Беглые взгляды

В том же году, когда биокосмисты претендовали на свободу межзвездных путешествий, советская бюрократия, по указанию Ленина, шаг за шагом ограничивала свободу передвижения населения по земле. Осенью 1922 года было арестовано более двухсот представителей «буржуазной интеллигенции» вместе с их семьями и демонстративно выслано из Советского государства водным путем [43] . В сентябре — ноябре 1922 года из Одессы и Петрограда было отправлено несколько кораблей с репрессированными; почти половину из них составляли писатели, философы и филологи, в том числе такие значительные, как Николай Бердяев, Семен Франк, Иван Ильин, Николай Лосский, Федор Степун и Борис Вышеславцев. По своим убеждениям экспатрианты почти все без исключения относились к политическому центру или к умеренно левым, тем не менее они были лишены имущества, родины и поля деятельности без обвинительного заключения, без решения суда. Тому же, кто отважится по своей воле вернуться из принудительной ссылки, грозила смертная казнь через расстрел. «Философский пароход» стал символом изгнания либерального духа из молодого Советского государства: эта ранняя «чистка» более чем какой-либо другой акт произвола в начале советской эры сигнализировала о решимости нового правительства любой ценой избавиться от старой элиты, пусть даже ценой невосполнимой потери духовных ресурсов. Это изгнание можно по праву отнести к рубежам, обозначившим эпохальный разрыв между царской и Советской Россией, конец «петербургского периода» и начало партийной диктатуры.

43

Исследования по теме этой высылки обобщены в статье: Макаров В. Г., Христофоров B. C.Пассажиры «философского парохода» (судьбы интеллигенции, репрессированной летом — осенью 1922 г.) // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 113–136.

Таким образом, не позднее 1922 года между авангардистской фантасмагорией полной свободы передвижения, даже вездесущности человека во Вселенной, и жесткой реальностью советского паспортного режима с принудительным изгнанием и запретом на путешествия обнаружилась роковая пропасть. Если на рубеже веков путешествия внутри и за пределами России, по крайней мере для привилегированных слоев населения, казались обычным делом, а для многих русских художников были жизненной и творческой необходимостью, то советское правительство с самого начала лишило их этой привилегии модерна [44] . Оно делало это и из соображений самосохранения: ведь после революции и Гражданской войны, в поисках спасения от голода, эпидемий и насилия, в качестве беженцев свою родину покинул почти миллион русских, в том числе многие петербургские и московские писатели, художники, мыслители [45] . Этот исход во всем мире относят к величайшим миграциям XX века [46] . Массовая эмиграция 1918–1922 годов принудила новую власть определить свои отношения с заграницей и выпустить множество распоряжений о въезде и выезде, нарушение которых каралось тяжелейшими штрафами [47] .

44

Но нельзя умолчать о том, что и в дореволюционной России существовали строгие правила для въезда и выезда.

45

Ср.: Gatrell Peter.A Whole Empire Walking: Refugees in Russia During World War I. Bloomington, Ind. [u.a.]: Indiana Univ. Press, 1999.

46

Ср.: Schl"ogeI Karl(Hg.). Der Grosse Exodus. Die russische Emigration und ihre Zentren 1917 bis 1941. M"unchen: Beck, 1994.

47

Ср.: Фельштинский Юрий.К истории нашей закрытости. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики. London: Overseas Publ. Interchange, 1988. С. 110 и след.

Эти запреты и ограничения — нарушения элементарных человеческих прав — должны были по возможности контролировать численность и состав иммигрантов и эмигрантов. Если в начале двадцатых годов потенциальных противников режима вынуждали покинуть страну по принципу «философского парохода», то многим желавшим уехать, напротив, отказывали в заграничном паспорте и визе. Тайная полиция часто использовала изматывающее ожидание разрешения на выезд как орудие психологической пытки и месяцами держала отъезжающих, в первую очередь художников и интеллектуалов, в мучительной неизвестности. В таких обстоятельствах выезд из советской империи становился привилегией, за которую надо было бороться, а возвращение на родину с Запада — сознательным решением, признанием нового строя или смертельным риском.

Чем строже становились новые правила въезда и выезда, тем очевиднее вписывалась в государственно-бюрократическую практику Советского Союза непривычная для современного мира фигура исключения: по воле советского правительства население одной шестой части планеты могло быть исключено из остального мира, vice versa остальная часть мира оказывалась отделена от Страны Советов [48] . Сознание невозможности покинуть Советский Союз (а зачастую и невозможности свободного передвижения внутри страны), то есть запертость в собственной стране и одновременная исключенность из бытия многих других стран мира определяли обывательское сознание «homo sovieticus» не меньше, чем идеологические нормы. Многие поколения вынуждены были обходиться без впечатлений от Греции или Италии, без того, чтобы собственными глазами увидеть Францию или Германию, должны были отказываться от путешествий в Лондон, Париж или Рим, которые расширяли горизонты представителей классического русского модернизма и неизменно определяли для них образ мира и человека. Резкое ограничение или полная отмена свободы выезда в течение всего времени существования Советского Союза порождали у многих художников и интеллектуалов мысли о бегстве из империи. При таких обстоятельствах для многих поколений русских людей путешествие за границу, на Запад, и бегство стали почти синонимами.

48

О практике пространственного исключения см.: Kissel Wolfgang Stephan.EinschlieBende Ausgrenzung: Figuren der Exklusion in wechselseitigen Konzeptualisierungen Polens und Russlands // Exklusion. Chronotopoi der Ausgrenzung in der russischen und polnischen Literatur des 20. Jahrhunderts. Hg. ders. / Franziska Thun-Hohenstein. M"unchen: Sagner, 2006. S. 13–35.

Рубеж 1918–1922 годов обозначил не только конец путешествий и травелогов, но и их основательную трансформацию. Аристократический Grand Tour, подобно образовательным и развлекательным путешествиям состоятельной буржуазии, канул в прошлое; путешествия, которые в двадцатые и тридцатые годы хотели (или должны были) предпринимать советские или ссылаемые писатели, подчинялись другим законам. Но именно в период всеохватывающей регламентации передвижений сила влечения к беспрепятственным, свободным путешествиям и их описаниям росла в той же степени, в какой государственная литературная политика подчиняла травелоги определенным нормам.

Новая экономическая политика, введенная Лениным в марте 1921 года на X партийном съезде, вначале несколько ослабила ограничения путешествий. Существовали такие советские граждане, порой эмигранты, обладатели заграничных паспортов, которые работали за рубежом для советских хозяйственных и государственных учреждений, часто они жили там годами, не примыкая к эмиграции или не порывая с Советским Союзом. В подобных случаях грань между путешествием, пребыванием за границей и эмиграцией становилась размытой [49] . Въезд и выезд, но прежде всего возвращение, приобрели на все время существования советской империи особое знаковое и символическое значение. Выдвинутый недавно тезис о десемиотизации русских путешествий в советскую эпоху с этой точки зрения может быть модифицирован: путешествия — или, по крайней мере, их отдельные элементы — напротив, могли быть семиотизированы особенно сильно [50] .

49

Ср. здесь: Schl"ogel Karl.«Russland jenseits der Grenzen». Zum Verh"altnis von russischem Exil, alter und neuer Heimat // Exilforschung. Ein internationales Jahrbuch. Bd. 18: Exile des 20. Jahrhunderts. M"unchen: text + kritik, 2000, S. 14–37. Hier S. 22.

50

Этот интересный тезис был сформулирован Сузи Франк. Ср.: Frank Susi.Einleitende Bemerkungen zum Thema, Die Reisen in der russischen Kultur‘ //Welt der Slaven LII (2007): S. 201–205. Hier S. 204 f.: «Советское пространство фиксировалось символически. […] Поэтому советское пространство обретало весьма специфическую структуру, в то время как конкретные пространственные передвижения, путешествия в принципе десемиотизировались, теряли свою символическую ценность и свою семиотическую значимость». Ср. также статью С. Франк в этом сборнике. Многие другие статьи по-своему отвечают на этот вопрос.

III

Название сборника «Беглые взгляды» указывает не только на конкретно-исторический контекст путешествия как бегства, но и на поэтику советской культуры, в которой центральную роль играла визуальность в широком смысле — вследствие повышенной оценки визуальных феноменов и перцепций в новой урбанизированной индустриальной форме цивилизации, посредством конституирования и прочтения нового советского пространства, наконец, через контроль и наблюдение в тюрьмах и лагерях [51] . Глубочайшее изменение всех условий жизни с самого начала находилось под знаком естествознания и техники. Наивно-магический сциентизм часто заменял правоверным партийцам религиозные взгляды, социализм ленинского и сталинского извода понимался в качестве систематического внедрения науки в жизнь, политическая революция предполагала медийную революцию, революцию средств для движения вперед — как технологию восприятия, в свою очередь программно продвигая именно их [52] .

51

Ср.: Каганский Вл.Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: НЛО, 2001.

52

Об этих переменных воздействиях см.: Murasov / Witte(Hg.). Die Musen der Macht (см. примеч. 36 /В фале — примечание № 38 — прим. верст./).

Свой политический опыт большевики получили в ситуациях исключения: в тюрьме, в ссылке, в изгнании, наконец, во время Гражданской войны — и не считали отсутствие военных конфликтов обязательным достижением цивилизации. Сознавая призрачность своей победы и хрупкость своей власти, они вначале полагались преимущественно на силовое принуждение и отменили базовые положения Просвещения, ссылаясь на его же традицию. После консолидации партийной диктатуры изгнание, тюремное заключение и ссылка стали неотъемлемой частью практики советской власти. При этом коммунистическая система решительно противопоставила себя как петербургской дворянской культуре, так и старорусскому крестьянскому миру.

Причиной окончательного разрыва стала и новая организация пространства: гомогенность советского пространства обеспечивалась существованием параллельного мира лагерей и изгнания («Россия за рубежом») и мощным архипелагом ГУЛАГ, куда могли быть изгнаны либо сосланы все «вредные элементы». Политическое и военное овладение этим вновь концептуализированным в двадцатые и тридцатые годы пространством, его научная определенность, неустанное наблюдение за гражданами и их дисциплиной стали прообразом агрессивного варианта окулярцентризма [53] . Индустриализация и урбанизация, ускорение жизненных ритмов в мегаполисах, потребности индустриального труда ставили перед зрительным восприятием неизвестные дотоле задачи. Многообразие новых визуальных впечатлений должно было быть воспринято и упорядочено [54] . Решительно преодолевалась неграмотность среди преобладающего в стране сельского населения [55] . Железные дороги, автомобили и самолеты сокращали расстояния и превращали прежде отдаленные цели в достижимые [56] . Фотографии и фильмы оказывали революционизирующее воздействие на зрительные привычки: они впервые достигали массовой публики и при художественной оснащенности («инструментализации») авангарда в огромных масштабах использовались в качестве средства пропаганды и манипуляции. Эта «инструментализация» протекала в нескольких фазах и значительно различалась в разные периоды сталинской культурной политики — начиная с 1929 года и до провозглашения соцреалистического канона в 1934 году.

53

Представляется продуктивным распространить на сталинизм следующий диагноз Критофа Вульфа: «[…] в современном поврежденном зрении (глазе) отражается состояние европейской цивилизации, которая гипертрофировалась между контролирующим господством и бесконечной подавленностью и потеряла меру». Ср.: Wulf Christoph.Das gef"ahrdete Auge. Ein Kaleidoskop der Geschichte des Sehens // Das Schwinden der Sinne / Hg. Dietmar Kamper / Christoph Wulf. Frankfurt a. М.: Suhrkamp, 1984. S. 21–45. Hier S. 21; vgl. auch den Abschnitt «Der kontrollierende Blick», S. 27 ff.

54

О городской практике наблюдения см.: Лебина Н. Б.Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы. СПб.: Нева, 1999; то же в узком пространстве квартиры: Утехин И.Очерки коммунального быта. М.: ОГИ, 2001.

55

Ср.: Jachnow Helmut.Die sowjetischen Erfahrungen und Modelle der Alphabetisierung // Schrift und Schriftlichkeit I / Hg. J"urgen Baurmann et al. Berlin: Olms, 1994. S. 803–813.

56

Об истории советских железных дорог см., например: История железнодорожного транспорта России и Советского Союза. 1917–1945. СПб.; М.: АО «Иван Федоров», 1997. Т. 2.

В истории ранней советской пропаганды обнаруживается примечательная параллель с путешествием аргонавтов Андрея Белого. Эксперимент с созданием Советского Союза вожди большевиков (и не в последнюю очередь сам Ленин) понимали как своего рода «путешествие на Солнце», как воплощение социальной утопии любой ценой и в самые короткие сроки. Под влиянием таких авторов, как Томас Мор, Томмазо Кампанелла, Френсис Бэкон, Анри де Сен-Симон или Николай Чернышевский, большевики рассматривали социальные и государственные проекты в качестве конкретных моделей развития, руководства к действию для создания идеального строя [57] . Ленин очень высоко ценил Civitas solisКампанеллы и видел в «Городе солнца» прообраз единого государства, идеально функционирующего, управляемого из центра, в равной степени контролирующего и делающего счастливыми всех своих граждан [58] . В юности Кампанелла участвовал в заговоре против испанского господства в Южной Италии, угодил в сети инквизиции, подвергался пыткам, десятилетиями сидел в тюрьмах — то есть был идеальным примером для большевиков-революционеров [59] . Он создал проект идеального города-государства, сочетавшего строгое регулирование сексуальной жизни и элементы социализма (например, господство общественной собственности). Даже правительство государства, союз мудрости и науки, называлось «Солнцем» и было сияющим центром знаний просвещенного государства. Примечательно, что каламбрийский монах-доминиканец изложил свою утопию в виде путевых заметок о далеком острове Тапробане (античное название Цейлона), на котором якобы находилось государство солнца.

57

«Город солнца» Кампанеллы впервые был напечатан в 1623 году во Франкфурте, а в XVIII и XIX веках переведен на все основные европейские языки. О Кампанелле в польской философии см.: Воск Gisela.Thomas Campanella Politisches Interesse und philosophische Spekulation. T"ubingen: Max Niemeyer, 1974.

58

Ленин читал Кампанеллу в переводе А. Г. Генкеля. Ср.: Библиотека B. И. Ленина в Кремле. Каталог. М.: Изд-во всесоюзной книжной палаты, 1961. C. 163. № 1156: Кампанелла Т.Государство солнца / Пер. с дат., с биогр. очерком, примеч. и доп. А. Г. Генкеля. 2-е изд. Пг.: Изд-во Петрогр. Совдепа, 1918. Годы спустя, после Второй мировой войны, появился улучшенный комментированный перевод Т. Кампанеллы: Город солнца / Пер. с лат. и коммент. Ф. А. Петровского; вступ. статья В. П. Волгина. М.; Л, Изд-во Академии наук СССР, 1947.

59

О рецепции Кампанеллы русской утопической мыслью см.: Heller Leonid / Niqueux Michel.Geschichte der Utopie in Russland (см. примеч. 39 /В фале — примечание № 41 — прим. верст./). С. 244 и след. См. также русские работы о Кампанелле: ШтеклиА. Э. «Город солнца»: утопия и наука. М.: Наука, 1978; Панченко Д. В.Источники «Города солнца» Томмазо Кампанеллы. Л., 1984.

Когда весной 1918 года Ленин объявил о своем плане «монументальной пропаганды», который должен был заменить памятники старого царского режима новым советским искусством, объединить художников и все население одной коммунистической верой путем создания новых монументов, его рекомендации в значительной мере опирались на произведение Кампанеллы [60] . Сведущий в литературе министр просвещения Анатолий Луначарский тоже заразился от Ленина восторгом перед итальянским утопистом и в 1918–1920 годах начал писать трилогию под названием «Томмазо Кампанелла» [61] . Однако к началу двадцатых годов монументальная пропаганда не возымела ожидаемого воздействия: его уничтожали повсеместный хаос и дилетантское исполнение.

60

О политике Ленина относительно искусства см.: Drengenberg Hans-J"urgen.Die sowjetische Politik auf dem Gebiet der bildenden Kunst von 1917 bis 1934. Berlin: Harrassowitz, 1972. S. 186f.

61

Heller Leonid / Niqueux Michel.Geschichte der Utopie in Russland (см. примеч. 39 /В фале — примечание № 41 — прим. верст./). S. 244 и след.