Беглецы

— Этот парень учился в твоем университете.

— Не могу же я знать всех, кто учится в моем университете, аппа, папа, — возразила Суджа, подавив волнение.

Ким надавил пальцами на обрезок колонки, предназначенной для макета, оставив отпечаток на его вощеной поверхности.

— Как вообще такой ублюдок, как он, попал в ваш университет? Настоящий гангпэ, бандит, получает стипендию в Университете имени Ким Ир Сена! Чушь! Ты же знаешь, что они чистят списки студентов.

— Хорошо, — только и смогла выдавить из себя Суджа тонким голосом.

Кровь стучала в висках, а в мозгу вертелось только одно: «Чин Ли Пак сбежал! Он свободен!» Глаза защипало от навернувшихся слез, и она быстро заморгала, чтобы не дать им скатиться по щекам.

Девушка постаралась успокоиться. Глубоко вздохнув, она принялась беззвучно считать: один Великий Вождь, два Великий Вождь, три Великий Вождь, четыре…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Чин Ли Пак стоял в вестибюле Университета имени Ким Ир Сена. Рабочая куртка на молнии и ботинки государственного образца, которые были настолько старыми, что местами протерлись насквозь, выдавали в нем чужака. Другие студенты расхаживали в новехоньких пиджаках, свежевыглаженных брюках и щеголяли модными стрижками — зачесанными на косой пробор короткими волосами. Рядом с ними Чин выглядел чонном — деревенщиной, а его ясный взгляд и чисто выбритое крестьянское лицо лишь способствовали тому, что он стал у городских парней новым мальчиком для битья. Они называли его «деревенским крысоедом».

— Говноед! Гэсаки! — гоготали городские, если им случалось столкнуться с Чином в коридоре, и непременно толкали его в плечо или пихали локтем под ребра.

Но даже старые ботинки не могли испортить его пружинистую, уверенную походку, красноречиво свидетельствовавшую о хорошей спортивной форме и силе ее обладателя. Чин мог бы запросто задать им взбучку. Он ругался им вслед, называя «бестолковыми рисоварками» и «сынками мамкиного козла».

Это были чудные деревенские ругательства, каких Судже не доводилось слышать прежде. И от этого обмена «любезностями» все, кто оказывался в коридоре, включая самого Чина, начинали смеяться.

Ему прекрасно удавалось располагать людей к себе, особенно когда до них доходило, что он один из самых толковых в группе. Если никто из студентов не мог ответить, профессора всегда обращали свой взор к нему. Чин не просто запоминал написанное в учебниках, а имел свежий взгляд на вещи и обладал поразительной ясностью ума. Этот парень был, как они выражались, «высшей пробы».

Суджа с интересом наблюдала за Чином, гадая, кто же такой этот новенький из деревни. Будучи дочерью редактора газеты «Нодон», она привыкла чувствовать себя лидером среди одногруппников. Детство ее прошло в новостном отделе под бесчисленные споры между отцом и дядей Ху, любившим отпускать шуточки по поводу всего на свете, начиная от ухода за коровами и заканчивая любовницами Мао Цзэдуна. И девочка рано научилась не лезть за словом в карман. Но с Чином она почему-то осторожничала.

Порой Суджа замечала, что парень смотрит на нее, но всякий раз, когда она встречалась с ним взглядом, Чин отворачивался. Поначалу Суджа не сильно об этом задумывалась, поскольку ходила по коридорам под ручку с подружкой Кёнбок, ловя на себе восторженные взгляды парней и девушек в равной степени. Но когда бы она ни искала глазами Чина в надежде перехватить его взгляд, он всегда смотрел в другую сторону. Суджа даже начала думать, что парень ее боится. Может быть, она казалась ему слишком современной со своей короткой стрижкой боб, благодаря которой выглядела необычно, особенно по сравнению с остальными, длинноволосыми, девушками. Она решила постричься, когда поступила в университет, и отхватила волосы сразу на семь дюймов^[1], так что сзади они открывали шею. С такой стрижкой Суджа сразу почувствовала себя легче и свободнее, но, возможно, для деревенских парней такая прическа казалось слишком уж экстравагантной.

Чин не осмеливался смотреть на Суджу, потому что действительно побаивался ее, как и других столичных студентов. И хотя он шутил с ними во время занятий, после учебы никогда не оставался в их компании, чувствуя себя неуклюжим самозванцем в стенах столь уважаемого университета. Обычно Чин вышагивал по улицам города в полном одиночестве, глядя вокруг широко раскрытыми глазами и дивясь окружавшему его великолепию.

О этот Пхеньян, с широкими серыми проспектами и регулировщиками дорожного движения в белых перчатках! Они подавали знаки редким машинам, которые неспешно двигались по безлюдным улицам, словно частные самолеты по пустынной взлетной полосе. Пхеньян, где женщины носили деловые костюмы и пользовались одним и тем же темно-красным оттенком губной помады; где по тротуарам маршировали энергичные горожане, граждане настоящего мира, с одинаковыми суровыми лицами и квадратными стрижками.

Особыми казались даже студенты в коридорах Университета имени Ким Ир Сена с их разговорчивостью, импортной одеждой и вещицами, о которых Чин не мог и мечтать (вроде рюкзаков с изображениями Великого Вождя, польских наручных часов или российских пиджаков). Смущение Чина было настолько сильным, что затрагивало не только его эмоции, но и все существование.

В его родном городке Янгдоке люди только и делали, что сидели на корточках без работы, поскольку никакой промышленности в их краях больше не было, да отпускали в адрес друг друга колкости. Промышленность пострадала после того, как в 1994 году Великий Руководитель объявил начало Трудного марша, после чего не стало ни продовольствия, ни электричества.

Отец Чина следовал указанию страдать ради общего блага, питаясь один раз в день вместо трех, и надзирал за своей семьей, точно интендант. Когда другие мужчины начали зарабатывать на стороне, доставая продукты, подторговывая и провозя товары контрабандой из Китая, его отец наотрез отказался опускаться до «сомнительной работенки». Вместо этого он продолжал трудиться начальником отдела на инструментальном заводе, даже после того, как пропало электричество и ему перестали платить зарплату.

И пока отец мучил себя, едва сводя концы с концами, Чин не желал мириться с такой экономией и с бешеной энергией принимался за любое дело. Большинство северокорейцев верили, что будущее и судьба человека предопределяются его родословной, но Чин был решительно настроен улучшить участь семьи. В его представлении Великий Руководитель воплощал в себе желанный образ истинного отца, и парень работал, стараясь доказать, что достоин его. Каждое утро он посвящал учебе и чиркал огрызком карандаша в газетных заметках.

Когда Чину удалось получить стипендию в Университете имени Ким Ир Сена, он понял, что дождался долгожданной свободы. Его судьба больше не зависела от отца и образа жизни скупого суперинтенданта. Будущее не нужно было отмерять плошками, потому что Чин поднялся выше отцовского социального уровня и теперь мог поделиться преимуществами новой жизни со всей семьей. Прорвавшись за запечатанные семью печатями врата Пхеньяна, он обеспечил родным места за «большим столом» и твердо решил выжать из своего положения все, что только можно.

Чин никогда в жизни не встречал таких красивых девушек, как Суджа. К тому же она была самого благородного происхождения и, как и положено таким людям, находчивой в разговоре, беззаботной и даже беспечной. Чин не знал, чем восхищаться больше, — ее репутацией одной из самых блестящих студенток или ее работой фотографом. Он никогда раньше не слышал, что женщина может быть фотожурналистом — все его знакомые фотографы и сотрудники редакций были мужчинами. Несоответствие общепринятым канонам и оригинальность Суджи одновременно и пугали, и приводили Чина в восторг. Он понимал, что познакомиться с этой девушкой поближе будет не так-то просто.