Бедный маленький мир

– Быстрее! – повторила Иванна. – Пожалуйста.

Видимо, полтора месяца густой, как кисель, депрессии, бесконечного полусна в темной комнате с зашторенными окнами что-то основательно нарушили в ее голове. Иначе бы она сейчас анализировала свои эмоции, работала бы с ними, дистанцировалась от них и понимала: то, что она делает сей час, – не лезет ни в какие ворота. «На голову не натянешь», – говорила ее бабушка.

Иррациональность, как душевная болезнь, подкралась к ней еще в марте, в тот самый день, когда она лежала вниз животом на деревянном мостике, смотрела на волосы Ундины, пока с ней рядом не возник Генрик с трубкой радиотелефона. Он тяжело дышал, и рука у бедняги дрожала – после их ростовской экспедиции он перенес инфаркт, но ни словом не упрекнул ее.

– Ну, зачем ты сам пришел? – Иванна приподнялась на локте и взяла у него трубку. – Иди, ложись.

Она жалела его, утешала, как могла, но гедонист и весельчак Генрик Морано сдавал на глазах. Вроде бы реабилитационный период проходил нормально и доктор велел бодриться, но что-то сломалось в нем. «Это психосоматика, фройляйн, – объяснял он ей. – Я виноват, и сколько бы вы ни говорили, что я не виноват, ничего не изменится. Никуда я не гожусь…»

– Алекс звонит, – тихо сказал Генрик.

Что? Что Леша говорит? Он во Фрайбурге и сейчас приедет. Приедет не один. И просит у нее прощения, что не давал знать о себе несколько дней.

Иванна удивилась. Как несколько дней? У нее такое чувство, что она здесь месяц, или два, три.

– Несколько дней… – повторяла она, идя к дому. – Несколько дней…

– Что? – переспросил Генрик.

– Леша сейчас приедет… – Иванна замедлила шаг и взяла Генрика под руку.

В доме Генрик отправился распорядиться насчет обеда, а Иванна впервые за несколько дней решила посмотреть на себя в зеркало. Без особого, впрочем, интереса, просто в силу необходимости. То, что она увидела – незнакомые морщинки у рта и сиреневые тени под глазами, – оставило ее равнодушной. Она и раньше без особого воодушевления относилась к своей внешности, а теперь и вовсе охладела. Но все же умылась и с удовольствием вытерла лицо жестким полотенцем – с силой, так, что покраснели щеки.

С Лешей она не виделась с тех пор, как улетела в Израиль. Это было в первых числах марта. Теперь март приближается к середине. Совсем немного времени прошло… Но пережила много чего: гибель Дины с Ромочкой, испуг от исчезновения Леши и разговор с Ираклием. А еще пережила два с половиной часа музыки, которая просочилась в ее кровь и теперь живет в ней на клеточном уровне. То переживание было самым неоднозначным. Она попыталась написать о своих ощущениях Виктору – ей нужно было кому-нибудь рассказать.

А что значит «не один»?

Иванна вышла в гостиную и наткнулась на взгляд. Наткнулась в буквальном смысле, как на физическую преграду. И остановилась.

Человек кивнул ей – без улыбки, но приветливо. И взгляд был не жестким, просто каким-то очень необычным. Необычный взгляд и строгое, немного тяжеловесное лицо.

И только потом она увидела Лешку. Тот подошел к ней откуда-то сбоку, обнял за плечи и поцеловал в щеку.

– Привет, – сказал несколько напряженно. – Прости, что заставил тебя волноваться.

– Мы нарушили все протокольные нормы, Иванна, – произнес незнакомец. – Я не прислал визитной карточки, не спросил разрешения, в конце концов. Меня зовут Зоран Николич, или Зоран Бранкович, как хотите. И в настоящее время я возглавляю всю иерархию Второй Вертикали.

– Как? – Иванна посмотрела на Лешу. – Какой вертикали?

– Белые мотыльки, – пояснил Леша.

В этот момент в гостиную бочком входил Генрик, пропуская Тильду, которая несла на подносе кофейник и сахарницу. При последних словах Генрик застыл в дверях, а Иванна заторможенно следила за плавным движением Тильды к кофейному столику.

– Я считал бы за честь поцеловать вам руку, но не приближусь ни на сантиметр, пока вы мне не позволите, – совершенно не куртуазно, а достаточно сухо сказал Зоран как-его-там.

Год назад они с Виктором и ребятами ездили на полигон стрелять по стендовым мишеням. Их отделу это делать было необязательно, но им нравился сам процесс. Потом, вдоволь настрелявшись, все вместе отправлялись в какой-нибудь ресторанчик на обуховской трассе – поесть шашлыков и попить пива. Сейчас она смотрела на незваного гостя и видела стендовую мишень. Только в руке не было гладкой тяжелой рукоятки пистолета. Но в живых людей нельзя стрелять, как по мишеням, она-то знает. В отличие от некоторых.

– Нужно поговорить, обязательно, – добавил Леша с каким-то опрокинутым лицом. – Выслушай нас, обязательно. Это важно. Пожалуйста, Иванна.

– Нас? – переспросила Иванна. – Ты стоишь в доме Деда и лоббируешь интересы… вот этого человека?

– На все, что вы говорите, вы имеете полное право, – подал голос Зоран как-его-там. – Но одновременно совершаете большую ошибку. А свои интересы я лоббирую сам. Алекс все делает не для меня, а для вас.

– Вон отсюда, – тихо промолвила Иванна. – Никогда больше – ни здесь, ни где бы то ни было – я вас видеть не хочу. Обоих.

Ей очень хотелось кричать и бросаться предметами, разбить все, что бьется. Но перед лицом куратора Второй Вертикали, врага и убийцы, она не поступит так ни за что.

– Не получилось. – Зоран как-его-там пожал плечами. – Ладно.

– Неужели деньги? – Иванна посмотрела на Лешу.

– Бог с тобой, – промолвил тот еле слышно.

– А что тогда?

– Все не так. Не так, как мы думали.

– Тебя, конечно, не купить, но очаровать можно. И заболтать тоже. Бедный ты бедный.

– Иванна, – сказал Зоран, – забудьте, я уйду, и больше вы меня не увидите. Все это не стоит… Но он вас любит. Я знаю, что говорю.

– Нет, – сказала Иванна, – уходите оба. Оставьте меня в покое.

С тех пор она больше не ходила к озеру. От Виктора пришло письмо – короткое. Фактически, в нем была одна фраза: «Боюсь тебя о чем бы то ни было спрашивать». Иванна понимала, что заболела, только вот не знала чем. Она все время мерзла и много спала. Окна ее комнаты постоянно были зашторены. Из еды пила только бульон. Как всегда, как бывает во время болезни, день и ночь поменялись местами, перепутались, и Иванна не вполне понимала, какое время суток на дворе.

Однажды, выглянув в окно, увидела внизу в сумерках целую плантацию желтых и сиреневых тюльпанов и поймала себя на мысли: весна-то уже совсем настоящая. И что за сумерки сейчас – перед рассветом или на закат? С открытым окном было холодно и влажно, она принялась его закрывать и ударилась ребром ладони о тяжелый медный шпингалет.

«Генрик… – в тот момент подумала Иванна. – Как там Генрик?»

Генрик умирал.

Он лежал в своей постели – тихий, худенький, с отекшими ногами в серых шерстяных носках, со свалявшимся белым пухом на розовой лысине. Рядом сидела его дочь Антье, которая, оказывается, еще неделю назад прилетела из Нью-Йорка, где у нее была своя картинная галерея и какой-то арт-салон. От прежнего Генрика Морано осталось мало чего.