Беглецы
Шрифт:
От этого негодяя проку не будет.
Чин таращился на велосипедный навес. Судя по весу мешка, с которым воевал полицейский, там была кукурузная мука… И это запросто могла быть именно та мука, которую изъяли сегодня в их доме. Если у него получится привести комиссара к велосипедному навесу и представить мешок в качестве доказательства, в достоверности его рассказа не будет сомнений. Но вначале ему нужно убедиться, что это и в самом деле кукурузная мука.
Чин по-кошачьи двинулся вперед, осторожно перенося вес тела с одной ноги на другую и не выпуская из поля зрения заднюю дверь полицейского участка. Резко втянув в себя воздух, он перемахнул через стену и приземлился прямо перед электрическим ограждением. Раздвинув провода, Чин пролез в образовавшуюся
Парень свернул направо, и велосипедный навес оказался точно между ним и зданием полицейского участка. В этом месте вечерний полумрак сгущался до состояния полной темноты. Полицейские не смогли бы его разглядеть, но Чин оказался достаточно близко от закрытой двери и поэтому хорошо слышал их голоса и даже чувствовал легкий запах сигаретного дыма.
Чин вдохнул полной грудью. Черт возьми, у него уже долгие месяцы не было ни одной настоящей сигареты! Присев на корточки, он на несколько секунд замер, ощутив, как напряглась каждая мышца в теле. Потом, быстро выпрямившись, Чин метнулся вперед. Он не сводил глаз с белеющего в темном углу мешка и настолько был уверен, что в нем кукурузная мука, что уже чувствовал ее вкус и запах. Снова присев, Чин засунул руку под велосипедные цепи, но его пальцы не смогли дотянуться до мешка. Он поднялся, втянул живот и, распластавшись на велосипедах, вытянул руку вниз насколько мог. Велосипеды сдвинулись и загремели, не выдержав его веса.
Чин обмер: «Черт!»
Он шарил рукой, пытаясь достать мешок, и в тот момент, когда наконец сумел зацепить пальцами джутовую ткань, услышал крик. Чин обернулся, и тут же тяжелый удар в лицо сбил его с ног.
Вскочив, он кинулся бежать со всех ног, как жеребенок, не разбирая дороги. В руке он сжимал джутовый мешок, бившийся при каждом шаге о бедро. Можно было бы бросить эту ношу и бежать налегке, но пальцы намертво вцепились в добычу. Парень бежал вслепую, выставив вперед руки, пока не врезался в бетонную стену. Его голова, словно мяч, отскочила от нее, а темное небо закружилось перед глазами. Забрызгивая все кровью, Чин поднял руку и начал ощупывать бетон, пока пальцы не нашли подходящую точку опоры. Ему удалось перевалиться через забор, и ноги снова быстро понесли его по земле. Он почти что выбрался. С трудом разбирая дорогу в темном лабиринте улиц, Чин мысленно перебрал с дюжину тупиковых путей, но затем оставил попытки просчитать маршрут. Нужно, черт побери, просто шевелиться, уносить ноги!
Мимо один за другим проносились ряды кошмарной янгдокской «гармошки» — длинных, неряшливого вида зданий семидесятых годов постройки, с квадратными окнами, вырезанными в стенах, как лады на грифе музыкального инструмента. Но музыки в этой архитектуре не было, не было в окнах и света, а во дворах — ни одной клумбы или детской игрушки. Черные улицы выглядели неприветливыми, как глаза обитателей этих жилищ. В семидесятых люди оставили в полях свои хижины с соломенными крышами и переехали сюда, чтобы работать на фабрике. Они въехали в эти дома еще до полного завершения строительства, и вышло так, что оно так никогда и не завершилось. Половина квартир осталась без стекол в рамах, и вместо них окна были закрыты кусками картона. На каждом перекрестке торчали мачты освещения, но ни в одном патроне не было лампочки.
Наступило время, когда дневной свет погас, отступив перед темнотой, и люди начали готовиться ко сну. Еще не все обладатели свечей успели их задуть, но в большинстве окон было уже темно. Здесь никто не собирался у подъезда, не беседовал с соседями на заднем дворе. Тут не жарили мясо на костре, не угощались рисовым вином. Не было даже ни одного уличного фонаря. Люди ютились в темных комнатушках. Достав матрасы, они, опустившись на них, закрывали глаза и ждали, когда придет сон, который на следующие семь часов освободит их от чувства голода.
Ённа и родители тоже, наверное, собираются спать. Они, должно быть, не могут понять, куда он подевался.
Чин пробежал по дорожке между двумя домами и, наступив в лужу,
кинулся к нише. Ему пришлось согнуть спину, чтобы втиснуться в небольшое укрытие. Тяжело дыша, он прислонился к стене, ощупал ноги. Они совсем заледенели! Подложенная в мыски газетная бумага насквозь промокла, и пальцы уже ничего не чувствовали от холода. Чин принялся растирать ступни.Отовсюду слышались крики и топот ног. Полицейские беспорядочно носились по жилому кварталу, и производимый ими шум отражался от бетонных стен. Чин сунул руку под куртку и ощупал мешок с кукурузной мукой — тот был тяжелее новорожденного младенца. Люди сейчас могли бы легко убить и за вдвое меньшее количество еды. Через ткань он зажал пальцами щепотку муки и почувствовал, как по шее прокатилась волна жара.
Что он здесь делает с этим мешком в руках? Почему не бросил его там же, где нашел? Чин закрыл глаза из-за внезапного головокружения и судорожно выдохнул. Он не собирался убегать с мешком, но теперь уже не мог вернуться и отдать его полиции. Его обвинят в воровстве.
Но именно это он и сделал — украл.
Чин посмотрел на свои руки. Ладони были большими, не просто крупными, как все остальные части тела, а чересчур большими, и они брали на себя слишком многое. У некоторых людей большими были глаза. Они слишком многого желали или надеялись на что-то лучшее по сравнению с тем, что было им уготовано судьбой. Были и такие, кого обуревала зависть к богатым членам партии, имевшим тайные виллы и поместья. А у Чина слабым местом были его руки: они, казалось, сами делали то, за что он боялся браться.
Чин осторожно прокрался к следующему дому. Его худое тело вжалось в стену, а ноги были готовы к рывку. Он слегка приоткрыл рот, чтобы его не выдало громкое дыхание. Каждый мускул был напряжен, и все чувства обострены.
По мере того как полицейские разбредались в разные стороны, их голоса постепенно затихали. Но в какой-то момент они вернутся. Ему нужно срочно выбираться отсюда. Он зароет муку вместе с бабушкиными бачками для кимчхи в старом дворе, где она перезимует. «Пожалуйста, во имя Великого Вождя, пусть все случится именно так!»
За стеной дома послышалось какое-то шарканье, а потом раздался пронзительный женский вопль:
— У нас уже был рейд на прошлой неделе!
— Это не рейд, — ответил хриплый голос.
— Чего они теперь-то ищут?!
— Я же сказал, это не рейд.
— Лучше заберите тела! Пусть увезут трупы.
— Закрой рот, пока не накликала беду, сука!
Слушая эту перебранку, Чин крепче прижал к себе свою ношу.
— Пусть пожинают то, что посеяли. Щедрый урожай мертвечины в этом году, но почему-то никому не нужны трупы, — не унималась женщина.
— Заткнись!
— Разве что торговцам мясом на черном рынке… — Громкий шлепок оборвал ее речь, и послышались рыдания.
Чин повертел головой, чтобы размять шею. Ему хотелось грохнуть рукой по стене и остановить того человека, но у него собственных забот было предостаточно. Он выглянул наружу и принялся всматриваться в темную, покрытую лужами улицу. Его слух напрягся, пытаясь различить голоса и шаги полицейских. Но было тихо. Глубоко вдохнув, Чин выскочил из укрытия и помчался мимо закрытых одинаковых дверей с облупленной краской.
Только после наступления комендантского часа Чин добрался до дома — бетонной коробки с пустыми темными окнами, зиявшими, словно разинутые пасти. Парень подбежал к боковому входу, толкнул тяжелую дверь и ухватился за перила лестницы, чтобы бежать наверх, но ноги его так тряслись, что он опустился на пол и некоторое время сидел, не в силах унять дрожь. На лестнице было темно и пахло железом, будто от ржавого ведра с водой или от размазанной по металлу крови. Чин вытер слюну в уголке рта и понял, что не чувствует левой половины лица. Он осторожно потрогал это место: челюсть и щека опухли, левый глаз наполовину закрылся. «О господи!» Осознав, как сильно пострадал, Чин уперся руками в колени и согнулся пополам. Синяк под глазом не скроешь от родных, и уж тем более от сокурсников. Начнутся расспросы.