Бедный маленький мир
Шрифт:
– Нет? – поднял брови Йордан. – Совсем? Нигде?
– Совсем нигде, Йо.
– Ну и хрен с ним…
Давор вспоминает этот замечательный диалог, сидя в тихом киевском ресторанчике и наблюдая, как молодой поклонник скрипичного искусства не сводит глаз с Бранки, бледнеет и краснеет и пытается с ней разговаривать. Бранка уже не застала в школе русского, поэтому названия предметов и явлений они пишут на желтых салфетках, много жестикулируют и смеются. И на зеленой скатерти везде валяются желтые салфетные шарики. Молодого человека зовут Георгий, он программист и какой-то системный администратор. Парень сказал Давору, что «Бранка – это нечто», и что он, конечно, не ожидал такого поворота событий, и очень, очень благодарен, а Давор очень хороший и великодушный
Давор вдруг вспомнил, что завтра они уезжают в другой город, и расстроился. И успокоился только в гостинице, когда Бранка в ответ на его «спокойной ночи» вдруг сказала:
– Это ничего, что я пригласила Гошу проехаться с нами в Чернигов? А, Давор? Ты не будешь сердиться?
В своей кочевой журналистской юности я, разумеется, наездился по стране. Меня, как самого младшего в редакции, из педагогических соображений постоянно засылали во все возможные и невозможные населенные пункты. Некоторое время я даже вел экспедиционный дневник, потому что у каждого города и городка были свои фишки и приколы, и я боялся, что со временем они сотрутся из памяти, а жаль. Но нигде я не видел такого шизофренического въезда в город, как в Чернигове.
Едешь себе, едешь, в целом понимаешь, что город уже где-то рядом, за окном по-прежнему проплывают какие-то поля и осины, и вдруг в прямой и ближней перспективе видишь церковь. Она появляется как бы ниоткуда, и у тебя возникает ощущение, что здесь дорога кончается. И если двигаться на большой скорости, то возникает и второе ощущение: либо это мираж, придуманная Коцюбинским Фата Моргана, и сейчас пролетишь ее насквозь, либо церковь все-таки настоящая и столкновение неизбежно. Но прямо под высоким холмом, на котором церковь и стоит, дорога делает плавный поворот вправо, и, описав полукруг, вдруг оказываешься прямо в центре города, видишь оборонительный рубеж с восемью пушками и за ним – то, что все жители города называют Вал. Это удивительное место, где деревья и церкви существуют в симбиозе и как будто обладают общей сущностью и равным возрастом – их корни и фундаменты сплетены и теряются в сумеречной ретроспективе календарного времени, их кроны и купола материально подтверждают идею хайдеггеровского «присутствия» и позволяют потрогать одиннадцатый век и всей ладонью ощутить его прохладную шероховатость.
Впервые я оказался возле Вала в холодное и насквозь мокрое ноябрьское утро. Помню, что какое-то время стоял и смотрел на засыпанную разноцветными листьями тропинку, которая, как я подозревал, могла увести неожиданно далеко, а потом пошел по ней вперед, под дождем, глядя в небо и время от времени вытирая мокрым рукавом мокрое лицо. Остановился только между Спасским и Борисоглебским соборами – между ними была невидимая дуга, линия напряжения или какая-то лакуна в пространстве. Я там стоял, смотрел на кроны огромных деревьев и на ворон в небе и забыл думать, куда идти дальше, а в это время неизвестная мне спокойная и сосредоточенная сила проводила надо мной тщательную и рациональную работу по разборке и последующей сборке меня же, и не могу сказать, что мне было неприятно. Другое дело, что было удивительно, и нигде больше такого странного чувства я не испытывал. Дождь кончился, и небо немного прояснилось, а главное, что голова определенно встала на место. И только тогда я почувствовал запахи – подгнивающих листьев, мокрых желудей и каштанов под ногами и – запах реки. Позже я узнал, что совсем недалеко берег Десны и речной порт, что река делает здесь поворот и можно уплыть куда-то на восток, доплыть до Путивля, а потом незаметно для себя оказаться то ли в Курской, то ли в Брянской области. И до России, и до Беларуси рукой подать. Тут совсем недалеко есть точка, где сходятся три границы.
Три страны.
«Три страны исчезнут из-за этого города на тысячу лет».
Что значит – исчезнут?
– Ты чего там бормочешь? – спросила Иванна, остановив течение моих мыслей.
Но последнюю мысль я все же додумал: что, если именно Чернигов – гвоздь
в основании конструкции, краеугольный камень, часть какого-то целого, которое может рассыпаться, если ее, главную часть, убрать?– Иванна, у целого есть части?
– Есть, а как же. Но у целого есть еще кое-что.
– Сила притяжения? Точка сборки? – Далась мне эта точка сборки, я всю дорогу только о ней и думаю.
– Не знаю. – Иванна повозилась на сиденье, положила ногу на ногу. – Что-то есть у целого, что никак не называется. Об этом еще Богданов говорил Сан Саныч, который «Тектологию» написал и еще что-то там о полетах на Марс. Так вот, он сказал что-то вроде «целое больше простой суммы его частей». А писал он об управлении и организации. И по-моему, говорил об организационном целом. Но мне кажется, что предикаты здесь могут меняться, главное, что он сформулировал принцип: целое больше простой суммы его частей.
Тогда, вернувшись из Москвы, мы пили вермут и мате, потом еще три дня провалялись с высокой температурой (участковая врачиха пришла, сказала «грипп» и смотрела недобрым глазом, наверное подозревая нас в круглосуточном прелюбодеянии). А когда на четвертый день температура спала, мы поняли, что, возможно, еще некоторое время, а может, и навсегда приговорены двигаться куда-то, тем более что мы все равно находимся вне той реальности, где все непротиворечиво. Нас вышвырнуло туда, где нет привычной топонимики, и теперь нужно ставить вешки и наносить значки на карту, чтобы не соскользнуть в следующий, еще более непонятный и разреженный мир.
Поэтому мы и ехали сейчас в Чернигов.
Да, елки-палки, пускай бы она любила кого угодно! Пускай бы вышла замуж, родила троих детей, отказалась бы ездить в командировки и стала разводить на подоконнике своего кабинета комнатные растения. Он разрешал бы ей делать все что угодно – читать книжки, учить японский язык, делать мультики на компьютере. Только бы ежедневно с десяти до семи она была рядом. Пила бы с ним кофе. Позволяла бы гладить себя по голове и называть ребенком. Соглашалась бы иногда пойти с ним в тот самый ресторан… Нет, в тот самый она, наверное, не пойдет. В любой ресторан. Черт! Она никуда не пойдет. Она уволилась, и их общее пространство – пространство работы и взаимного дружеского участия – исчезло.
– Мы бы могли начать разрабатывать эту ситуацию… – неуверенно сказал он ей, перед тем как она уехала в Чернигов.
Она, кстати, тогда еще никуда не собиралась. Он попросил ее приехать к нему, и она приехала, задумчивая и расслабленная, смотрела внутрь себя и его, Виктора, похоже, видела так себе, не очень. У них в МЧС среди спасателей был альпинист Русик, абхазец, который когда-то рассказал Виктору, что по-абхазски «я тебя люблю» означает буквально «я тебя очень вижу». Так вот Иванна видела его не очень, что он распрекрасно понимал.
– Это все равно, – сказала она ему тогда, – как если бы наш отдел взялся разрабатывать тему искусственного происхождения Луны.
– Почему? – удивился Виктор Александрович.
– Она задачам нашего отдела несоразмерна, – терпеливо произнесла она. – И ресурсам. И вообще…
– Но территория-то наша? – разозлился Виктор.
– Частично. Только не кричи. В данном случае это не важно.
Он отсел от нее подальше, на диван. Сидел там, положив ногу на ногу и сцепив пальцы, и тихонько молился про себя, чтобы непонятная и только что напугавшая его волна гнева и желания откатила назад, подальше от сердца.
– К тому же есть очень сильный личный фон, – продолжала Иванна. – Я, моя жизнь, мои близкие люди – все имеет к сложившейся ситуации какое-то отношение. Я ничего не понимаю, Витя. Возможно, я тоже – часть замысла. Дай мне время разобраться и не сердись хотя бы.
– Ты действительно считаешь, что можешь в одиночку решать задачи, имеющие отношение к национальной безопасности? – как можно более строго спросил Виктор Александрович из своего тактического далека. – И к тому же имеешь на это право?