Бедный Юрик
Шрифт:
– Инна, у меня к вам серьезный разговор. Если вы не спешите…
– Как раз сегодня не спешу. Мне – в центр. И без определенного времени.
– Ну, вот и прекрасно.
Пятнадцать минут через Кривощеково и Коммунальный мост проехали в том же молчании. Сошли на набережной, где я собиралась сделать пересадку.
– Если не возражаете, пройдем пешком до центра. Я вас провожу.
Опять несколько минут неловкой тишины. Генрих вдруг остановился:
– Инна, я должен сказать вам одну вещь – я женат…
Как я вскинулась! Обычно такая вежливая, приветливая, доброжелательная и со знакомыми, и с незнакомыми, но особенно в служебных отношениях (а ведь это был мой автор!), я, оскорбленная до глубины души, напала на спутника, как соседка по коммунальной квартире.
– Это вы к чему бы мне сообщаете? Я что, посягала каким-то образом на вашу личную жизнь? У нас чисто деловое знакомство, случайное совпадение маршрутов,
Я выпалила все это одним духом. Даже не подозревала, что умею так складно. Уж очень оскорбилась! Ну, слава Богу, разделалась. Удивило меня только, что автор мой во время этого монолога краснел, бледнел, шел какими-то пятнами, было протягивал ко мне руку, отдергивал ее… Мы уже никуда не шли, а стояли в начале Красного проспекта, в тени облисполкома. Когда я замолчала, заговорил он:
– Инна, вы меня не поняли. Я совсем не подозреваю вас в намерениях меня куда-то заманить. Я как раз понимаю, что ничего для вас не значу. Это вы для меня много… все значите… А я действительно женат… уже давно. Почти девять лет. И брак этот с самого начала был неправильный. И теперь уже исчерпан. Я на днях сказал своей жене, что полюбил другую женщину… Вас то есть… И теперь хочу вас просить – помогите мне разобраться, что с этим со всем делать? Сейчас я вас оставляю… Вы обо всем этом подумайте. А через какое-то время я снова появлюсь. И мы поговорим…
Генрих замолчал и тут-то и коснулся моей руки, как бы прощаясь. Потом резко повернулся и пошел к трамвайной остановке. А я осталась с раскрытым ртом…
День, начавшийся так странно, и дальше шел наперекосяк. Разговор с редактором «Сибирских огней» Лаврентьевым не состоялся, его срочно куда-то вызвали. Я, раз уж оказалась в журнале, зашла в отдел поэзии и взяла стопку стихов Казимира Лисовского для нашей газеты, о которых договаривался еще до отпуска Горбунов. И побрела пешком. Сначала по Красному проспекту, а потом через овраг, мимо развалюх Каменки, то под горку, то на горку, в военный городок. Шла больше часу. Но ведь транспорта прямого все равно не существовало. Пришлось бы ехать с пересадкой, вкругаля. По времени то на то и получилось бы. А в течение этой длинной прогулки я все передумывала, пережевывала утренний разговор. Пыталась разобраться в своих чувствах, ощущениях. И не могла. Было ясно одно – к такому повороту событий я совершенно не готова. Да, каких-то необыкновенных обстоятельств, романтических, фантастических, я в своей личной жизни ожидала. Встреча в командировке, знакомство в пути, отпуске, спасение в шторм. Рафинированная компания… Короче, как там у Драгунского – «Пожар во флигеле, или Случай во льдах»? Но чтоб ординарная ситуация, прозаическая, служебная вдруг так круто перевернулась? И, главное, неясно – к добру это или к худу? Нужен ли мне этот человек? Который уже, не спросясь у меня ответа и совета, принялся что-то менять, ломать в своей жизни. Возложив каким-то образом на меня ответственность за его судьбу… И за судьбу неизвестной мне женщины… А он мне нравится?.. Скорее всего… если быть честной… то да! Как хороши были наши утренние поездки, как интересны разговоры! И как (теперь можно себе сознаться) мне их стало не хватать в последнюю неделю! А! Так вот, оказывается, почему он исчез! Он принимал какие-то решения… Внутри себя? Или считал нужным жену поставить в известность?
Эти размышления вслепую и впустую дорисовывали портрет героя, добавляли ему светлых красок, истолковывали почти все в его пользу. Но главное – ситуация становилась все острее и загадочнее. Хотелось заглянуть на следующие страницы. Хотя подчас я начинала опасаться, а не наткнусь ли я в них на какую-нибудь пошлость, двусмысленность?
И уже добравшись до своего рабочего стола, отдав Захару стихи Лисовского и получив его согласие на работу с письмами, я отдалась этому простейшему, полумеханическому занятию. На большее сегодня я была неспособна. И так – до шести.
Дома я все-таки не утерпела, рассказала бабушке сегодняшнее происшествие. Чем немало ее встревожила. Она, как я узнала позже из ее писем к маме в Ростов, была обеспокоена моим затянувшимся безбрачием. Но не скандальным же образом с ним прощаться! Слава богу, у меня числился чуть не взвод холостых приятелей. Правда, все они бабушку в качестве
моих возможных мужей не устраивали. Граф – грязнуля, у Рогова – плебейские руки (их не искупал чеканный профиль). Леня оказался слишком зависим от собственной матери. Арон не внушал доверия своей слишком яркой внешностью («красивый муж – чужой муж»). Виталий опрометчиво успел жениться, раньше, чем бабушка его увидела. Но думаю, что и он не был бы одобрен: тоже небрежен в одежде и быту. Знаком плюс оценивался один Васька, очень обязательный, аккуратный, добропорядочный. Бабушка мечтала: «Вышла бы ты за него замуж. Он всегда в командировках. Как бы мы с тобой хорошо жили!» Действительно, вариант прекрасный! Жаль, что ни Васька ко мне, ни я к Ваське никаких чувств, кроме чисто дружеских, не испытывали.Бабушка обсуждала со мной чрезвычайное происшествие допоздна. Я слушала ее советы, с чем-то соглашалась. Но про себя твердо решила предоставить все времени и случаю. А самой – навострить ушки и попытаться разобраться в себе. И в Генрихе.
Последний появился через два дня в конце работы у проходной военного городка. Интересно, долго ли ждал? А ведь мог и не дождаться. Я, случалось, уходила по заданию раньше. И через другую проходную. Сразу же предложил пойти в кино. В центр (в «Пионер» или в «Победу»?). На фильм «Без семьи». Кто же экранизировал эту повесть Мало? Сами французы? Или сентиментальные англичане, любители с подачи Диккенса историй про сироток? Я-то побежала охотно, мои школьные воспоминания были пропитаны трогательными приключениями Реми и Витали, которыми я зачитывалась по-русски дома и по-французски – в школе. И, встретившись с этими персонажами на экране, я опять погрузилась в свое детство. Поэтому, когда мы возвращались в Кривощеково, то не обменивались с Генрихом впечатлениями о фильме – да что там было обсуждать! Даже подростку все ясно. А я рассказывала, как жила в сорок пятом – сорок шестом годах в Москве, в какие ходила театры-концерты, с кем дружила – ссорилась, какие читала книжки, где их доставала.
А Иванов все это слушал как некие философские или религиозные откровения, задавал бесконечные вопросы и с трепетом ждал ответов. Причем искренность его интереса была несомненна и очень меня трогала. Меня еще никто никогда так не слушал. Даже Рогов… Даже Майка… Поэтому после кино я завела Генриха домой и наградила сборником рассказов Казакова. Считая, что заслужил. Кстати, еще и тем, что ни разу не заикнулся о главном. Видимо, мой срок еще не истек.
Маленькое отступление о наших культпоходах. В этот период нашего знакомства (после разговора на Красном проспекте и до отъезда Генриха в Алма-Ату) мы старательно посещали кинотеатры. Удобный, видимо, способ быть вместе, не выясняя отношений. Но смотрели почему-то совершенно стерильные, пресные фильмы, которые никак не соотносились с нашей личной проблемой. Но и к «смыслу жизни», к судьбам человечества, о которых мы, как будущие шестидесятники, вовсю беспокоились, тоже отношения не имели.
Ходили в какой-то клуб аж на набережной на «Военную тайну» по Гайдару. Что это нас все на детские фильмы тянуло? Такое уж кинопрокатовское безрыбье? Или пытались инстинктивно, через общие школьные воспоминания, как бы соприкоснуться кончиками, если не пальцев, то чувств? Еще «Ночной гость» – по рассказу Нагибина. Такой психологически-экологический этюд… С последующими по дороге домой рассказами Генриха о его охотничьих и рыбацких приключениях. И с моими просветительскими разговорами о Нагибине. Тут, впрочем, выяснилось, что мой собеседник читал и «Зимний дуб», и «Чистые пруды», и вообще Нагибина ставил в один ряд с Казаковым, «Арктур, гончий пес» которого ему необыкновенно понравился. В тот вечер я узнала о его первой собаке, кстати, пойнтере, как и Арктур.
Я тут же решила поделиться своими юношескими впечатлениями, увлечениями. С бухты-барахты рассказала о поездках в альплагерь, о замечательных людях, с которыми там познакомилась. Отсюда как-то случайно скатилась к старинным нашим спорам с Димой Резниковым: нужно ли ползти, стиснув зубы, к вершинам или следует прогуливаться по живописным лужайкам? Генрих оказался сторонником экстрима. Я тут же сообщила, что сошлюсь на его уважаемое мнение, когда через пару месяцев поеду в Питер выяснять насчет аспирантуры. Дима живет теперь там, и мне интересно будет продолжить спор, опираясь на новые аргументы.
Тут случилась некая пауза в нашем общении. И весьма кстати. Потому что вернулся из отпуска Михаил Николаевич и устроил нам всем взбучку. Правда, не слишком свирепую – по случаю получения диплома. И представления к очередному званию. Но все равно – работы накидал выше крыши.
В одну из суббот (тогда это были рабочие дни) вдруг опять позвонил в редакцию Генрих и сказал, что будет ждать меня на трамвайной остановке. По какой-то уже сложившейся привычке мы пошли пешком вдоль трамвайных путей. На задворках Октябрьского района уже проклевывалось сибирское лето, зацветала черемуха, никак не хотели наступать сумерки.