Белая как снег
Шрифт:
Фото семьи Лундгрен.
– Так что все заново. До мельчайших деталей… Начнем с ближайших родственников. Фредрик?
– Да.
Фредрик достал записи из сумки и встал под свет проектора.
Миа сидела на полу с пустой чашкой из-под кофе перед собой, чувствуя, как в ней укоренялась эта мысль. Что, наверное, еще рано. Что она пока не готова к работе. Ей показалось, что она увидела сомнения во взгляде Мунка. Да, у тебя талант, но это не читальный зал библиотеки, это реальность.
– Ты чего притихла?
Патрик оторвался от заметок.
Миа прикусила губу, не зная, стоит ли рассказывать ему о своих мыслях, но все-таки решилась.
–
– В каком плане?
Швед положил блокнот на подлокотник кресла.
– Ну, я даже не знаю.
Миа кивнула на фотографии на стене.
– Мне кажется, будто я ничего больше не вижу. Никаких связей. Все смешалось в голове.
– Так бывает, Миа.
Патрик встал и открыл окно. В комнату ворвался шум города, близкий, но в то же время казавшийся далеким. Странно, но она ощущала себя в безопасности в компании Патрика. Они знали друг друга меньше недели, но Миа чувствовала, что может ему доверять. Хотя вообще-то она не такой человек. Обычно. Как правило, она скептически относится к новым людям и долго не подпускает к себе. Часто слишком долго, вот почему у нее так мало близких друзей.
– Давай сделаем перерыв?
– Нет, – угрюмо ответила Миа, вставая.
Подойдя к стене, она стала снимать с нее фотографии.
– Что ты делаешь?
– Начну по новой. Ничего не вижу. Может, все висит неправильно.
Он подошел к ней вплотную.
– Давай немного освежим головы. Прогуляемся? Подышим свежим воздухом?
– Нет, – повторила Миа и стала раскладывать фото на полу.
Вот черт.
Ответ же где-то близко.
– Чего именно ты не видишь? – спросил Патрик, дружески положив руку ей на плечо.
– Почему.
– Почему он делает это?
Повернувшись к нему, она кивнула. Босиком прошла по комнате и опустилась в кресло, с которого он только что встал.
– Не всегда нужно ставить вопрос так прямо, – сказал Патрик. – Это так похоже на нас.
Он улыбнулся, чтобы утешить ее.
– На кого на нас?
– Ну, на нас, на людей. На обычных. Мы не хотим никому причинить вред. И пугаемся, так ведь? Кто вообще способен делать такие ужасные вещи? Убивать одиннадцатилетних мальчиков? Нам нужно объяснение. Чтобы не бояться вставать по утрам и выходить на улицу. Как только мы сформулируем причину, нам становится легче, но это не всегда так работает, вот в чем дело. Иногда зло это просто зло. Зачем, по-твоему, придумали религию?
– Ты скажи.
– Чтобы создать иллюзию, что на небе есть что-то хорошее и в конце оно всех нас ждет. Чтобы мы, нормальные люди, могли функционировать день за днем. Как только мы потеряем веру в добро, потеряем все, правда?
– Ну и ну, глубокая мысль.
Последняя реплика прозвучала саркастически, хотя у нее не было желания задеть Патрика, и ей сразу стало стыдно.
Он же ни в чем не виноват.
Он тут единственный позитив.
Черт, Миа.
Чего ты не видишь?
– Уверена, что не надо прерваться? Может, погуляем в парке?
– Нет.
– Ладно, – сказал Патрик, прислонившись к полупустой стене. – Давай подумаем вместе. Мотив. Какие мысли?
– Мне кажется, я просто гадаю. Ничего конкретного.
– Да ладно тебе, Миа, – вздохнул Патрик, впервые с некоторым раздражением. – Ты все видишь лучше других. Ухо лисы? Буква?
– Ну да, но…
– Ну все, хватит уже.
Он достал из кармана брюк фломастер и подошел к стене для заметок.
– Одиннадцать лет. Всем мальчикам было одиннадцать, на какие мысли это тебя наводит?
Давай же, Миа.
Это на тебя непохоже.
Она взяла себя в руки.
– Может, с ним что-то случилось?
–
В смысле?– Когда ему было одиннадцать. Может, он хочет пережить это заново?
– Хорошо, – улыбнулся Патрик и начал писать.
– Какое-то неординарное событие? И он его изучает. Хочет посмотреть на него со стороны? Может, для этого он все так стилизует? Дистанцируется? Может, хочет создать дистанцию к событию, где он стал жертвой?
– Вот, пошло дело…
Патрик улыбнулся, быстро записав.
– Еще есть мысли?
– Искусство, – сказала Миа, чуть приподнявшись в кресле.
– Так.
– Ну, общество ведь превозносит художников, так? Они загадочные, особенные… Раньше считалось, что у художников есть связь с Богом.
Она разошлась.
– Продолжай…
Патрик размашисто писал фломастером на стене.
– Например, картины Эдварда Мунка продают за сотни миллионов, люди часами стоят в очереди, чтобы увидеть маленькую «Мону Лизу»…
Миа встала и начала ходить кругами по комнате.
– Что, если он…
Она остановилась.
– Если он?..
– Может, все просто?
– Как просто?
– Может, он просто ноль. С грандиозными замыслами. Хочет быть великим, сам ничего из себя не представляя. Может, здесь надо искать?
– Где?
– Ну, ничего не значащий ноль. Никто. А мнит из себя кого-то важного.
– Ты имеешь в виду… его работу?
Она пожала плечами.
– Ну да. Если у него вообще есть работа.
– Хорошо, Миа, – улыбнулся Патрик. – В этом что-то есть.
– Да?
У шведа был такой вид, словно ему страшно хотелось обнять ее.
– Конечно, давай, продолжай.
Миа улыбнулась.
– Ладно, только принесу кофе.
6
Журналист газеты «ВГ» Альф Инге Мюрен, сорока лет, никак не мог определиться со своим отношением к услышанной им два дня назад новости: отделение в Молде собираются закрывать. Потянувшись за будильником, он выключил его и, полностью пробудившись, стал смотреть в потолок. Тридцать лет работы по всей стране, всю редакцию будут зачищать, и безусловно тех, кто работал мало, уволят первыми. Мюрен встал с постели и пошел на кухню. Достал все необходимое для завтрака: яйца, молоко, сок, булочки, которые он купил накануне вечером. Все только полезное. Бутылка виски так и стояла неоткрытая на подоконнике. Он старался как мог расслабиться после этой новости. Ведь он может потерять работу. Так называемого журналистского гена у Мюрена не было. Он не любил ночи напролет проводить в баре за обсуждением политики и всех превратностей мира. Напротив, предпочитал рано ложиться спать, чтобы утром встать на пробежку. Высыпав кофейные зерна в кофемолку, он достал из шкафа френч-пресс. Нет уж, никаких фокусов. Надо отдать кому-нибудь этот виски.
Молде. Невероятно красивый городок на побережье океана. Да и весь регион внутри полуострова так же прекрасен, с его живописными фьордами, с блестящей гладью воды и величественными отвесными скалами. Мюрен хоть и был преданным болельщиком «Волеренги», смирился с футбольным клубом «Молде»: тот, несомненно, придавал городу определенный колорит. Как и джазовый фестиваль, конечно. Лучший в Европе. И ждать осталось недолго. Каждый год в июле спокойный тихий городок превращался в настоящий Рио-де-Жанейро, с уличными шествиями и плакатами с мировыми звездами. Майлз Дэвис. Без сомнения, те два интервью с ним – самая заметная журналистская работа Мюрена. Его серия репортажей про местного водителя музыканта тоже встретила одобрение у читателей. Мюрен с нетерпением ждал начала фестиваля в этом году, если, конечно, еще будет работать к тому времени. Никаких сроков ему не озвучили. Сказали, что скоро, а по его опыту это означало от пары недель до осени.