Бегство со Светлого берега

— Вы не мешаете мне, — сказала она Нине Петровне, опасавшейся, что свет ее ночника не дает Ольге Васильевне уснуть ночью. (Нина Петровна не могла заснуть, не почитав час-другой в постели.) — Читайте хоть всю ночь, если хотите; я просто повернусь на другой бок и закрою глаза. Я со всеми могу ужиться. Я прожила пятнадцать лет в одной комнате с дочерью, а потом — вместе с ней и ее дочерью, и могу сказать, что мы почти не ссорились. Мы обе прекрасно знаем, что люди не могут долго жить рядом и не действовать время от времени друг другу на нервы, и мы решили просто не разговаривать, когда такое случается.

— Но ведь трудно все время подавлять свои чувства?

— Может быть, но всё лучше, чем сделать что-нибудь такое, о чем будешь жалеть всю жизнь.

Так прошли две недели из назначенного Ольгой Васильевной «месячника дружбы». Женщины вместе гуляли в лесу, заходили в деревенский магазин, и пара, выглядевшая столь же нелепой, как две птицы разных пород (одна — скромный дрозд с коричневым опереньем, другая — пышный, переливающийся радугой зобастый голубь), казалась теперь неразлучной. Каким-то образом Ольге Васильевне удавалось говорить о себе, не наскучивая, а Нина Петровна не уставала выслушивать длинную повесть чужой жизни. Через какое-то время она обнаружила, что поверяет свои заботы чужому сочувственному слуху, а ведь и не вспомнить, чтобы с ней когда-нибудь такое бывало.

Однажды, когда после утренней прогулки они отдыхали на одной из зеленых скамеек в саду, умиротворенно наблюдая за возвращением из леса других отдыхающих, поодиночке, по двое и маленькими группами, Ольга Васильевна вернулась к разговору, который завязался еще в лесу. Письмо из дома, казалось, нарушило ее безмятежность.

— Будь у меня своя комната, ни за что бы сюда не поехала, — горько сказала она. Маска добродушия на миг слетела с ее лица, и Нина Петровна успела разглядеть за ней лик грустной реальности. Ольга Васильевна вздохнула; это был один из тех долгих трепещущих вздохов, которые идут как будто из самого сердца человека. Когда маска была водворена на место, она продолжила своим обычным рассудительным тоном: — Нам тут с вами было хорошо. Нас было только двое, и что вы, что я, как говорится, приличные люди. А иногда попадаются такие склочные женщины, что, как ни старайся им угодить, на них ничего не действует. В прошлом году я жила с двумя такими, так они состязались друг с другом, кто больше сделает гадостей остальным. Одна из них вечно бегала к директору и жаловалась на меня, что я встаю раньше всех и сливаю всю горячую воду или что я стираю чулки в раковине. И у каждой из них было по транзистору, так, поверьте, они включали их одновременно и слушали разные программы — они ненавидели друг друга еще сильнее, чем меня.

— Вам надо было на них пожаловаться, — сказала Нина Петровна, — этого нельзя допускать в спальне.

— Я никогда не жалуюсь, — кратко ответила Ольга Васильевна. — И я уверена, вы тоже не пойдете к директору, если я включу свой транзистор.

— Мне и не нужно было никуда ходить, — мягко возразила Нина Петровна. — Довольно было вам сказать, что я этого не люблю.

— Ах, если бы все были, как мы с вами, не было бы войн, — сказала Ольга Васильевна.

— Вы уверены? — удивилась Нина Петровна.

Увлеченная потоком подробностей, которые ей не терпелось сообщить, Ольга Васильевна забыла, о чем на самом деле хотела поведать своей подруге, но по слегка смущенному и беспокойному выражению ее лица Нина Петровна поняла, что она еще не прогнала какие-то неприятные мысли. Когда Ольга Васильевна вновь нарушила молчание, ее слова, казалось, никак не были связаны с тем, о чем она говорила раньше.

— Им будет легче, когда меня не станет.

— Вы только так говорите. Это оттого, что вы живете в такой невыносимой тесноте.

— Не только. Не удержишься от мысли, что им станет проще жить, когда я умру. С одним человеком меньше считаться.

— Это нормально. Все мы живем в настоящем. А у наших детей масса забот. Конечно, когда мы помрем, у них одной станет меньше. — Нина Петровна знала, как мучилась ее невестка из-за того, что Ирочка, как раз вступавшая в критический возраст отрочества, вынуждена спать в одной комнате с почти взрослым братом. Ей и самой ситуация казалась столь же ужасной, как и Соне, но вопрос о том, чтобы переселить Ирочку в комнату бабушки, не поднимался ни одной из них, хотя у обеих постоянно вертелся в голове. А ответ на него был таков, что это будет невыносимо, и не только для Нины Петровны, но и для Ирочки. У Ирочки появится своя комната, когда умрет бабушка, комната, где она сможет по вечерам принимать подруг, делать все, что захочет.

Они молча наблюдали за густеющей процессией отдыхающих. Через четверть часа наступало время обеда, и на лицах большинства людей читалось приятное ожидание самого желанного события за долгий пустой день.

— Вот кому я завидую! — пробормотала Ольга Васильевна, завидев в воротах две женские фигуры — одну высокую и худенькую, другую коренастенькую. Их никогда не видели порознь, и все знали, — потому что низенькая говорила это всем при первом случае, — что они живут вместе почти двадцать лет, что обе они учительницы, хотя низенькая уже на пенсии и может посвятить все свое время и энергию единственной цели: сделать как можно удобней жизнь подруги. Когда они подошли ближе, серебристый луч света отразился от каких-то предметов, качавшихся в руках преданной подруги; это оказались молочные бутылки, наполненные водой, и каждый, кто пожелал услышать, мог узнать из торжественного рассказа, что вода взята из дальнего источника.

— А разве в доме плохая вода? — спросил кто-то.

При этих словах высокая дама, все время державшаяся поодаль, как будто ее не интересовал разговор, тихо прошла в дом, оставив свою компаньонку, которая продолжала объяснять, что она каждый день приносит две бутылки воды из этого особого колодца, чтобы вымыть подруге голову: вода из крана в спальне не годилась для ее волос. Когда она поспешила прочь на своих коротеньких ножках, Нина Петровна спросила:

— Им?

— У них есть для чего жить. Они нужны друг другу, и возраст им не помеха.

— Не скажу, чтобы я им завидовала, — ответила Нина Петровна, но при этом вздохнула.

Из леса вышли новобрачные. Он шел на несколько шагов впереди, засунув руки в карманы брюк. Она поспешила за ним и искусным движеньем сумела охватить его руку возле локтя. Молодой человек не вынул рук из карманов и упрямо ступал, словно был один.

— Как быстро! — тихо сказала Ольга Васильевна.

— Бедным детям скучно, — ответила Нина Петровна.

— Вы хотите сказать — ему, — поправила ее Ольга Васильевна.

Нина Петровна заметила, что им следовало поехать на море:

— Здесь им нечего делать.

— Кроме как… — начала Ольга Васильевна с озорной улыбкой. Нина Петровна нахмурилась. На работе, куда она поступила сразу после школы, никто не отваживался на пошлые намеки в ее присутствии, а к тому времени, когда она стала самым уважаемым членом коллектива, все считались с ее строгим нравом; непристойные смешки смолкали при ее появлении, неоконченные анекдоты повисали в воздухе, но теперь, хотя сперва и нахмурилась, она поймала себя на том, что не ощутила внутреннего протеста против высказанной непристойности. И в этот самый момент на фоне леса выделилась еще одна фигура крепко скроенной женщины; опираясь на палку, она, однако, не горбилась. Это была Людмила Ивановна, поэтесса, чья пишущая машинка стучала едва ли не каждый раз, когда отдыхающие выходили в коридор. В другой руке она держала, немного отстранив от себя, цветок дикого ириса с тремя закрытыми бутонами, едва начавшими отделяться от стебля. Она прошла мимо Нины Петровны и Ольги Васильевны, улыбнувшись им милостивой и отсутствующей улыбкой, и протянула в их сторону цветок, как бы приглашая полюбоваться им.

— Вот кому я завидую, — прошептала Нина Петровна, когда Людмила Ивановна исчезла из виду за колонной.

— Ей? Да вы в сто раз лучше выглядите. Вас можно принять за ее дочь. Если б вы только меня послушали…

— Она всегда занята, — нетерпеливо перебила собеседницу Нина Петровна. — Говорят, она работает над циклом сонетов. Она сама говорит, что ей не хватает дня…

— Почему она не поехала в писательский дом творчества? — проворчала Ольга Васильевна. — Там для нее были бы все условия.