Беда
Шрифт:
До Феррары Виттория шла пешком, как и все остальные, и лишь время от времени придерживалась рукой за край одной из телег, словно боялась упасть. В середине дня, когда мы собрались сделать привал, она и правда внезапно споткнулась, сходя с дороги в тень растущего на обочине дерева, а когда я подхватил ее за талию, испуганно вздрогнула и шарахнулась в сторону, плотнее запахиваясь в плащ. В тот момент на нас никто не смотрел — охранники доставали из телег еду и одеяла — так что выглядел этот жест совсем подозрительным. С чего ей так таиться, я-то ведь уже знаю, кто она на самом деле!
—
Девушка выдернула руку.
— Вы лучше не прикасайтесь ко мне, синьор, — тихо пробормотала она, отстраняясь, но при этом не отбегая совсем далеко. — Только позвольте мне ехать с вами дальше, прошу вас! Все ваши люди здоровы, и вы сами тоже — если бы вы могли заразиться от меня, это уже случилось бы. А я все-таки могу вам еще пригодиться…
— Ты поедешь со мной до Венеции, и там я смогу тебя вылечить, — пообещал я ей и кивнул на дерево, под которым уже рассаживались наши люди с корзинкой еды. — А сейчас отдохни. Все будет хорошо, верь мне.
Я старался, чтобы голос мой звучал уверенно и ободряюще, но сердце мое сжала ледяная рука страха.
И уж конечно я не оставил бы ее теперь, на полпути в Венецию! Не потому, разумеется, что она могла быть чем-то полезной — в таком состоянии, как сейчас, она вряд ли что-то сможет делать. Но в Венеции у нее действительно был шанс выздороветь.
Взяв из корзины кусок хлеба, я отошел от дерева и остановился на краю засеянного высокой травой луга. Самое время обратиться за помощью к отцу — он не раз говорил, что сделает для меня все возможное.
«Отец! Ответь мне!»
Несмотря на то, что я много лет сообщался с ним таким образом, легче это раз от раза не становилось. Я почувствовал, как от напряжения пот выступил на моем лбу, прежде чем понял, что мысль моя пронизала разделяющее нас пространство.
Ответ пришел сразу же: «Я здесь, Джулиано, — ответил отец. — Что случилось?» «Мы близ Феррары, в Венецию прибудем в срок. Врагов больше не встречали, но…» «Говори». «Мне нужна твоя помощь. Со мной идет девушка… переодетая мужчиной». «Я знаю». «А знаешь, что она больна? Скорее всего, той самой болезнью… Бедой».
Я все еще надеялся, что он развеет мою тревогу. Но он ответил: «Арбалетный болт, которым ее ранили, был заражен. Тебе надо было сразу дать ей уксуса». «Мы сделали это слишком поздно, только в Болонье. До этого она и сама не понимала, что больна. Отец, ей можно помочь?»
Он молчал, и я похолодел вновь. Перед моими глазами ветер катил по лугу темно-зеленые с желтыми проблесками волны. Я знаю своего отца — насколько знать его под силу человеку — будь возможно спасти Витторию, он сказал бы это сразу.
«Джулиано, я не всесилен, ты знаешь это, — вновь всплыли в моем сознании чужие слова. — Мне очень жаль, но теперь поздно что-либо предпринимать».
Горе схватило меня, как хищный зверь неосторожного охотника, и принялось терзать мое сердце.
«Отец, я убил ее! Я не дал ей сразу снадобье!» — мысленно
прокричал я отчаянье.«Успокойся, ты не виноват, от тебя тут ничего не зависело, — даже мысленно уловил я его глубокую печаль. — Вероятно, Виттория из тех немногих людей, на которых мое лекарство не действует…»
Я не хотел, чтобы он слышал мои мысли, но они бушевали во мне, и я был не в силах подавить их: «Да, отец, ты не всесилен. И ты и так много для меня сделал. И не только для меня. И сейчас ты спасаешь от смертельной болезни многие тысячи, миллионы людей… Но почему, почему ты оказался бессилен помочь не кому-то другому, а именно теперь, именно Виттории?!»
«Джулиано, прошу тебя, помни, как важно то, что мы все сейчас делаем, — снова услышал я его слова. — Ты должен доставить уксус в Венецию в срок. Если ты не сделаешь этого, сотни тысяч будут умирать так же, как твоя спутница, а их родных ждет такое же горе, как тебя».
А ведь я не говорил отцу о своих чувствах к Виттории… Да что там, я сам себе в них до этого момента не мог признаться! Я знал, что читать мои мысли он не может, или не хочет, — проверял это в свое время, когда был молодым и глупым. Но он слишком хорошо знал человеческую природу, так что, видимо, догадаться о том, что я не равнодушен к этой девушке, ему было не трудно.
Как и о том, что я не смогу допустить, чтобы другие люди — множество других людей! — страдали так же, как сейчас я.
«Отец, я сделаю все, что от меня требуется», — сказал я, не сводя глаз с волнующегося передо мной зеленого моря.
Остров Эрбаж, ночь с 31 октября на 1 ноября 1347 года
Вновь граф был во внутренних покоях своего существа.
— Я почти ничего не добился от Дориа, — устало говорил он. — Все это мы уже знали, и о старике в карете тоже.
— Зачем же ты его убил? — спросила архаического облика девушка, сидящая на стуле напротив. — Можно было частично восстановить его жизненные функции и подвергнуть более глубокому сканированию.
— Они бы искали его, — ответил д’Эрбаж. — Уже ищут. Не хотел рисковать. И потом… мне стало его жаль.
— Не понимаю, — ровно ответил искин, но развивать тему не стал. В отличие от графа, которого, похоже, она беспокоила.
— Возможно, не стоило вообще тревожить их, захватывая Дориа…
Искин молчал.
— Но он вез отраву в Геную, его надо было остановить… — продолжал д’Эрбаж. — Ладно, что сделано, то сделано.
— Они действительно пытаются выяснить, что ты предпринимаешь, — подтвердила машина.
— Я знаю, — кивнул граф. — Вокруг моих людей кишат их шпионы, мы постоянно отбиваем их вылазки. Те, которые напали в лесу на караван Джулиано, явно хотели взять пробы из бочек для своих хозяев…
— Мы это предвидели, — подтвердила девушка. — У них тоже есть искусственный интеллект, мои действия так же поддаются его анализу, как и их — моему. Здесь может быть эффективна твоя человеческая непредсказуемость и приемы алогичного мышления, с помощью которых ты осуществил доминирование надо мной. Я не была тогда готова к твоим ходам. Не будет и их искин.