Бедный маленький мир

В этой истории я, по большому счету, как не понимал ничего, так и не понимаю. Я вообще эту ситуацию не понимаю – я ее проживаю. Смотрю на спящую Иванну и готов немедленно поверить в то, что она явилась с другой планеты. Или в то, что Эккерт собственноручно вырастил ее в пробирке в одной из монастырских лабораторий. И теперь я должен оберегать ее как редкое и удивительное, единственное в своем роде существо. Вот такая сумятица происходит у меня в голове. А потом я бужу Иванну и спрашиваю, почему ее бабушка, царство ей небесное, выбрала для своей единственной внучки школу Эккерта, как она вообще узнала о школе, почему отправила ее, Иванну, за тридевять земель и отдала совершенно незнакомым людям. И была ли бабушка?

– Была, – сердито отвечает сонная Иванна. – Очень любимая бабушка. Она меня растила и воспитывала.

– А потом вдруг взяла и отвезла черт знает куда.

– В очень хорошее место отвезла. Возможно, в лучшее место в мире.

Теперь сержусь я. Я понимаю, что Иванна за это готова поставить своей бабушке золотой памятник – в полный рост, в натуральную величину, на главной площади страны. Но я, тупой, не могу понять мотива бабушки. Как можно отпустить от себя маленькую девочку, внучку, к тому же сироту?

– О школе ей кто-то из знакомых рассказал, – хмуро произнесла Иванна. – Наверное. Я не знаю. – Ей явно не нравится разговор. – Ты меня запутал. – Иванна кутается в плед и смотрит в сторону окна. За окном медленно проявляется зимнее утро. – Может быть, конечно, если бы мне было плохо там, куда она меня отвезла, я бы задавала себе этот вопрос. Но мне было очень хорошо, и я такого вопроса не задавала себе никогда.

– Просто мне кажется это странным, – говорю я ей и целую ее плечо, с которого сполз плед. – Есть тут какая-то тайна.

– Ты романтик. – Иванна натягивает плед на плечо, пресекая мои дальнейшие поползновения. – Ты романтик, потому что писатель. К тому же ты пишешь детективы. Поэтому ищешь таинственное там, где его нет. А в это время какие-то дядьки делают какие-то изощренные и совершенно непредсказуемые вещи. Вот что и странно, и по-настоящему страшно.

– Мне кажется, это не бабушка тебя отвезла, – говорю я ей. – Мне кажется, что Эккерт тебя забрал. И нужна была ему именно ты. А может быть, он тебя от чего-то спасал… Но возможно и то и другое.

Иванна молчит, смотрит в сторону окна.

Я, наверное, засыпаю в конце концов, потому что вижу уже не комнату и не Иванну, а громадный, ровно освещенный лампами дневного света заводской цех, где бесшумно и бесконечно работают сложные и громоздкие станки – двигаются рычаги и маховики, серой матовой лентой течет конвейер, вращаются какие-то темные, смазанные маслом колеса. Стальной мир машин и механизмов не пугает меня, он мне даже нравится своим блеском и темпоритмом, и я начитаю как-то в нем обживаться. Но вдруг чувствую на своей щеке живую теплую человеческую руку – Иванна будит меня.

– Что? – Я одной ногой еще там, среди бесшумных станков.

– А если ты прав, предположим, то… то что это означает, Леша?

Я сразу понимаю, о чем она. Сна у нее – ни в одном глазу. И у меня уже тоже.

– Это означает, – говорю я, – что ты, возможно, не все о себе знаешь.

* * *

Владимир Тимофеевич собирался. Аля намеревалась участвовать, и ему, как всегда, было неловко просить ее не помогать– сборы, упаковка, комплектация и тому подобное никогда не были ее сильной стороной. Она способна была создать хаос в ридикюле. Объем чемодана позволял ей ни в чем себе не отказывать и размахнуться до масштабов энтропии Вселенной. И свою дорожную сумку он сейчас неуклюже оберегал, ходил вокруг нее боком, как пингвин, и пытался отвлечь жену разговорами. Аля, тем не менее, ухитрилась стремительно засунуть в недра сумки пачку бумажных салфеток и попасть как раз между двумя файлами с докладами для пленарного заседания и для круглого стола.

– Алька! – Владимир Тимофеевич развернул ее к себе и некоторое время подержал за плечи, чтобы она зафиксировалась и прекратила ускальзывать в сторону. – Алька, ты чего мельтешишь?

У нее задрожали губы.

– Ты чего, Алька?

Владимир Тимофеевич торопливо прижал ее к себе и стал гладить по спине.

– Вова, да я что-то… так не хочу, чтобы ты ехал, просто слов нет.

– Алька, но это же всего-навсего Чернигов! Практически сразу за чертой города! Я на прошлой неделе в Астану летал, так ты даже и не заметила.

– Не знаю, Вова, – вздохнула она.

– Можем вместе поехать, – предложил Владимир Тимофеевич, при этом он одной рукой продолжал обнимать жену, а другой пытался незаметно выудить из сумки шерстяные носки и шарф.

– А Сонечка? – Аля вывернулась из объятий и посмотрела строго.

– С Сонечкой.

– Так у нее же английская школа! И на электрофорез мы записаны на завтра. Да и маму на кого оставить? Ты, Вова, как будто не знаешь…

– Аля, тогда отойди от сумки примерно метра на два, – твердо сказал Владимир Тимофеевич.

После чего он решительно вынул из сумки все, с его точки зрения, лишнее. С изумлением обнаружил в боковом кармане пояс из собачьей шерсти и на его место пристроил коробочку с го. Наконец-то он сыграет с Анисимовым. Сто лет с ним не играл.

* * *

Нет, он никогда не появлялся неожиданно. Он всегда появлялся именно в тот момент, когда ожидание в наэлектризованном зале натягивалось как струна и могло лопнуть. Вот тогда выходил Давор, и зал отпускало. Зал выдыхал так, как будто бы до того не дышал минут десять. Санда по поводу этой незатейливой драматургии однажды сказала ему:

– Ты, купаясь в любви народной, все же не забывай, что ожидание Нового года всегда лучше, чем сам Новый год.

– Да я совершенно не в том смысле, – оправдывался он, – просто я некоторое время стою за кулисами и слушаю, как они звучат. Понимаешь, это как бы разогрев – но не для публики, а для меня.

– Нет, – не верила в такую версию прелюдии упрямая Санда, – уж я-то знаю, как ты любишь дешевые цыганские трюки, всякую ярмарочно-балаганную эстетику. Тебя же хлебом не корми, дай достать из шляпы голубя, из кармана зайца и монетку из-за уха мальчика в первом ряду… ну, образно говоря…

– Люблю, – легко соглашался Давор. – Так ведь я же не дирижер симфонического оркестра. Поэтому у меня и люди в зале не сидят, закрыв глаза, а к концу первого часа буквально бегают по потолку. Где ты видела, чтобы на симфоническом концерте танцевали? А на ярмарке танцуют так, что разваливаются башмаки. Тебе же понравилось, как я в Будве из собственноручно пойманной рыбы достал тебе кольцо с бриллиантом? Без всякого, заметь, повода. Просто из любви к искусству.

– Мне ужасно понравилось. Но потом я представила, как ты сначала в несчастную рыбу кольцо запихивал…