Бедный Юрик
Шрифт:
Правда, время от времени на эти темы у нас случались стычки. Я все еще никак не могла избавиться от пионерско-комсомольской инфицированности культом личности Сталина. Все еще числила его человеком крупным, незаурядным, особенно по сравнению с мелюзгой, его преемниками. А Генрих для него другого определения, кроме «палач», «бандит», не знал. К тому же уверял меня, что все понимал про Сталина уже в сорок восьмом – сорок девятом году. А я в глубине души считала, что просто он набивает цену своей проницательности.
Другой любимой темой у нас оставалась литература. Раз уж заговорили о пороках режима, то неизбежно вышли на роман Дудинцева «Не хлебом единым». Тут наши восторги полностью
Ну, ладно! Роман Дудинцева в те годы не сходил с языка самого лучшего в мире читателя, советского. Но как-то вдруг упомянула я ростановского «Сирано де Бержерака». Просто к слову пришлось… Для подтверждения мысли. И никакого продолжения, отклика я не ждала. Потому что среди своих что ростовских, что бийских, что новосибирских знакомых не встречала никого, кто читал или видел на сцене эту пьесу. А Генрих знал ее кусками наизусть. Более того, в каком-то состоявшемся или намечавшемся спектакле ему поручили делать декорации – балкон для Роксаны и нишу под ним, из которой герой суфлировал де Невиллетту.
А раз уж заговорили о признаниях, которые Сирано писал за простодушного Кристиана, то Иванов не удержался сообщить, что сочинял в десятом классе для друга послания к некой новосибирской Роксане. Пришлось и мне сознаться, что писала за подружку письмо-исповедь. Правда, адресованное не к самому «предмету», а к его ближайшему другу, с призывом помочь разобраться в чувствах. Ох, неважно, – что, кому, от кого. Главное, эта лавина совпадений нарастала! А впереди еще был Бредбери!
Нет, до этой точки совпадения случилась неожиданная заминка. Две или три наши совместные поездки подряд не состоялись. Причем не по случайности. В первый раз я еще издали заметила фигуру в светлых брюках и уже не в куртке, а в спортивной рубашке с короткими рукавами, впрочем, тоже отстроченной. Но едва я подошла ближе, как мой «герой» резко повернулся и скрылся во дворе под аркой. В собственном дворе. Я пропустила пару трамваев, но Генрих так и не появился. Ну, и черт с тобой! Оно мне надо! Значительно больше в эти дни меня занимало, какое впечатление произвел на редакцию «Сибирских огней» искореженный мною очерк Маслова.
Назавтра я уже никого не высматривала и не ожидала, а почти на ходу запрыгнула в отъезжавший трамвай. И в нем в дальнем углу увидела Генриха, который сразу же круто повернулся ко мне спиной и уткнулся в какую-то тетрадь. Более того, едва мы доехали до «Башни», он выскочил из вагона, причем к выходу пробирался, не отрываясь от увлекательного чтения. Чем окончательно меня возмутил. Он что – думает, что я буду к нему в знакомые набиваться? Дурак, что ли? И я выбросила всю эту историю из головы…
Но неприятный осадок все же остался. Я даже бабушке со смехом пожаловалась:
– Помнишь того человека, что приносил мне рисунки для статьи? Он было решил со мной завязать дружбу, подружил недели две и вдруг стал прятаться по подворотням, лицо полой прикрывать. Сумасшедший, наверное?
– Я бы на его месте тоже убегала от тебя в подворотню, – съязвила бабушка. – Посмотри, на кого ты похожа! Неужели нельзя привести голову в порядок? Тебя же завивка совершенно меняет. Эти лохмы твои – просто неуважение к окружающим. Про неуважение к самой себе не говорю. Кстати, соседка с третьего этажа, Лидия Ивановна, оказывается, шьет и заказы берет. Я уже с ней договорилась: она и тебе, и мне сошьет по юбке. Сегодня вечером пойдем на примерку…
Это нам мама в апреле, к моим
именинам, прислала по отрезу черного крепсатэна. Бабушке – матовый, а мне – двухсторонний. Юбка через неделю была готова. Моя, как я и заказывала – восьмиклинка, причем, клин – блестящий, клин – матовый. Очень мило. Бабушкина, прямая, поспела позже. Кстати, талию мне соседка намерила семьдесят четыре сантиметра. Чудеса! Ура! Обычно я склонялась к восьмидесяти. Вот что значит весна и активный образ жизни! Да, еще в маминой посылке приехали две вышитые крепжоржетовые блузки. Бабушке – опять же прямая. А мне приталенная, на резинке, рукав – фонариком, с круглым воротничком. Теперь будет, с чем их носить! Только бы дождаться конца моей себорреи! А то не вяжутся эти изящные наряды с фиолетовым затылком. Он больше подходит для деревенской курицы. Так метят рачительные хозяйки своих легхорнов, чтоб не спутать с соседскими.Вот за хлопотами вокруг моего гардероба, за переговорами с редакторами «Советского воина» и «Сибогней» о сроках и формах моего перемещения из одной редакции в другую, за клокотанием во мне творческой энергии, которая выплескивалась в новенькую хорошенькую записную книжку (ее и почитать теперь было некому; в Бийске я осчастливливала своими глубокомысленными «психологизмами» и «философизмами» Рогова, но сегодня море чувств не то обмелело, не то исчерпалось, а может, вообще было не море, а небольшой рукотворный прудик), я почти позабыла о Генрихе. Тем более мелькала мысль: может, поеду в Питер, покажу свои афоризмы, наброски и стихи Диме Резникову. Он еще в пору нашей переписки все мечтал увидеть, что я пишу.
И я, уловив момент, черкаю Диме эпистолу о своих аспирантских планах! И получаю почти мгновенный отклик, полный дифирамбов Ленинграду…
Но вдруг… Опять это самое «но вдруг». Кстати, в юности я очень в него верила, можно сказать, надеялась на него. Мне всегда казалось, что оно притаилось за углом специально для меня и вот выйдет в радужных одеждах, расстелет передо мной если не ковровую дорожку, то еще лучше, таинственную тропинку со следами невиданных зверей. По которой меня будет сопровождать белый рыцарь. В сверкающих доспехах. В общем, всякий книжный, романтический бред…
Но правильно сказано: каждому воздается по вере его. В какой-то момент мы сотворяем и притягиваем к себе из ноосферы эти свои фантазии.
Так вот, Лидия Ивановна еще пришивала последние крючки (или кнопки) к моей восьмиклинке, как на трамвайной остановке меня ожидал аспирант Иванов. Причем, ожидал не десять минут, судя по его озабоченному, нервному лицу. Дело в том, что я пришла на трамвайную остановку много позже обычного: ехала не в военный городок, а в центр. Отпросилась у Захара для посещения «Сибирских огней».
– Здравствуйте, – как-то смущенно приветствовал меня Генрих. – А я уже волнуюсь, не стряслось ли чего?
– Нет, у меня просто сегодня особое расписание. У вас ведь оно тоже иногда меняется? – слегонца съязвила я. Но в общем настроена я была благодушно. Уже выпала из этой коллизии.
Пришел трамвай. Генрих, как всегда, был галантен при посадке. Вагон оказался относительно свободен – все рабочие и служащие уже трудились на своих местах. И мы уселись в конце салона рядышком. Некоторое время длилась необъяснимая, непривычная пауза. Я по случаю этого молчания несколько бесцеремонно разглядывала своего спутника холодным, так называемым «писательским» оком. Он, кажется, не изменился. Только сменил туфли на босоножки. Как, впрочем, и я. И кепку свою отменил. Волосы чуть отросли, хотя и не погустели. С любопытством отметила какие-то странные белые хлопья в ушных раковинах. «Лишние мозги из дырок лезут, что ли?» – сострила я про себя. И тут он заговорил: