Беда

— Здесь я бессилен, — уронил Пастух.

Искин оставил эту реплику без внимания.

— Однако я прогнозирую энергичные действия городских властей во главе с дожем Дандоло, которые быстро восстановят порядок и не допустят социальной катастрофы, — заключил он.

— Уж надеюсь, — заметил граф. — Нынешний дож производит впечатление крепкого парня.

— Мне продолжать о последствиях? — поинтересовался робот.

— Говори, — кивнул д’Эрбаж. — У нас еще есть немного времени — Джулиано только приближается к месту засады…

— Депопуляция скажется на протяжении еще семи-восьми поколений, — опять заговорила девушка. — Это приведет к изменению экономических и социальных отношений, межклассовым конфликтам, вплоть до крупных восстаний и — в дальней перспективе — революций. Изменится политическая география, в частности, в Восточной Европе придет конец татарской гегемонии, а Византию полностью захватят турки. Голод и социальные конфликты вызовут стремление к поискам новых ресурсов, что повлечет открытие и колонизацию западных континентов. Наука, культура и медицина получат толчок к развитию. В общем, стратегически все это благоприятно для развития человечества.

— Я бы предпочел обойтись без этого, но избежать Беды, — мрачно ответил граф.

— Сами по себе подобные пандемии естественны и неизбежны, — возразил искин. — Чума возвратится еще не раз, правда, уже не в таких масштабах.

— Это-то понятно, — махнул рукой Пастух. — Послушай, но… неужели Беда совсем не сделает людей… лучше?

— Не понимаю вопрос, — ответил искин. — Если ты говоришь о морально-этических учениях и общем культурном уровне, тут последствия труднооценимы. Умрет много образованных людей, в том числе и среди служителей распространенных культов. Их нишу в обществе займут особи не настолько образованные и страдающие после катастрофы посттравматическими расстройствами. Психозов, в том числе и массовых, вообще будет много. Резко деградирует качество обучения. Это приведет, в частности, в Европе, к падению авторитета Церкви и распространению деструктивных культов.

— Вроде шабашей, которые используют саркейцы?

— Да, это явление будет все более частым, что вызовет жесткое противодействие властей и Церкви. В перспективе эти процессы разрешатся примерно через сто-двести лет масштабным церковным расколом.

— Я спрашивал тебя не о том, но ты все равно ответила…

— Не понимаю.

— И не надо. Все, как всегда. Как когда железо сменяло бронзу, когда разрушался Рим… Люди — это люди… А что саркейцы?

— Провал нынешней операции заставит их покинуть планету с вероятностью девяносто семь процентов. Их группа здесь невелика, и ее материально-технические ресурсы ограничены. Отступление — наиболее логичное решение для них в данной ситуации. Но, вероятно, через какое-то время они вернутся. Более точный прогноз дам по завершении нашей операции.

— Конечно, вернутся. И мы будем их ждать.

Граф замолк, словно прислушивался к чему-то очень далекому.

— Все, они напали на Джулиано! — резко бросил он, выходя из созерцания.

— Я знаю, — кивнула девушка, тоже прислушавшись. — А теперь там появился саркеец — как ты и предполагал. Тебе пора.

— Ты готова? — спросил Пастух, вскакивая на ноги.

— Я-то готова, — подтвердила она. — А вот тебе необходимо приготовиться — для тебя это будет тяжело.

Неужели в ее голосе звучало беспокойство?..

— Да уж знаю, — с кривой усмешкой проговорил Пастух. — Я выдержу, только ты четко блюди последовательность: перенос и сразу — ускорение.

— Я все сделаю, — заверила девушка.

Она встала, подошла к Пастуху и коснулась его лица сухой и горячей ладонью.

— Пора, — повторила она

И граф д’Эрбаж стал беззвучным разноцветным взрывом. По крайней мере, так это воспринял он сам — прежде, чем потерял возможность вообще что-либо чувствовать.

Венеция, ночь с 31 октября на 1 ноября 1347 года

Охранники время от времени подшучивали над «изнеженным богатым сынком, которого злой Джулиано совсем загонял». Но Виттория не отвечала на их насмешки, и в конце концов, им надоело это занятие, и они переключились друг на друга. А на следующий день, когда девушка вышла с постоялого двора, опираясь на меня и чуть ли не падая с ног, всем стало не до шуток.

— Синьор Джулиано, если мальчишка болен, мы имеем право знать, — подошел ко мне Джованни, за спиной у которого маячил Камилло.

Придется мне сказать им правду — какую-то ее часть по крайней мере.

— Он болен, но никому из нас это ничем не грозит, — сказал я, помогая девушке забраться в телегу. — Никто из нас не заболеет, потому что в наших бочках — не просто вино, а лекарство против этой болезни. И там, — я махнул рукой на дом, в котором мы ночевали, — тоже никто не заразится, я оставил им ведро нашего вина.

— Вина или..? — прищурился Камилло, подходя чуть ближе.

— Будем считать, что это скисшее вино, — объявил я и жестом велел охранникам занять свои места. — Пора идти, нам надо спешить.

И снова мы шли по дороге, которая теперь казалась мне бесконечной. Больше не было слышно ни шуток, ни вообще каких-либо разговоров — все мои спутники, похоже, пребывали в мрачном раздумье. А Виттория лежала в телеге, и больше всего на свете мне хотелось теперь сидеть рядом с ней и говорить о том, как меня восхищает ее смелость и решительность и какая она вообще невероятная женщина. Но как раз этого я сделать не мог — она была слишком слаба, и меньше всего ей сейчас требовалась моя болтовня.

В последующие дни больная уже не покидала телегу на ночь. Я накрыл ее всеми одеялами, какие у нас были, а сам ночевал в соседней телеге, где мне едва хватало места между двумя бочками. Охранники не скрывали, что, несмотря на мои заверения, боятся заразиться, и держались подальше от нас обоих, чему я был только рад — никто не мешал мне заботиться о Виттории в ее последние дни и никто так и не раскрыл ее тайну.

Так мы миновали Ровиго и Падую, так приблизились к берегу залива. Солнце уже клонилось к закату, но нам оставался последний этап пути — переправа в Венецию — и я решил не откладывать его на следующий день. На берегу было несколько деревенек, и в них должны были найтись лодки, в том числе и достаточно вместительные, чтобы перевезти наши бочки. Нашлось бы в одной из лодок и место для Виттории, но мне еще в Падуе стало ясно, что тащить ее в Венецию не стоит — путешествие по воде лишь ускорило бы ее конец.

Она лежала на полу в хижине рыбака, у которого мы наняли одну из лодок, и была вовсе плоха. Лишь порой приходила в сознание, ее непрестанно бил озноб и донимала кровавая рвота. Я приспустил с ее плеча камизу и увидел огромный лиловый синяк, распространившийся, надо думать, очень широко. А кончики пальцев на ее руках и ногах уже начали чернеть. Я вновь укутал несчастную в одеяло и отвернулся. Отец говорил, что болезнь чужих убивает за несколько часов, а Виттория держалась гораздо дольше. Но теперь надежды не оставалась — она могла умереть в любую минуту. Ей просто надо было дать спокойно отойти ко Господу.