Бег по взлетной полосе

Испуг, напряжение прошедшего вечера, обида и бессилие тают и испаряются под его спокойным взглядом, и слезы горячими потоками устремляются из глаз.

– Почему ты не дома? – Он прищуривается, напряженно разглядывая меня, но быстро отдергивает руку, прячет в карман толстовки и отступает назад. – Прости. Я сейчас отвалю. Только скажи мне, какой урод тебя обидел?

Он рядом, он так близко, что его тепло снова касается сердца, но ему нечего мне сказать. Мне плохо без него – идеального и несуществующего в реальности… Он дал мне надежду и так жестоко предал.

От безысходности и боли я срываюсь в рыдания – дрожу, задыхаюсь и кричу:

– Этот урод – ты. Я плачу из-за тебя! Я люблю тебя, Кит, – любого! Ты сам говорил, что любовь бескорыстна. И я простила бы тебе все, если бы ты объяснил… Но ты бросаешься на людей, творишь странные вещи и даже не пытаешься оправдаться! Если ты и сейчас прикинешься беззаботным и радостным, я никогда больше не посмотрю в твою сторону, Кит. Ты услышал меня?

Он приваливается спиной к кирпичной кладке и тихо отвечает:

– Я урод, вот и все. Мне нечем себя оправдать.

– Тогда расскажи, что во мне – безголосой серости – могло вызвать твой больной интерес? – Смотрю в упор, но его лицо ничего не выражает. От горечи немеют губы, разочарование убивает, и я выплевываю: – О?кей. Я поняла. Ты просто непробиваемый ублюдок с извращенными мозгами. Пошел ты на хрен, Кит! Пошел ты на хрен!

Он вытирает рукавом глаза, тяжело дышит, сползает по стене, садится на землю и упирается затылком в кирпичи.

– Твой отец когда-нибудь говорил тебе о брате? – Я вижу его слезы и настороженно замираю.

И вдруг с головокружительной высоты ухаю вниз и впечатываюсь в осознание.

– Откуда ты знаешь об этом?!

– Он говорил обо мне.

Глава 34

Кажется, что дома вокруг рушатся, асфальт под ногами разверзается, а осколки разбившегося неба падают на мою ничего не соображающую, глупую голову.

Накрываю ее руками, подаюсь к стене и, содрав о неровности кожу на пояснице, оседаю рядом с Китом.

– Нет! Этого не может быть. Это не ты. Это не ты! – умоляю я, вглядываясь в густую темноту за кругом света. – Кит, это какой-то гребаный бред! Папа не мог знать твою маму…

«…Но это многое могло бы объяснить…»

И я начинаю икать.

– Это я! – Он хватает меня за запястье, тянет к себе, усаживает на колени и прижимает к груди. Пытаюсь вырваться, но силы неравны – Кит подавляет мое сопротивление и продолжает: – Он говорил обо мне. Но не делай поспешных выводов.

Я в замешательстве, панике, отчаянии, не знаю, как понять услышанное, но его сердце спокойно стучит под ухом, а родное тепло обволакивает мягким облаком, и все становится правильным, простым и ясным. Я приму то, что он скажет сейчас.

– Давай я расскажу кое-что… – шепчет он, обжигая дыханием мой лоб. – Там будет много грязи, и поэтому я молчал, но… Наверное, в душе у каждого есть потайная комната, наполненная страхами, неудачами, позором, эпичными провалами, виной… Никто не хочет, чтобы другие догадывались о ее существовании и видели нас в моменты слабости. Я – не исключение. Ты плохо помнишь начальные классы, а знаешь обо мне только то, что я позволял узнать. И я предпочел бы, чтобы ты оставалась в неведении и продолжала считать меня неадекватным придурком, без повода пускающим в ход кулаки – над этим образом я работал два чертовых года, – но все даже близко не так.

Ты же в курсе: меня бил брат. Но это были не обычные подзатыльники или там шутливые бои и спарринги. Он избивал меня до полусмерти – не за что, просто за факт существования. Мать мою он на дух не переносил, а когда ее не стало, окончательно слетел с катушек: разорвал все книжки про самолеты, распотрошил ножом мягкие игрушки, сжег ее фотографии. Отцу было пофиг, он заливал горе. Ему все было безразлично – ем ли я, налезают ли кроссовки, жив ли я вообще или умер.

А у брата, напротив, было слишком много претензий. По любому надуманному поводу он сбивал меня с ног и метелил. Синяки на моей роже были не от уличных драк… Это, конечно, тупая отговорка, но все же: что восьмилетний пацан мог предпринять против восемнадцатилетнего здорового упыря? То время слилось у меня в памяти в один нескончаемо долгий день, в котором постоянно больно до одури, хочется жрать и поскорее сдохнуть. Наверное, так себя чувствует собака на привязи у хозяина-садиста.

Что характерно – всем было плевать. Соцслужбам, ментам, учителям… Всем. Но это – так. Лирическое отступление.

– Вы чем там занимаетесь, охальники? – каркает кто-то из глубины двора, и я оборачиваюсь.

Мимо, стуча набалдашником трости, проходит старуха с огромной клетчатой сумкой, издающей хруст пустых бутылок.

– Любовью! – скалится Кит, и она, смачно плюнув на тротуар, скрывается во мраке, а я начинаю хохотать – легко и от души.

Только что я была напугана и озадачена и наши жизни казались мне чередой потерь и ужасов, а теперь мы смеемся как идиоты, одновременно затихаем и пристально смотрим друг другу в глаза, а потом Кит снова прижимает меня к себе.

– Моя настоящая история началась перед зимними каникулами в третьем классе, и я запомнил тот день навсегда. Нас для массовки согнали в актовый зал, а на сцене довольно хреново выступали всякие выскочки.

Мне было вообще не до них: башка болела от других проблем до той минуты, пока к микрофону не вышла… Девчонка в голубом, как небо, платье. Блин, она светилась изнутри, и я остался сидеть с открытым ртом. А когда она запела, я офигел настолько, что забыл свое имя. В раннем детстве мама читала мне книжку про ангелов – в тот момент только это сравнение пришло на ум. Это была ты, ты же понимаешь… – Он гладит мои волосы и дотрагивается губами до виска, и я крепко обнимаю его.

Помню ли я тот день и серые восторженные глаза, смотревшие сквозь меня с десятого ряда? Это странно, но я помню его поминутно, в мелочах.

– Песня закончилась, ты спустилась по ступеням и в лучах солнца побежала кому-то навстречу. Я никогда раньше не видел такой улыбки, как у тебя, – она согревала сердце. Проследив за твоим взглядом, я обернулся и… Остолбенел. Если ты была ангелом, то к тебе шел… Сам бог. Он сиял точно такой же улыбкой, и пуговицы и нашивки на его летной форме сверкали золотом. Какое впечатление он на меня произвел? Да я буквально самоуничтожился от шока и восторга.

Праздник продолжался – для вас, нормальных людей, устраивали конкурсы и сюрпризы, а я шатался по коридорам и сшибал углы, и все никак не мог проморгаться.

Но кто-то окликнул меня, схватил за рукав и остановил. Это был твой отец.

Он спросил, что со мной, но я ответил стандартно: «упал с горки». Он не поверил, но не подал вида – отвел в столовку, купил пирожок и сок.

Я закрылся и не шел на контакт – папаша всегда учил: если кто-то из взрослых подвалит с нежелательными вопросами, нужно идти в отказ, чтобы не повторить судьбу матери и не загреметь в детский дом.