Бедные (Империя - 2)

Блюстители общественного порядка и спокойствия были изумлены, увидев, что главный директор Геслинг вступает в секретные переговоры с человеком, только что покушавшимся на его жизнь.

– Немедленно освободите меня!
– потребовал Бальрих.

– Немедленно отдайте мне письмо!
– потребовал в ответ директор.

– Значит, вы все-таки не уверены, что оно сгорело?
– спросил Бальрих.

– Геллерт отрекся от него, - ответил вполголоса Геслинг, - он клянется, что знать не знает никакого письма. Я бы рекомендовал ему попридержать язык после его истории с маленькой Динкль. В свое время я уплатил ему за письмо сполна. Можете спокойно оставить его при себе.

– А рабочие?
– спросил Бальрих.
– Они же все знают с его слов, и вы их, господин хороший, надули на участии в ваших прибылях?

– Вы осмелились вымогать деньги у моего сына, - торопливым шепотом перебил его Геслинг.

– Само ваше существование, Геслинг, - сплошное вымогательство.

– Приберегите ваши фразы для ораторской трибуны! А вот покушение на убийство, милейший...

– Сколько народу хотели убить вы, когда подожгли дом Клинкорума?

У директора перехватило дыхание: из-за груды развалин своего пепелища вдруг показался Клинкорум, измазанный, оборванный, с бутылкой в руке. Величественной улыбкой приветствовал он "гостей".

– Спас в шлюпке, - заявил он, указывая на бутылку.
– Не угодно ли вам, господа?

Но так как никто не ответил, он сам сделал большой глоток.

– Гостеприимство и наука, - сказал он, переведя дух, - в этом была моя жизнь.

Он выпрямился, стараясь принять былую величественную осанку и предстать во всем своем великолепии, с торчащими прядями бороденки и выпяченным из-под расстегнутой фуфайки животом. Но покачнулся и задрожал. Все же, потрясая бутылкой, Клинкорум обратился к Геслингу.

– О вы, главный директор всех и вся!
– с пафосом воскликнул он.
– Вы показали себя! Я могу только благоговеть и преклоняться перед вами. Вы порядок. Вы - сила. Вы - само величие.
– Он низко поклонился, раскинув руки. Затем, исполненный сознания своей правоты, торжественно продолжал: Презрения достоин этот бунтовщик! Мир только и может держаться на несправедливости и жестокости! Я готов дать показания против него!

Главный директор от удивления даже рот разинул. И Клинкорум не без иронии взглянул на него. Затем сделал еще глоток и только после этого как ни в чем не бывало заключил:

– Или хотя бы сохранить в тайне имя того, кто улепетывал, как заяц, когда горел мой дом.

Это заявление вполне удовлетворило главного директора. Впрочем, Клинкорум сейчас меньше всего интересовал его. И учитель в изнеможении опустился на груду развалин, охваченный глубоким равнодушием ко всему, что происходит вокруг.

Директор опять вполголоса обратился к Бальриху:

– Теперь вы поняли?

– Но не поняли вы, - ответил Бальрих.
– Мертвый Яунер может сказать еще меньше, чем погорелец Клинкорум. Поэтому вы все еще обвиняемый...

– Чего вы, собственно хотите?
– хрипло взвизгнул главный директор. Вам можно предъявить большой счет! Вымогательство! Бунт! Покушение на убийство!

– А на вашем счету, - тяжело дыша, бросил Бальрих.
– Грабеж! Обман! Поджог!

– А разве эти два счета не покрывают друг друга?
– вставил кто-то.

Оказалось - адвокат Бук. Никто не заметил, как он подошел. Машина ждала на улице.

– Я уже забрал сына, - сказал он Бальриху и, обратившись к Геслингу, сказал: - Гансу жестоко досталось прошлой ночью... Мне послышалось, что вы, господа, ведете здесь переговоры. Я могу предложить свои услуги.

– В них нет ни малейшей нужды, оборвал его главный директор и грозно обернулся к своей охране.
– Мой последний ответ - наручники!

Но Бук неожиданным маневром остановил его.

– Ганс сидит в машине, - сказал он тихо, но твердо.
– От полученной раны у него жар, он бредит... бредит о каком-то сговоре между тобой и твоими сыновьями, который якобы происходил ночью перед несгораемым шкафом... Геслинг вздрогнул.
– И этот сговор якобы был скреплен клятвой, - найти какое-то письмо, даже ценой пожара и дымящихся развалин...

Главный директор был взбешен.

– Я сотру вас с лица земли, - гремел он, задыхаясь.
– Я выброшу вас на улицу!

Неожиданно присмирев, он снова принялся за Бальриха.

– Чего вы еще хотите?
– спросил он уже деловым тоном.
– Ваше покушение на убийство даже я при всем желании не смог бы вычеркнуть из вашей жизни.

– А я за поджог упеку вас на каторгу, - не менее деловито возразил его враг.

Главный директор стал вдруг как-то оседать. Зять Геслинга, адвокат Бук, раскрыл объятия, чтобы поддержать его. Геслинг едва внятно выдохнул:

– Что для вас каторга! А вот для меня...

– Вы, господа, слишком далеко зашли, - заметил адвокат.
– Убежденные в своем праве на победу, соперничая друг с другом, вы прибегали ко все более сомнительным способам борьбы, - и вот вы здесь.

– Теперь он у меня в руках!
– уверенно заявил Бальрих, сделав решительный жест.

– Нет, это он у меня в руках.
– И Геслинг повторил его жест.

– В таком случае, господа, вам остается только одно - обменяться тем, что у вас есть, - посоветовал адвокат.

Но враги не сдавались.

– Я знаю про вас еще больше, - грозил Бальрих.

– А я сильнее вас, - утверждал директор.

– Освободите меня, - опять потребовал Бальрих, - иначе и вам придется последовать за мною.

– Это невозможно!
– взревел главный директор.
– Освободить вас, отпустить на все четыре стороны со всем, что вы знаете, с вашим письмом, с вашими кознями против меня? Нет, лучше сразу на каторгу!.. Оставайтесь здесь и пикнуть не смейте - тогда посмотрим.

– Лучше на каторгу!
– сказал Бальрих.

Тут главный директор прибегнул к помощи зятя.

– Я обещаю тебе...
– настойчиво продолжал он.
– Уговори его! Пусть останется здесь, подле меня, в Гаузенфельде. В своей казарме он может жить по-прежнему, как рабочий, и снова работать на фабрике, у меня на глазах. Иначе я ни одного часа не буду спокоен за свою жизнь. Уговори его!

Бук подумал с минуту, потом, переваливаясь, направился к Бальриху, взял его под руку, стал прохаживаться с ним взад и вперед и начал переговоры. А Геслинг тем временем сидел на развалинах против Клинкорума.