Бедные, бедные взрослые дети

Он помолчал, поколебался – продолжать или нет. И все-таки снова заговорил:

– Это редкостный божий дар, Наташа. И вот этому я, пожалуй, завидую, хотя и не люблю это чувство. И признаваться в этом не люблю. Это практически гениальность. И я очень люблю наблюдать за Роджером, за тем, как он принимает решения. Это всегда поучительно, невероятно красиво и заставляет потом меня долго размышлять над его выбором. Поверь мне, я много прожил и давно в этом бизнесе. Будет у тебя шанс оказаться рядом с Роджером – впитывай, впитывай и впитывай, сколько сможешь.

Может, как раз и хорошо, что отношения с Русланом так спонтанно случились, без приличествующих пауз, прелюдий и ухаживаний? Два взрослых человека, состоявшихся, неглупых – чего тут еще, какие нужны ритуалы? Живи, получай удовольствие, радуйся, что провидение посылает тебе шанс испытать радость и удовольствие и не желай большего, не жадничай.

А, может, вовсе не в этом дело? Просто устает Наташа очень от своей практичной, подуманной донельзя жизни, когда каждый шаг, высказывание и поступок – следствие тщательного просчета и долгих раздумий? Голова у нее, так сказать, уже надорвалась и взяла небольшой отпуск. А тело вырвалось на волю.

Ой, да ладно. Не хочется портить дотошным анализом эту приятную усталость в теле, радостное настроение. Пусть будет как будет. А там разберемся. Верим себе, в себя и в правильность интуитивно принятых решений. Ну, или уж хотя бы пробуем в это всё поверить.

Отпуск, кстати, настоящий скоро. А решение приглашать ли в него с собой Руслана до сих пор нет. С одной стороны, с ним хорошо, хоть и нервно. С другой – Наташа будет так сосредоточена на том, чтобы хорошо выглядеть, нравиться, что будет ли это вообще отдыхом? Ей на работе этого существования в узких и жестких рамках – выше крыши!

* * *

– Ты прости, что я не откликалась. Я как чувствовала, что вы таки появитесь в моей жизни. Но ты посмотри повнимательнее как я живу. Посмотри и подумай: есть у меня возможность помогать или, может, пусть лучше мне кто поможет? Куда мне вас, за пазуху попихать?

В дом они с Кариной сразу не пошли. Как странно Карина разговаривает – вроде как во множественном числе, тогда как Наташа перед ней стоит – в единственном. И будто ругается и оправдывается одновременно.

Наташа волновалась во время этого самого первого разговора с тёткой так, что никак не могла не то что сказать что то в ответ, а хотя бы просто сосредоточиться на ситуации. Щеки горели, горели слезами и глаза. Все ее худое, подкопченое молдавским солнцем тело сотрясала такая дрожь, что, казалось, она не может остаться незамеченной. Но у Карины были такие пустые, стеклянные глаза пока она кричала, что заметить этого она не могла, да и не хотела.

Сначала то, как Наташа из-за угла дома вывернула, тетки испугались, Карина аж взвизгнула немного, дернувшись, пролила немного горячего чая себе на колени и взвизгнула еще раз, теперь уже от боли. А дальше – немая сцена как в комедии Гоголя «Ревизор», которую она в дубоссарской школе на уроках литературы проходила.

Обнаружился за столом и третий участник чаепития – в инвалидном кресле, придвинутом близко к столу, сидел мальчик-одуванчик, очень худенький, с шапкой кудрявых волос, венчающей стебелек слабого тела. Наташа не разбиралась в таких вещах, но зрелище было страшное и завораживающее одновременно: все тело, лицо постоянно судорожно сокращались, превращая мальчишку в сломанную марионетку. На груди, под подбородком, было положено старое, застиранное до ветоши, но чистое полотенце – из угла рта туда постоянно стекала слюна. Наташа понимала, что так пялиться на инвалида неприлично, но глаза от мальчишки просто не отрывались, как заколдованные. Было жалко и страшно одновременно.

К вечеру страсти улеглись, вскрики и нервные разговоры прекратились. В сухом остатке у Карины оказались трое детей, два сына и дочь. Старшая Ирина, ей восемь, и семилетний Даня – здоровые, крепкие дети, вполне благополучные. А пятилетний Тимур получился больным. Отчего и почему – врачи пояснить не могут, сама же Карина считала, что зря она так часто рожала: организм устал и дал сбой. Детский церебральный паралич. Состояние мальчишки улучшить можно, совсем, правда, выздороветь он, наверное, не сможет. Но помощь ему требует больших денег и сил. Второе у Карины есть, с первым вот напряженка. Надо свозить Тимура в Москву, пройти максимально подробное обследование, чтобы понимать его состояние более детально и конкретно, чтобы иметь возможность планировать реабилитационную программу. Муж, Александр, занят духовными поисками и рассчитывать Карине приходится самой на себя. Поэтому пусть Наташа не обижается неласковому приему, а лучше поймет Карину как женщина женщину.

Наташе сначала было ужасно неудобно и непривычно разговаривать с Кариной: тетка вообще не делала никаких скидок на возраст и разговаривала с ней как с ровесницей. Странно, конечно: Наташу всегда раздражали попытки общаться с ней как с ребенком, она возмущалась и протестовала в таких случаях. А тут на тебе, заговорили с ней как со взрослой женщиной – и ей так неуютно, так не по себе. Особенно когда речь об отношениях с Александром зашла. Хорошо, что мама этого не видит – точно была бы недовольна.

– Я с ним не сплю уже полгода, наверное. То ли ему приказ его кришнаиты такой дали, то ли сам он не хочет – похудел ужасно, в чем только душа держится, у них же там свое какое-то, особенное меню, не до секса. Сколько протяну этой странной жизни соломенной вдовы – не знаю. По хорошему-то, если не опомнится, гнать мне его надо. Буду многодетной матерью-одиночкой, хоть что-то от государства смогу получать. С таким мужем, какой Сашка сейчас стал, – лучше вообще никакого. Он мне говорит, что это Кришна ему знак прислал, что ему нужно опомниться и просветлиться. Это он про ДЦП Тимурчиков, его он знаком от Кришны считает. Уж не знаю, сам придумал или его друзья новые ему подсказали.

Карина штопала детский носок, натянув его пяткой на старую лампочку, и рассказывала Наташе про свою жизнь. За ее спиной стоял платяной шкаф с зеркалом посередине – согнувшаяся фигура Карины почти полностью закрывала Наташе ее отображение. Наташе было очень трудно сохранять неподвижность – разговор у них шел уже третий час, вопросов Карина ей почти не задавала, а всё говорила и говорила сама. Поэтому иногда Наташа чуть отклонялась вбок и смотрела на ту часть себя, которая выглядывала из-за Карининой фигуры: так себе, конечно, зрелище. Платье детское, немодное (на вокзале, да и в электричке Наташа присмотрелась и поняла примерно, что москвички сейчас носят, совсем другая, не молдавская мода). Мальчуковые сандалии свои она оставила в прихожей и теперь старалась спрятать грязные ноги подальше под стул (пыль через дырочки обуви оставила на ногах Наташи причудливые узоры). Очень хочется помыться с дороги, какая то у них, москвичей, пыль особенно чесучая. Но неудобно тетку перебивать, надо терпеть.

– Этим всем заниматься нужно, а когда мне? Кручусь как белка в колесе, стирка-уборка-готовка. Только вот утро было, потом с детьми повозилась, Тимурчику массаж сделала – вот и день прошел. А что сделала? Да ничего особенного, говорить не о чем.

Наташа уже выпила предложенный ей с дороги чай и съела два бутерброда с каким-то странным сыром. Чем-то он был похож на брынзу, но не брынза вроде.

– Карин, а что это за сыр у тебя?

– Ой, это я сама делаю. Иногда даже продаю на сторону чуть-чуть. Тут у меня соседка есть, Мария, коров держит, молоко продает. Иногда подкидывает мне пару-тройку банок, когда оно скисло и не продается. А я из него сыр домашний делаю. Правда, вкусно? Я туда травки разные из огорода добавляю и приправой подсаливаю. Дети любят!