Бедный маленький мир

– Что? – Взгляд Витки неожиданно сфокусировался. – Давора Тодоровича? Какая прелесть!

– Ага, кто бы сомневался… – пробормотал Милош. – Спасаю тебя от депрессии, жертвую собственным глазом – а их у меня всего два! – а ты говоришь «какая прелесть». Нет, все-таки вы, бабы, суки. Причем все.

– Ну, прости…

– Бог простит. О чем это я? Ах, да. Ладно бы Бранка просто играла у него в оркестре, так ведь еще в него влюбилась. Влюбилась!

– Что же, логично. Ой, прости… А он?

– А он – ничего. Относится к ней, видите ли, по-отечески.

– Жаль… А она?

– А она взяла и нашла себе парня. Вчера вечером звонила.

– А он?

– Думаю, ему полегчало, – сквозь зубы прошипел Милош. – Не люблю сербов.

– Нет, тебе не угодишь, – вздохнула Витка и принесла из кухни бутылку виски и живого рака. Рака она устроила на ладони и стала смотреть ему в глаза, проговаривая: – Кто у нас тут такой шевелистый? Чьи это глазики, чьи это усики? Усики-пусики. Сербы, хорваты, косовские албанцы… В ваших делах хрен чего поймешь, дорогой. – Витта погладила Милоша по буйной головушке. – Значит, лучше было бы, чтобы он ее поимел? Воспользовался, так сказать, влюбленностью и доверчивостью девушки? Видишь, оказывается, Давор Тодорович не только охренительно красивый и талантливый дядька, он еще и благородный человек. А? Ты прямо сейчас меня будешь душить или пойдешь руки помоешь? По выражению твоего здорового глаза, Милош, сразу можно понять всю глубину фразы «смотрел с бессильной ненавистью».

– Тебе, дуре, не постичь всей глубины и сложности наших межэтнических, социокультурных и межконфессиональных отношений, – произнес он со всей серьезностью и ущипнул ее за грудь. – Это пустая и тупиковая дискуссия. Предлагаю отнести рака на кухню и в конце концов начать трахаться.

– Ты же филолог! – возмутилась Витка, запахивая футболку. – Есть же, в конце концов, приемлемые эвфемизмы!

– Да? – добродушно переспросил Милош. – Эвфемизмы? А в моем языке если хотят трахаться, то так и говорят – трахаться. Безо всяких эвфемизмов. Иди сюда.

– Ты же инвалид! – кстати вспомнила Витка.

– Уже нет. И к тому же лучшего способа лечения депрессии человечество еще не придумало.

* * *

– Не просыпается, – сказала Лена Свенссон. – Не хочет. Снова звать Ковальски?

– Не надо никого звать, – устало обронил Зоран. – И вы тоже пока свободны.

Она ушла, покачивая бедрами, и отметила с сожалением, что он даже не посмотрел ей вслед.

Зоран подошел к изголовью кровати и стал внимательно рассматривать спящего. Высокий лоб, вызывающий уважение нос, в темных волосах немного седины. Если бы не скулы, можно было бы подумать, что он – еврейский мальчик. Но – нет, славянские скулы сильно меняют дело.

– Ну что? – Зоран положил руку ему на плечо и легонько потряс. – Подъем, сэр. Лена пошла варить овсянку.

Нет, не симулирует. Спит себе и спит.

Хорошо, что обошлось без членовредительства. Ни царапины, ни гематомы. Переиграли этих козлов на мизере, вывели парня из-под прицела, выключили. Спасли.

Снайпера сняли так, что тот даже не изменил положения тела – так и остался лежать, глядя мертвым глазом в оптический прицел. То-то разговоров будет в тихом украинском городке. На полгода точно хватит.

Да, такие методы. А что, с козлами можно как-то иначе? Разве у Эккерта были другие методы? Пусть только не рассказывают сказки о том, что у Эккерта не было изумительно обученных людей, которые выполняли деликатные поручения. Были, и не одна группа. И даже не две. Чем отличаются Первая и Вторая Вертикали? Тем, что одни, грубо говоря, занимаются геополитикой, а другие – гуманитарными интервенциями?

– Ну ее к чертям собачьим, такую разницу, – негромко произнес Зоран, потомок сербских королей, и покосился на спящего.

Только как все это объяснить Иванне?

Спит. И даже не подозревает, что некоторое время назад его доставили сюда самолетом в рояле Ronisch вместе с дипломатической почтой.

«Спасибо тебе, посол Швеции в Украине Ингмар Эрикссон, – с нежностью подумал Зоран. – Без тебя бы я не справился».

Посол не имел к Вертикали никакого отношения, но умел быть благодарным.

Когда-то Зоран оказал ему одну услугу. Еще когда посол не был послом, а работал советником в консульстве в Минске. Зоран тогда проводил многочасовые психотерапевтические беседы с белорусским президентом. А по вечерам пил со Ингмаром все, что горело. Потому что бедолаге Ингмару в тот период было решительно все равно, что пить, с кем и в каких количествах.

Познакомились они в ресторане отеля, и очень скоро Зоран был в курсе его личной трагедии: любимый и единственный раздолбай-сыночек Ингмара прочно сидел на героине, и уже были два случая передоза, и кома, и клиническая смерть. Зоран решил проблему – снял с иглы нежного мальчика и талантливого виолончелиста. Правда, снял быстро и грубо, потому что времени было мало, и даже в процессе общения с пациентом сломал ему бесценную виолончельную руку. Но бесконечно счастливый отец все равно сообщил, что теперь ему, Зорану, принадлежит его, Ингмара, жизнь. «Да пошел ты…» – сказал ему тогда Зоран. А вот надо же, пригодилось.

И теперь он живет в его, Ингмара, доме, и благодаря прямому и близкому родству посла с руководителем Совета безопасности своей страны ему некоторое время можно не беспокоиться по поводу возросшей активности Гаагского трибунала. И хотя официальная версия заключается в том, что его прячет ФСБ России, дай ему бог некоторое время сохранять дистанцию по отношению к этим добрым людям. По той простой причине, что и ФСБ России, и служба безопасности Украины с некоторых пор пользуются консультационными услугами человека, который считает себя шефом восточноевропейского регионального кластера Второй Вертикали, не являясь им по сути, афериста и самозванца, который вот уже несколько лет играет в свою странную и на первый взгляд очень иррациональную игру. И суть этой игры ему, Зорану, крайне необходимо понять.

* * *

Просыпаться не хотелось. Хотя я уже проснулся, лежал с закрытыми глазами и думал, что две бутылки коньяка на троих – совсем не тот случай, чтобы забыть, как добрался домой. Немного болела голова, очень хотелось пить и почему-то невыносимо чесалось левое ухо.

«А ведь Иванна уже должна приехать», – подумал я и открыл наконец глаза.

И увидел белую стену с каким-то пастельным пейзажем. В пейзаже уверенно доминировали бледно-сиреневые тона.

Я лежал, чесал ухо и тупо смотрел на пейзаж, на женщину с розовым зонтиком в смещенном центре композиции. Она уходила в глубь аллеи в длинном развевающемся плаще.

– Доброе утро, – произнес мужской голос, и в кадр бесшумно вошел человек в джинсах и белой рубахе.

«Если я умер, то это – святой Петр», – пришла в голову совершенно идиотская мысль.

Святой Петр был загорелым, гладко выбритым и внимательно смотрел на меня яркими синими глазами. И лет ему было не больше сорока пяти.

– Меня зовут Зоран, – сообщил он и протянул мне руку. – Давайте, я помогу вам встать. Если хотите, конечно.

Его драконьи глаза продолжали меня изучать с какой-то еле заметной иронией. Глаза синие, ресницы черные. Страшное дело. Смерть бабам.