Бедный негр

Мятеж уже переставал выражать идеи революции; во главе движения оказались различные ничтожества, которые не могли принести никакой пользы народному движению; напротив, они уводили его в сторону от намеченной цели. Можно было подумать, что столько крови было пролито только ради возвеличивания этих жалких людишек. Педро Мигель прекрасно отдавал себе отчет во всем этом — вот почему он решил сложить оружие.

В свою очередь, инстинкт верно подсказал Эль Мапанаре, что наступила благоприятная минута, когда можно воспользоваться поражением грозного повстанца, который не сумел извлечь выгоду из своего преимущества в битве у Лос-Апаматес.

У него осталось всего лишь трое из его верных капайцев, грозных ягуаров, для того чтобы нанести задуманный им вероломный удар в спину. А среди сотни оставшихся в живых после последнего сражения повстанцев едва ли двадцать человек по-прежнему сохраняли верность Педро Мигелю. Остальные были из отрядов Семикожего, Схоласта и прочих мелких главарей, которых Педро Мигелю удалось объединить под своим началом.

«Два десятка, не больше, — размышлял Эль Мапанаре, делая свои мрачные подсчеты, — и среди них больше половины скорее пойдут за Коромото, чем за Педро Мигелем. Так что, разбив это звено в цепочке, как были разбиты два другие в бою при Лос-Апаматес, исчезновения которых никто и не приметил, так было все чисто сработано, можно будет, как говорится, прибрать к рукам и всю остальную цепочку. И вся она достанется его милости, находчивому человеку. И кто же это такой человек, прямо ума не приложу? Скажи, боже правый? Коли таково твое желание, так сотвори все, как в молитве».

И события не преминули прийти на помощь находчивому человеку.

Выстрелы и крики: «Да здравствует правительство!» — вывели Педро Мигеля из глубокой задумчивости: он сидел у смертного ложа Сесилио.

Выхватив из ножен саблю, Педро Мигель выбежал из комнаты. В окно он увидел, как рухнул со своего коня верный Хуан Коромото. Педро Мигель пересек галерею и бросился вниз по лестнице.

Между повстанцами и передовым отрядом майора Сеспедеса, который подходил с новым пополнением, завязался жаркий бой. Майор явно хотел взять реванш за поражение в Лос-Апаматес. И Хуан Коромото первым ринулся в бой, но вдруг откинул назад руки, словно его ударили в спину. Сбегая по лестнице, Педро Мигель слышал, как вокруг него свистели пули, которые никак не могли принадлежать врагу и которые даже не летели в сторону неприятеля. Продолжая сбегать вниз по лестнице, взбешенный предательством своих людей, Педро Мигель глазами разыскивал негодяя, который вел по нему стрельбу. Но ему не удалось добежать до последней ступеньки, по ним скатилось уже бездыханное тело… А вокруг под свист пуль пронесся неистовый вопль:

— Да здравствует Эль Мапанаре!

Капитан

— Революция, возглавляемая федералистами, победила, — рассказывал Сесилио-старший Педро Мигелю. — А я-то возвещал ее приход, называя ее Великим Сеятелем! Пеплом, смешанным с кровью, покрыла она нашу страну. А в сердцах оставила неизлечимые раны.

Он умолк на миг и снова продолжал рассказ о событиях, происшедших с того памятного утра:

— Двое из горстки оставшихся верными тебе людей смогли ускользнуть из отряда, который бросился преследовать авангард правительственных войск, а потом вступил в бой с основными силами Антонио Сеспедеса. Они помогли мне перенести тебя в дом и оказать тебе помощь, и снова наша домашняя сестра милосердия, наша Соль Семьи, стала ухаживать за тобой. Мы наспех похоронили Сесилио-младшего в том месте, которое я однажды показал тебе, и тут же, узнав, что победа досталась Эль Мапанаре, поспешно покинули наш дом, Ты был совсем плох и часто громко бредил. Твои верные негры несли тебя в гамаке, и мы с Луисаной шли пешком по объятым огнем плантациям. В свое время мы легко отделались от знаменитых красных петухов Педро Мигеля, а теперь за нами несколько дней подряд, без передышки, гнался Эль Мапанаре, готовый выжечь весь лес, лишь бы поймать нас; кроме того, нам грозила опасность попасть в руки бандитам, которые вместе с Эль Мапанаре завладели всем Барловенто. Луисана героически старалась вырвать тебя из лап смерти, словно она начисто забыла о своей десятилетней безуспешной битве с нею у постели Сесилио, и я, как мог, ободрял ее в этой борьбе — единственное, что мне оставалось делать. Другой жизни у меня не было и не будет, а в этой у меня не хватало сил на то, чтобы лелеять какие-то надежды.

В заключение он добавил:

— И вот мы здесь (хорошо, что ты поправился) ждем не дождемся фелуки, которая должна увезти нас из этих страшных мест.

Они сидели в домике рыбака, на берегу тихой бухточки, защищенной от морского ветра виноградниками. То был суровый скалистый берег, на который набегал уже усмиренный прибой, разбивавшийся о грозную гряду рифов, оторванных от гор в результате чудовищного доисторического катаклизма. Тоскливо-печальный безлюдный берег был так созвучен меланхолии, охватившей выздоравливавшего повстанца.

Из картин войны, которые прошли перед глазами Педро Мигеля за годы его повстанческой жизни (в одних кровавых сценах он участвовал как зритель, в других как действующее лицо), одна картина, словно воплотив в себе все другие, глубоко запечатлелась в его памяти.

Его верный друг, Хуан Коромото, который так надеялся на него и так верил ему, вдруг рухнул с коня, схватившись руками за спину, куда нанесен был предательский удар. А ведь Хуан Коромото был бедным негром, каким был весь народ. Педро Мигель отвернулся от него и тем самым подставил под коварный удар, и, быть может, не войди он в Большой дом, этого не случилось бы.

Хуан Коромото слагал стихи на празднествах святого креста и, казалось, не сетовал на свою судьбу. Раб Хуан Коромото сажал какао в Ла-Фундасьон, асьенде, принадлежавшей семейству Алькорта, и однажды он с великой радостью ударил в барабан, возвестивший освобождение негров, чтобы вскоре опять трудиться на плантациях какао, «как доселе». Он нёс свой крест, переносил несчастья, терпел горести, но порой бывал счастлив. Но лишь в тот миг, когда он получил удар в спину, он по-настоящему понял цену жизни и в предсмертном порыве ринулся грудью вперед, — к великой надежде всей своей жизни. Бедный негр рухнул с коня войны, так и не увидев эту надежду.

Море бьется об острые скалы, оторвавшиеся от огромной горы; в тягостное безмолвие погружен пустынный скалистый берег. Лишь вдали виднеется рощица кокосовых пальм, Что растут на голых камнях наперекор бурям и ветрам, и этот угрюмый пейзаж вновь вызывает в памяти неизгладимую картину: Хуан Коромото рвется грудью вперед наперекор удару злого рока, и руки его попирают смерть в этом могучем броске к жизни.

В душе Педро Мигеля Мстителя не осталось ничего, кроме мучительного разочарования, и, глубоко скорбя, он проводит дни, вглядываясь в гнетущее безмолвие морских просторов, где словно затерялось его последнее воспоминание о войне.

Иногда он заводит разговор о своем уходе — он ведь уже совсем здоров.

— Куда ты пойдешь? — спрашивает его Луисана.

Педро Мигель пожимает плечами и снова печально смотрит вокруг. Сесилио-старший также подумывает об уходе. Он уже стар, и его новые странствия, как видно, будут недолгими. Сесилио-старший хочет остаться наедине со своим горем, причиненным смертью племянника, и он собирается в путь, еще сам не зная куда, — может, туда, где одна тень будет вести нескончаемый диалог с другой. Слишком долго длился привал, устроенный им в пути, а ведь солнце его жизни и скорбной величавой любви уже близко к закату. Но он не хочет, чтобы эта скорбь помешала тем, кто еще может обрести счастье в жизни. Он хочет умереть в одиночестве, чтобы не видеть вокруг себя опечаленных лиц, — ведь это лишь потревожит снисходящий на него вечный покой, — не хочет слышать плаксивых причитаний, которыми будут провожать его в беспредельно далекое нескончаемое путешествие. Он намерен познать все таинства жизни, прежде чем погрузиться в таинства смерти.

Луисана догадывалась обо всем этом и прекрасно понимала, что дальше так продолжаться не может, вот почему порой она предавалась горестным размышлениям.

— Настало время отпустить дядюшку. А мне, верно, придется поселиться в комнате, которую отвела мне Кармела?

Однако первой самой насущной необходимостью в их жизни было как можно скорее покинуть этот неприютный берег, где их поджидали грозные опасности (по всей округе мятежные отряды разыскивали мантуанцев). Два негра, оставшиеся верными Педро Мигелю, принесли новости о вооруженных отрядах, которые прочесывали побережье, чтобы помешать бегству семей олигархов, бросивших свои дома в городах Барловенто, где жесточайшая политическая борьба обострялась классовыми противоречиями и расовыми предрассудками.

Почти все мантуанцы Барловенто бежали на остров Маргариты, туда же намеревались переправиться и лиценциат Сеспедес, договорившийся со знакомым шкипером фелуки, которая должна была пристать в бухте, где стоял домик приютившего их рыбака. Первым делом надо было спасти Луисану, над которой нависла угроза расправы. Что касается Педро Мигеля, здоровье которого сильно пошатнулось после тяжелого ранения, то и ему было опасно оставаться в этих местах. Словом, необходимо было бежать отсюда, а уж потом каждый выберет себе дальнейший путь.