоны, которые, по мнению француза Джона Робинсона, плетут сети заговора «против всех религий и правительств Европы». А посему, считала императрица, отнюдь не случайно, что многие иноземные дипломаты и пронырливые торговцы, а также разного рода авантюристы (типа Калиостро), выступающие под видом ученых и ясновидцев, являются масонами, кои пытаются распространить в России свое влияние и заручиться клятвами русских в верности ордену и влиятельным заморским особам. Ближайшие доверенные лица Екатерины, в том числе Брюс, Потемкин и Прозоровский, еще более подогревали тревожные настроения и «догадки» императрицы. Ссылаясь на более или менее достоверные агентурные данные, они докладывали о подозрительной деятельности масонов на территории разделенной Польши, а также в пределах Литвы и Белоруссии, присоединенных к России. В донесениях говорилось, что католики и униатское духовенство направляют свою тайную деятельность на искоренение православной веры, на восстановление шляхетской Польши в пределах 1772 года и что в этом активное участие принимают масоны, особенно члены ордена Злато-розового креста — розенкрейцеры.

Не могло не тревожить Екатерину и то, что в голодный 1787 год члены российских лож объявили кампанию помощи бедствующим крестьянам и стали демонстративно открывать благотворительные общества. Императрица усмотрела в этом коварство, к которому, как докладывал Брюс, прибегали французские масоны, желавшие противопоставить себя официальной монархической власти, заявить о ее несостоятельности и тем самым приблизить час революции.

Чувствуя настроения Екатерины II, русские масоны, близкие к императрице (из числа придворных и секретарей), спешили разуверить «матушку», снять подозрения в свой адрес. Они снабдили ее доступной масонской литературой, которая не содержала, на их взгляд, никакой крамолы.

Екатерина писала: «…я принялась читать все глупости и неясности масонския, и так как это доставляло мне множество материала, чтобы подшучивать, по крайней мере, над сотней лиц в день, господа члены братства поспешили просветить меня поболее, полагая таким образом привлечь меня на свою сторону». Ответы на все эти старания были однозначны. Екатерина II видела в масонстве «форму притворства» и «лицемерия в этом мире», она называла русских масонов «больными», не видящими того, что даже сама обрядность «носит на себе неопровержимую санкцию той страны, где зародилась эта коварная игра».

«Кто делает добро для добра, тому зачем обеты, притворство с переодеванием, столько же суетным, как и смешным?» — спрашивала Екатерина. Свое отношение к масонам императрица излагает и в написанных ею в 1785–1786 годах комедиях, к которым Екатерина часто отсылает тех, кто пытается изменить ее мнение о «вольных каменщиках».

В комедии «Обольщенный» она высмеивает доверчивых людей, которые одурачены, на ее взгляд, мистической литературой и разными шарлатанами. Говоря о «нравственном учении» масонства, императрица приходит к заключению: масонство отвлекает человека от семьи, от гражданского долга, от общества и делает его эгоистом. Что же касается «тайной» масонской благотворительности, то автор комедии стоит на привычной позиции монарха: абсолютная власть и общественная инициатива должны находиться в полном согласии, ибо всякое проявление частной, не согласованной инициативы — раскол и колобродство.

События во Франции еще более заставили Екатерину II делать выводы именно в этом направлении. Она была убеждена, что разразившаяся революция — это не более чем бунт, спровоцированный злонамеренными людьми, жаждущими власти, а не справедливости. В августе 1791 года императрица писала Гримму: «Я от природы питаю большое презрение ко всем народным движениям и бьюсь об заклад, так же верно, как дважды два четыре, что стоит только открытою силою разнести две лачужки, чтобы всех баранов заставить скакать в какую хотите сторону через палку, которую вы им подставите; самые безумные, самые бешеные из них первые покорятся и будут с жаром опровергать то, что прежде защищали». Не верила Екатерина, давно распрощавшаяся с «революционными мечтами» своей ранней молодости, и в «добрые конституции». Когда в сентябре 1791 года Людовик XVI подписал конституцию, она возмутилась его «глупости» и заявила: «Лучшая конституция не стоит дьявола, потому что она делает гораздо более несчастных. чем счастливых, что прямые и честные люди от нея страдают, и только для злодеев она выгодна, так как им наполняет карманы и никто их не наказывает». Екатерина, стремившаяся оправдать свою монархическую позицию, утверждала, что конституция и провозглашенные в ней свободы — это обман, ибо сие ведет к «безначалию», а «безначалие, — писала она, — есть злейший бич, особливо когда действует под личиною свободы, сего обманчивого призрака народов».

Не могла согласиться Екатерина и с тем, что труды французских философов, коими она ранее увлекалась и даже включала отдельные положения в свои Наказы, могли повлиять на умонастроения людей и приблизить час революции. «Французские философы, — писала она 5 декабря 1793 года, — о которых думают, что они приготовили французскую революцию, быть может, ошиблись только в одной вещи, а именно они думали, что проповедуют людям, у которых они предполагали доброе сердце и добрую волю, а вместо того прокуроры, адвокаты и все злодеи прикрылись их принципами, чтобы под этим покрывалом, которое они скоро сбросили, сделать все то, что совершало самаго страшнаго самое ужасное злодейство».

«Рассеяние заразы французской» — вот что больше всего волнует императрицу, о чем бы она ни размышляла в этот период. Именно под этим углом зрения была воспринята и знаменитая книга Радищева о «Путешествии».

В марте 1792 года пришло сообщение о покушении на короля Густава III. Говорилось о том, что в заговоре активное участие принимали масоны. Вслед за этим в Петербурге распространились слухи, что якобиты в союзе с иллюминатами и розенкрейцерами готовят покушение на Екатерину II.

В связи с тайными донесениями из Берлина в Петербурге начинаются лихорадочные поиски некоего француза Басевича, которому якобы поручено посягнуть на жизнь государыни. Затем усиленно заговорили о том, что этот план зреет в кругах московских масонов. Князь Прозоровский предложил императрице издать указ об аресте Новикова. Екатерина не решилась. Возразила: «Нет, надобно найти причину».

— Таковые имеются, — возразил, в свою очередь, Прозоровский.

— Но не те, что нам нужны, — перебила государыня. — Господин Новиков печатал ругательную историю ордена иезуитского. Да, мы недовольны сим мероприятием. Но лишь в том смысле, что мы объявили иезуитам Белоруссии свое покровительство, а господин издатель самолично вмешивается в эти тонкие и особливые дела государственной важности. Займитесь другим, более важным, — продолжала императрица. — В октябре 1785 года я предписывала образовать комиссию для обревизования всех московских школ и пансионов, в коих масоны сеют колобродства. Я велела проверить учебники. Они должны быть такие же, какие приняты в казенных школах, а не каковые угодны смутьянам. В том же году я предписывала графу Брюсу составить роспись всех книг, изданных масонами; не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности, не наполнены ли сии книги новым расколом для обмана и уловления невежд?