Беатриса в Венеции. Ее величество королева

— Да, да... желаем! Мы готовы! — восклицали атаманы, увлеченные не только словами королевы, но и ослепительной красотой женщины, взывавшей к ним о помощи. Не только ее лицо было привлекательно, но и обнаженные полные руки и плечи, особенно в ярком свете и блестящей придворной обстановке, опьяняли пылких героев.

Помолчав с минуту, чтоб дать время разгореться энтузиазму своих слушателей, королева наконец высказалась о главнейшем.

— Желаете ли вы покарать от священного имени короля, а также от моего всех наших подданных, которые по прирожденной ли им злобе, по увлечению ли сатанинским революционным духом, или по низкому честолюбию, перейдут на сторону наших врагов, поднимут оружие против вас, защитников монархии, и против религии. Я от имени государя предоставляю в вашу власть личности этих нечестивцев, их жилища, имущества, женщин и детей. Истребите огнем и мечом самые корни этих злокачественных плевелов, даже если бы они искали убежища у самых алтарей. Его святейшество папа шлет благословение и отпущение всех грехов, которые вам пришлось бы совершить ради торжества нашей веры... А когда вы завершите ваше великое дело, то мы не забудем вас. Все имущество, захваченное вами у врагов ваших, будет по справедливости признано законно вам принадлежащим. Всепрощенье грехов ваших, несомненно. Благословение святейшего отца снизойдет на защитников католической церкви... Скажите же мне: хотите ли вы быть с нами?

— Да, да, желаем!.. Да здравствует наша королева! — восклицала в восторге толпа. Крики потрясали стены зала; восторг доходил до опьянения.

Вернулось, значит, доброе старое времечко! В пылком южном воображении горцев-атаманов уже носились пленит тельные видения кровавой борьбы, пышных пиршеств, оргий, необузданного грабежа и обогащения, и притом полной безответственности перед законом. Ничто в мире не было так ненавистно этим людям, как формальные стеснения со стороны властей ради порядка и общественной безопасности. Надо, конечно, рисковать жизнью... Но что значит целая жизнь по сравнению с годом — даже только одним месяцем — свободного разгула воинственных страстей. Отцы их говаривали: «Лучше год быком, чем сто лет волом». Да и умирать с оружием в руках, в бою, под открытым небом куда лучше, чем околевать в своей норе, на соломе под старость, прожив многие десятки лет под ярмом нелепых стеснений и работы, как раб, — умирать долго, медленно, чувствуя, как болезнь гложет, рвет их мясо и кости...

Восторги доходили до стихийности. Атаманы восклицали, махали руками, перекликались с товарищами, стоявшими подальше, здорово переталкивались от радости кулаками с соседями и хохотали, беспрестанно повторяя громкий клич:

— Да здравствует королева!

С лица королевы не сходила благосклонно-добродушная улыбка; глаза с видимым удовольствием наблюдали за разыгравшейся перед ними сценой.

Однако, дав атаманам нарадоваться, королева серьезно, почти строго, обратилась к ним опять. Они стихли.

— Мой казначей, — произнесла она, — выдаст вам деньги на обратный путь. Приехав домой, созовите всех своих старых боевых товарищей, а также всех, кто пожелает пристать к нашему делу. Позаботьтесь, чтобы люди были вооружены хорошо, вербуйте как можно больше людей смелых. Вождь каждого значительного отряда будет на правах командира полка. Одновременно с вами прибудет мой особый уполномоченный и позаботится обо всем, что вам нужно. Главное же — ни малейшего промедления. Как только враг вступит в королевство, начинайте свое дело: истребляйте всех, кто склонен пристать к нему. Впрочем, вам не замедлят передать наши дальнейшие указания. А покуда каждый из вас должен целовать крест, поклясться в верности королю и святой вере нашей.

Королева сделала знак рукой по направлению к свите. Один из придворных, приблизясь к ней с поклоном, вручил ей серебряное распятие. Каролина встала и, подняв высоко крест, торжественно произнесла:

— Клянетесь ли вы защищать трон и алтарь, не щадя живота своего?

— Клянемся! — как один человек, отозвались присутствующие.

— Клянетесь ли вы истреблять без пристрастия всех — земляков и чужаков — врагов наших?

— Клянемся! — отвечали атаманы, протягивая правые руки по направлению к распятию и тем как бы подтверждая клятву.

— А теперь, — прибавила Каролина Австрийская, сияя торжеством, что еще более увеличивало ее красоту и величавость, — приблизьтесь целовать крест. Да благословит вас Всемогущий, как благословляю вас я, именем короля, власть которого только от Бога. А в знак нашего королевского благоволения допускаю вас поцеловать мою руку.

Толпа ринулась к Каролине с громким возгласом:

— Да здравствует королева!

Странно, но исторически неоспоримо, что никто не крикнул: «Да здравствует король».

Происходило это оттого, что для таких загрубелых, можно сказать, примитивных, людей в данную минуту монархия олицетворялась королевой: они понимали важность момента и не только не видели короля, но понимали, что он бежал со своего поста. В королеве же, поразившей их своей красотой и обращением, они инстинктивно угадывали те же чувства, которые их самих волновали: ненависть, жажду мести, потребность борьбы, смелость и упорство. К тому же она удостоила их неслыханной чести: разговаривала с ними, допустила к своей руке. С этого момента она могла безгранично на них положиться. Более даже, чем полагался кардинал Руффо, который увлек их за собой в 1800 году, благодаря религиозным предрассудкам, прирожденной ненависти к чужеземцам и жажде добычи.

Все это королева хорошо понимала.

IV

Королева дома

Возвратясь в свои апартаменты, она отпустила ожидавших ее там камер-фрейлин.

— Удалитесь, — сказала она, — мне еще надо заняться работой.

Она приблизилась к столу, заваленному документами и пакетами. Одно за другим она открывала и пробегала письма. Но читала как-то рассеянно, и сама, казалось, чувствовала это; не могла сосредоточиться. Губы ее складывались в улыбку, которую можно назвать жестокой, а взгляд был мрачен и свиреп.

Она вдруг как будто вспомнила о чем-то, бросила на стол письмо, которое читала, встала и направилась к двери. Но, не дойдя до нее, досадливо махнула рукой, и на лице ее выразилась досада: в тени около двери она увидела ту молодую девушку, свою новую фаворитку, которую оставляла при себе и в королевской ложе Сан-Карло, и во время совещания с атаманами.

— Что вы тут делаете, Альма? — спросила Каролина, пытливо вглядываясь в хорошенькую стройную особу. — Я ведь сказала, что хочу остаться одна...

— Я полагала, что приказание вашего величества не касается меня, — мягко, но с оттенком неудовольствия отозвалась Альма.

Лицо королевы в тот же миг утратило мрачное выражение, и она обратилась к девушке мягко, добродушно, почти любовно:

— Да, да, ты не ошиблась, дитя мое. Это я сама спутала. Столько у меня накопилось забот! Все надо обдумать... Видела ты, какую отличную встречу я подготовила французам и какой славный праздник задам всем нашим пустомелям, которые только и ждут наполеоновских войск, чтобы восстать опять против того, кого сам Бог поставил их повелителем, и объявить республику. Ты, кажется, очень утомилась, бедная девочка, — начала опять Каролина, — это я виновата. Хотя, признаться, я надеялась тебя повеселить. Ведь ты никогда не бывала на маскараде. А там, в толпе, случается забавное... я так понимаю жизнь: успевай выполнять все свои обязанности, но не упускай по возможности приятных сторон существования, наслаждений... Впрочем, ты, как кроткая голубка, выросла в горах и лесах... Быть может, тебе кажется непристойным, что королева надевает домино, маску, отправляется на маскарад.

— Я повиновалась воле вашего величества, — тихо ответила Альма.

— У моего величества бывают иногда самые буржуазные капризы, как видишь... Но это ничему не мешает. Говорят, моя рука хорошенькая, маленькая... А она, как бы там ни было, сумеет, если понадобится, и саблю держать, и владеть ею для защиты этого бедного королевства, которое покинули мужчины на жертву своим врагам... Может быть, тебе казалось, что я роняю мое достоинство, смешиваясь с разгульной толпой. Зато ты видела меня и с теми людьми, которые готовы охранять от опасности трон моего мужа и сына.