Бедолаги

Он второй раз был на похоронах. Не хотел брать в руки лопатку из ящика, наполненного землей, не знал, где венок и надо ли его искать, не знал, оставаться ли на месте, пока родители Роберта его рассматривают. Какие же они маленькие, намного ниже своего сына.

Пропитанная влагой листва потемнела, среди множества черных зонтиков полыхал один красный, под ним сгорбилась пожилая дама, лица Якоб не разобрал, но она сделала ему знак рукой, робкое и слабое движение, мол, иди, не стой так долго у могилы. Наконец-то они добрались до выхода, и он сел в такси, наконец-то поезд увез его с вокзала к серому и ровному пейзажу, и Якоб, ссутулившись, стоял в бистро, курил, пил пиво. Ганс встретил его по приезде. Позвонив вечером Изабель, он сразу застал ее дома.

8

Бывали и хорошие дни, с самого утра хорошие, они начинались безо всякого предупреждения с шумов из ванной и кухни, одинаковых каждое утро, но все же других, со стука в дверь ванной, когда она боялась, что вот сейчас захочется по-маленькому, и, свернувшись калачиком под одеялом, пересчитывала пальцы, как считала цифры на часах в гостиной (ненужных часах, ведь никто на них не смотрел), но все-таки минуты шли, и, если повезет, терпеть уже недолго, еще раз громкий стук — это Дэйв, и отец вопит от злости.

А если Сара выходила в коридор, мать хватала ее за руку и тащила к двери — давай-ка на толчок, пока отец бреется, давай без очереди. Однако ванная была заперта или, хуже того, не заперта, так что надо приоткрыть дверь и протиснуться в узкую, как раз по ней, щель и, споткнувшись, окунуться в горячий пар, в пышущую злобу, к огромному обнаженному человеку, пихавшему ее в сторону, чтобы не путалась под ногами, и быстро-быстро протянуть руку к крышке унитаза, ведь иначе возникнет и другое препятствие, возникнет даже в хороший день, когда отец проснулся трезвым. Отец хватал ее в охапку, рывком усаживал на унитаз, и тут уж ей не удержаться, прямо на крышке и молча, и вот уже день совсем не хорош, и они запирают Сару, подставляют стул к дверной ручке, выключают свет, и целый день их нет дома, а под дверью лишь узкая Щель, куда она проталкивает туалетную бумагу, когда слышит Полли, и Полли пытается лапкой поймать кончик бумаги, но Сара быстро дергает, затаскивает его внутрь, надеясь заманить к себе и Полли через узкую щель под дверью. Потом Полли игра надоела, и Сара уселась на корточки у ванны и принялась пересчитывать пальцы, пока не заснула, пока не пришел Дэйв и не решил было ее вызволить, но она воспротивилась, заплакала от страха, и Дэйв тут же отступил, но, перед тем как подставить стул к двери, под дверную ручку, он помог ей вытереть крышку унитаза и пол в ванной.

В хорошие дни утром стукала входная дверь: это отец, устремляясь на улицу, широко ее распахивал и вдруг отпускал, так что дверь со всей силы рвалась назад и захлопывалась, а он в последнюю секунду пытался утащить за собой на лестничную клетку и мать, но стоило той чуть зазеваться, как пальто и большая сумка с тряпками, салфетками, метелкой для пыли оставались внутри, а сама она снаружи.

Казалось, их голоса у подъезда слышны по всей улице, где иногда тормозила машина и хлопали дверцы, а потом наступала тишина. Сара выжидала, хотела в этом удостовериться. Ждала еще немножко. Если раньше времени подойти к окну, все получится наоборот: голоса громче, сначала у подъезда, потом на лестнице, и вот опускается дверная ручка, и вот уже: «Дерьмо поганое, зачем эти дети, если они дверь не откроют и не возьмут вещи! Дэйв! Сара!»

Это она. Сара. Сара без второго «р», как объяснил ей Дэйв (а уж он умел и читать, и писать), а «р» — это буква, значения не имеющая, но недостающая в ее имени. Иногда ее имя исчезало совсем. Она тут, а имя пропало, как это «р». А Дэйв был Дэйв, это уж точно. Называл ее котеночком. «Потому что ты прячешься за диваном, как котенок. Смотри, даже Полли сидит на диване. На самом верху».

В хорошие дни ее имя появлялось вновь, когда мать накрывала на стол, подавала, нарезав, целую буханку хлеба, раскладывала сосиски по тарелкам, а отец осматривался с довольным видом и ухмылялся: «То-то и оно, говорю, куда нам лучше-то?» А Сара умоляющим взглядом смотрела на Дэйва, чтобы тот встал и взял пиво с верхней полки холодильника. Дэйв, Дэйв? Он вставал с равнодушным выражением лица, но не успевал расставить банки на столе, а она уже тут как тут и протягивает обе руки, ладони кверху, чтобы Дэйв передал ей банки, что он и делал с тем же равнодушным видом.

В хорошие дни отец оставлял открытой дверь, которая вела на маленькую террасу и в сад, или оставлял ключ в замке. «Чисто рай, да еще игрушки, только смотри, чтобы эта шпана не забралась в дом». До обеда все другие дети в школе, и ничего не может случиться. Похоже, они знали, когда ее родителей нету дома, и после уроков залезали на каменную ограду, бросали камушки в окна, и, если не появлялись с руганью ни отец, ни мать, ни Дэйв, они спрыгивали в сад, где валялись игрушки — ломаная-переломаная пластмасса, рельсы от железной дороги, машинки без колес, разбитый самокат, ведерки и формочки. Мячики они давно уже утащили, цветные мячики от игры, которую подарили Дэйву.

Иногда они просто сидели там, прислонившись к ограде, и тихо переговаривались, или залезали на дерево и наблюдали за квартирой, или начинали бросаться камушками, заметив притаившуюся у стеклянной двери Сару. Когда Полли была на улице, Сару охватывал страх, а Дэйв все чаще уходил по утрам рано, пока не встали родители.

В плохие дни родители оставались дома. Мать снимала полиэтиленовый чехол со швейной машинки в детской и выгоняла оттуда Сару. Запирала за собой дверь, а отец ее звал, звал, толкался в дверь, а потом, обидевшись, засыпал на диване. Дэйв уверял, что ходит в школу, надевал школьную форму — форма была ему коротка, и ухмылялся. «Котеночек, береги себя», прощался он по утрам, склонившись над ее кроватью.

9

— А жениться-то зачем? — спросила Алекса.

Продавец из книжного поспешно собирал коробки и заносил их в магазин. Часы пробили семь.

— Так лучше, — чуть помедлив, ответила Изабель.

Справа кафе «Милагро», но она знала, что Алекса не вспомнит, не помнит их первую встречу в этом кафе, когда Изабель нашла под рубрикой «Ищу второго жильца» ее телефонный номер и позвонила.

Алекса не сентиментальна, что угодно, только не сентиментальна.

— Вот здесь, — продолжила Алекса без всякой видимой связи. — Таскаешь кого-нибудь по городу целый день и, только когда стемнеет, соображаешь, где его сфотографировать.

— И кто это был?

— Один саксофонист. Слышала, как он играет, и мне не понравилось. Похоже на Гарбарека, ужас какой-то. Завтра поеду с ним в Бранденбург, на Эльбу. Глупость, наверное, снимать его посреди города. — Она повернулась к Изабель, та шла рядом, улыбаясь. — Якоб вообще-то славный, — добавила Алекса. Эти слова прозвучали одобрительно, хотя и были сказаны мимоходом, но одобрительно, как частица общего доброжелательства в воздухе, в теплом моросящем дождике, на Бергманштрассе с ее освещенными магазинами и кафе, такой знакомой, а рядом Алекса. Съехавшись с Кларой, она стала держать спину очень прямо, потому что занималась йогой, каждый день упражнения на растягивание, медленно, глубоко вдохнуть и выдохнуть. Изабель медленно вдохнула и задержала воздух.

Не могу держаться прямо, как ты, — сказала она.

Алекса не ответила, нервно теребя свою сумку с фотокамерой. Потом спросила:

— Что, мы в самом деле пойдем ужинать?

— Да нет, — тут же отказалась Изабель, — если хочешь, я провожу тебя назад.

— Давай еще немного пройдемся, просто я есть не хочу, в такие дни никогда не хочется. Этот тип из «Юниверседа» меня чуть с ума не свел. Думала сделать фотографию в парке Монбижу или где — нибудь в Кройцберге. Поехали на такси, потом Клара к нам подсела, и саксофонист захотел для нее сыграть, можешь себе представить? Клара ненавидит джаз. Она все время меня тащила целоваться где-нибудь за деревом, так этот тип едва не рехнулся.

«Клара…» — мелькнуло в голове Изабель, как легкий удар в висок, в веко, воспоминание о ее горе, когда Алекса выехала из квартиры со словами, что Изабель может оставаться, перезаключив договор на себя. И никаких фотографий, только в ящике аккуратно сложены детские махровые вещицы, купленные Алексой для нее. «Давай-ка быстро сделаем пару снимков, поверь: это будет грандиозно». Детская фигурка Изабель, кадр срезан чуть выше рта, маленькие груди, чуть выступающий животик, сильные девичьи ноги. Алекса щелкала камерой так часто, что Изабель под конец стянула, хотя и считала это непристойным, красные махровые трусики до самого лобка, покрытого мягким, почти невидимым пушком.