Белая дама (Франсуаза де Шатобриан – король Франциск I – Жан де Лаваль де Шатобриан. Франция)
Шрифт:
Ну что ж, молодому принцу де Конти повезло: ревность его отца была-таки утолена. Дух его должен был умиротвориться на Елисейских полях, а может, в Тартаре – бог весть, где он пребывал на самом-то деле.
Итак, маршал Морис Саксонский умер, по официальной версии, от воспаления легких. Его тело перевезли из Шамбора в Страсбург и там, при колокольном перезвоне и пушечных салютах, предали захоронению в церкви Сен-Тома.
Старый слуга Мурэ неотлучно находился при останках своего господина до самых последних мгновений, когда тяжелая надгробная плита навеки отгородила маршала от мира. Мурэ по завещанию графа Саксонского осталась немалая сумма, позволявшая коротать век безбедно. Например, купить себе домик где-нибудь в плодородной долине Луары, обзавестись семьей… Однако большей частью полученных в наследство денег Мурэ распорядился очень своеобразно. Он немедленно из Страсбурга отправился в Париж и долго ходил там то по улице Маре, то по улице Бургонь, а потом заказал в церкви Нотр-Дам-де-Лоретт
Часть вторая
Адриенна
– Я не шляпник, а кровельщик, – иногда бормотал ее отец, и посетители шляпной мастерской старого Куврера пугались и называли его сумасшедшим, [12] не понимая, что шляпник Куврер всего-навсего шутит. В конце концов он дошутился до того, что жители деревни Дамри, что в Шампани, начали ездить за головными уборами в близлежащий городок Фисме. Тогда семейство Куврер перебралось в Фисме, но шутить по поводу того, что он не шляпник, а кровельщик, глава семьи так и не перестал. В конце концов и жители Фрисме перестали хаживать в его мастерскую.
12
Игра слов: Куврер – le couvreur – по-французски «кровельщик»; «шляпник» – le chapelier. (Прим. автора.)
– Вся беда в том, что здесь меня слишком многие знают и непрестанно судачат о моих причудах, – объяснял Куврер своей дочери, двенадцатилетней Адриенне. – Нужно переехать в какой-то большой-пребольшой город, где я растворюсь в толпе. Я буду делать свои шляпы и шутить свои шутки, а никому не будет дела до того, шляпник я или кровельщик.
– А в какой город мы переедем? – оживилась дочка. – В Париж? Туда, где живет король?
Куврер почесал в затылке. Честно говоря, столь далеко его фантазия не простиралась, о Париже он и не думал, ему вполне хватило бы Тура, или Лиона, или Нанта. Однако… в самом деле… почему бы не переехать в Париж? Уж ехать так ехать!
– Ну, в Париж так в Париж, – кивнул он, и Адриенна в восторге стиснула руки у горла:
– В Париж! Только умоляю вас, mon pиre, давайте поселимся где-нибудь около театра… В Париже, говорят, много театров!
Куврер посмотрел на дочку озадаченно. Он понять не мог, откуда девчонка столько знает. Театры какие-то выдумывает… Разве в монастырской школе, где она училась, ей могли рассказывать про театры? Но Адриенна была у него одна, ни сыновей, ни других дочерей не было, да и жену свою Куврер давно схоронил, поэтому он отлично знал, что никогда и ни в чем не сможет отказать дочке. И поступил именно так, как ей хотелось: в Париже снял жилье в квартале Маре, совсем рядом с театром «Комеди Франсез», где еще витал дух великого Мольера. С тех пор «Комеди Франсез» обладала монопольным правом на постановку литературной драмы. Получая королевскую субсидию, этот театр собирал в своих стенах лучших актеров Франции и потому завоевал европейскую известность.
И вот совсем рядом со столь знаменитым театром жила теперь Адриенна. Самое невероятное, что пару-тройку десятков лет назад те же комнаты на рю де Маре снимал не кто иной, как великий драматург Расин, именно здесь написавший «Баязета» и «Британника». Да, жизнь поистине переполнена поразительными совпадениями!
Отец видел Адриенну дома только поздно вечером, а иногда и вовсе за полночь, когда кончались представления. Сначала она пристроилась горничной к одной из ведущих актрис. Но ей совсем не улыбалось всю жизнь не на подмостках, а в действительности выступать в роли субретки, она сама мечтала играть, и каким-то образом – шляпник Куврер представления не имел, каким именно! – ей удалось убедить дирекцию, что она достойна выйти на сцену. Конечно, Адриенна была красавица, выглядела куда взрослее, чем была на самом деле, а главное, шляпник Куврер знал: его дочка способна кого хочешь изобразить, а уж если начинает читать вслух, будь то Библия или стишки из толстых книжек, заслушаешься, слезы из глаз так и польются…
Она знала наизусть все женские роли из пьес, поставленных в «Комеди Франсез», и она могла подсказать текст любой актрисе, изображавшей Молину, и Электру, и Беренику, и Антигону, не хуже суфлера. Адриенна прекрасно знала, какие и когда жесты нужно делать: когда руки воздевать, как бы в отчаянии, когда заламывать их горестно, когда прижимать к сердцу, словно уверяя в своей искренности, когда хвататься за голову, демонстрируя, что та просто-таки лопается от
мыслей…Адриенна знала, что будет – обязательно будет! – играть на сцене. И готовилась к этому, как могла, даже фамилию изменила. Ей совсем не улыбалось, чтобы ее называли не актрисой, а кровельщицей, поэтому она начала произносить свою простенькую фамилию не «Куврер», а «Лекуврер». И ее имя зазвучало совершенно иначе, в нем появился даже налет некоего аристократизма!
И вот однажды случилось чудо: ведущая актриса, мадемуазель Лесаж, простудилась и потеряла голос. А в «Комеди Франсез» только-только начали давать представления трагедии Расина «Митридат». Мсье Мишель Барон, исполнитель роли Митридата, уже в гриме и костюме, был вне себя от беспокойства: театр полон народу, неужели представление сорвется? И тут взгляд его упал на хорошенькую Адриенну. Однажды Мишель случайно услышал, как она с упоением декламировала монолог Монимы из второго акта. Великолепно, надо сказать, декламировала! Он изучающе посмотрел на дрожащую от страха и восторженных предчувствий Адриенну, потом пошептался с директором. А тот, казалось, уже готов был в обморок упасть от ужаса, не зная, что предпочесть – честный отказ от премьерного спектакля или провал неопытной актрисы? – но не смог устоять перед красноречием Барона и огнем прекрасных глаз Адриенны. Итак, на нее были торопливо напялены тяжелые юбки с фижмами и парик, а также множество фальшивых драгоценностей (тогда актеры играли в костюмах, весьма далеких от реалий времени, в котором жили и действовали их герои, наряды были точной копией самых пышных и роскошных придворных одеяний), она была самым жестоким образом набелена и нарумянена – и наконец вышла на сцену, чтобы расслышать дыхание зала и увидеть сотни блестящих от возбуждения глаз, устремленных на нее из партера и лож. И, еще не сказав ни слова, Адриенна ощутила, что это странное существо – зритель – полюбило ее с первого взгляда, полюбило пылко, страстно – и навсегда.
Ну что ж, Адриенна не обманулась. С той минуты ее всегда встречал восторг зрителей, что бы она ни играла. А она перебрала почти весь репертуар «Комеди Франсез». Была Андромахой, Береникой, Федрой, Монимой в трагедиях Расина, играла Корнелию в «Смерти Помпея» Корнеля, Ирену в «Андронике» Кампистрона, Артемиру в «Артемире» Вольтера и Мариамну в его же «Ироде и Мариамне», Антигону в трагедии Еврипида, Констанс в «Инес де Кастро» Ламота. Несмотря на свое название и на то, что основателем театра был именно Мольер, именно комедий в «Комеди Франсез» почти не ставили и предпочитали называть театр просто – «Французский театр». Но иногда и пьесы этого жанра находили место на сцене. Адриенна не слишком-то любила комедии, но все же играла в «Талисмане» Ламота, «Школе отцов» Пирона, в «Сюрпризах любви» Мариво. Именно Адриенна сыграла в первой комедии Вольтера «Нескромный», после чего великий насмешник стал ее другом.
– Она несравненная актриса, которая изобрела искусство разговора сердцем и умение вкладывать чувства и правдивость туда, где ранее не было ничего, кроме помпы и декламации! – не уставал твердить он.
Вольтер был сражен именно тем, что вызывало первоначальный шок у других зрителей: Адриенна в один прекрасный день перестала напяливать на себя громоздкие современные наряды, изображая античных героинь, а старалась по мере сил одеваться так, как могли одеваться женщины именно в ту эпоху, о которой шла речь в пьесе. Она раз и навсегда отказалась от париков, а самое главное – перестала «петь» на сцене, предпочитая даже в самые возвышенные и трагические моменты интонации обычной человеческой речи.
Кто-то из господ политиков попросил Адриенну научить его ораторскому искусству. Актриса удивилась:
– Но разве вы забыли, что я вообще не декламирую? Единственным моим незначительным достоинством является простота.
Путешественники, бывавшие в Англии, уверяли, что именно этим покоряет сердца британской публики некая мисс Сара Сиддонс, которая блистает на лондонской сцене. Саму Адриенну, впрочем, такие сравнения не заботили: она была счастлива своей славой и довольна своей судьбой. Она стала богата, а к ногам ее склонялось немало блестящих господ, которые наперебой клялись ей в любви. Многим из них повезло удостоиться ее внимания. Среди них оказались президент Демезон, знаменитый архитектор Мансард (тот самый, который первый начал строить дома с мансардами, прославившими его имя в архитектуре), маркиз де Рошмор, молодой воздыхатель граф д’Аржанталь, Бернар ле Ломбер де Фонтенель и многие другие. Ну и, конечно, был в толпе обожателей актрисы и некий начинающий писатель и драматург Мари-Франсуа Аруэ, более известный под именем Вольтер.
Впрочем, с Вольтером Адриенну связывала не только нежная любовь, но и самая искренняя дружба. Однажды на какой-то премьере пьесы ее автора вдруг поразил приступ странной болезни. Вольтера увезли домой, и приглашенный врач с ужасом определил… черную оспу! Зрители, друзья, поклонники и почитатели наперегонки бросились бежать из дома писателя и больше носа туда не казали. С Вольтером осталась одна Адриенна, которая терпеливо и самоотверженно выходила больного, чудом не заразившись сама… Может быть, для того, чтобы через несколько лет узнать, насколько благодарен остался ей ироничный и легкомысленный Вольтер?