Белая королева для Наследника костей

Мой Артур — он слишком хорош для всего этого. Он прямолинеен и открыт, у него большое и доброе сердце, но маленькая и слабая армия. После того, что со мной сделали, Артур просто обязан был от меня отказаться, но он не отказался, не разорвал помолвку. Он привез мне кольцо и пояс, украшенный ледяными осколками, и сказал: «Это не имеет значения для меня, если ты скажешь, что все так же желаешь стать моей женой». Конечно, я желала.

Я не осуждаю Артура, наоборот — терпеть не могу безрассудство. Прибыть в лапы Наследнику костей, не имея хоть сколько-нибудь стоящей армии и веских аргументов было бы вершиной глупости.

— Почему ты задаешь так много вопросов? — Я делаю еще глоток, облизываю губы. Мне все еще слишком больно, и вино не помогает, но по крайней мере я стала смелее. Возможно, я наболтаю лишнего и Раслер, наконец, прекратит мои мучения. Мне страшно от того, что в любой момент и я могу уйти из этого мира. Но постоянный страх отравляет душу хуже яда из мертвого корня. — Ты же и так все знаешь.

— Я любопытен, — бесхитростно отвечает Раслер. — Хочу понять, что превращает мужчину в труса.

— Артур не трус, — шиплю я в ответ. Как же я устала от его безразличия, от того, что он все переворачивает с ног на голову. — Ты не заставишь меня думать, будто Артур — бессчетный человек. Он собирает силы, чтобы прийти за мной. Но, надеюсь, он достаточно благоразумен, чтобы не совершить подобную глупость.

— Ты считаешь свою жизнь глупостью? — Кажется, Раслер совсем не удивлен.

— А как иначе? — Я топлю горечь в еще одном глотке. Я хочу еще вина. Много-много вина, чтобы нырнуть в него с головой, захлебнуться в пустоте крепкого хмеля и не думать о том, что скоро эти руки в перчатках из бобровых шкурок будут прикасаться ко мне. — Я ничего не стою, я опозорила семью, сдалась захватчику и даже не попыталась его убить.

С минуту мы пикируется взглядами. И меня утаскивает в этот сиреневый омут. В груди поднимается горячая волна, растекается по телу. Я мелко дрожу, изо всех сил сжимаю колени. Это все вино, конечно же. Самое логичное объяснение тому, почему мне вдруг так отчаянно хочется притронутся к этому мужчине. А возможно, предчувствие скорой смерти разбудило во мне естественную потребность оставить после себя потомство. Я читала о таком в книгах: перед великими битвами все мужчины проводили ночи в любовных утехах, а женщины отдавались с дикой страстью.

— Ты — Белая королева, — отвечает мой муж и салютует в ответ на очередное пожелание долгих лет и здоровья. Лишь чуть-чуть пригубив вино, возвращает кубок на стол, облизывает губы — и я задыхаюсь, краснею, опускаю взгляд в тарелку. — Умереть, Мьёль, проще всего. Добровольно люди умирают лишь от страха жить в мире, который изменился быстрее, чем они успели приспособиться к новым правилам. Или, — он прикрывает глаза, сглатывает, — чтобы отдать свою жизнь за другого. Тебе не на кого разменивать молодость, моя королева.

Понимает ли он, как сильно меня ранят эти слова? Он кажется таким наивным в некоторых вещах, как будто и представить не может, что в реальности все совсем не так, как в том мире, откуда он пришел. И в то же время он уже ни раз показывал блестящий ум и стратегию. Возможно ли, что Раслер в самом деле безумен, как о нем говорят?

Я уже открываю рот, чтобы сказать, что истинная дочь Короля Севера должна была умереть, чтобы не позорить имена предков, но стены замка сотрясает чудовищный удар. Стеклянный дождь стекол летит в нашу сторону — я цепенею. Вижу, как смертоносные капли вот-вот проткнут мою плоть. Закрываю глаза и шепчу молитву. Боги все видят, они сделают то, на что мне не хватило смелости.

Но… ничего не происходит. Лишь легкий шорох и вздох нарушают мой разговор с богами.

— Ты в порядке, моя королева?

Я открываю глаза: Раслер нависает надо мной и рассеянно скользит ладонью по глубокой царапине на щеке. Один из осколков насквозь пробил его плечо, красная грань торчит наружу, как клюв хищной птицы. Кровь медленно стекает по его лицу, обнимает подбородок, словно дорогой шелк, капает на сорочку. Но на безупречном лице нет и полутона боли. Лишь немой, обращенный ко мне вопрос. Говорят, его тело закалялось в обители самой Костлявой, поэтому ни одно оружие смертных не может ему навредить.

Я отгораживаюсь от криков перепуганных гостей. Они — как стервятники, которых спугнули с гниющей туши.

Он прикрыл меня собой. Мой безумный король, мой нежеланный муж.

Пальцы сами собой касаются кровавого росчерка. Должно быть, останется шрам. Мне больно от одной мысли, что это безупречное лицо станет чуточку хуже, и в груди все сжимается, стоит лишь представить, как грубо лекарка будет орудовать иглой. Нет, я сделаю это сама.

Раслер перехватывает мою руку — кажется, ему точно так же нет дела до того, что происходит вокруг. Его щеки горят румянцем, как будто он бесконечно смущен, но мой король мягко размазывает свою кровь по моим губам, следит за тем, как я жадно слизываю соленый нектар.

Мой король, которого я ненавижу.

И в которого, себе на погибель, безумно отчаянно влюбляюсь.

Глава вторая: Раслер

Мьёль ничего не помнит.

Это ни хорошо и ни плохо, это реальность, которую я для нее создал. Остались лишь отголоски, но она спрятала их и в те глубины ее души мне нет хода. Но, кажется, обрывки памяти не мешают ей жить, хоть вряд ли то существование, на которое ее обрекли, можно назвать жизнью. И все же это лучше, чем бесконечные слезы и попытки заглушить боль.

Она такая бледная, что мне хочется добавить ее образу хоть немного красок, добавить каплю жизни в эту холодную отрешенность. Ее белоснежные волосы пахнут морозом, как будто там притаилась вьюга. А взгляд… О, если бы в ее власти было убивать одной лишь мыслью, она бы давно превратила меня в ледяную глыбу, а потом собственноручно выбила оттуда сердце и бросила в огонь. Мьёль во многом заблуждается и многого не в состоянии понять, но в одном она бесконечно в ладу с собой — в желании больше никогда не видеть меня.

Мне почти хочется сказать, что ждать осталось совсем недолго, что я уже давно обречен и мои дни тают быстрее, чем ледяное сердце в раскаленной добела жаровне — но я не хочу. Пусть хотя бы моя смерть озарит горизонт ее жизни.

— У тебя стекло… — Она замирает, поджимает губы и глубоко дышит, чтобы унять перепуганное сердце.

Какая же она все-таки хрупкая: как бумажная птица, которую я держу в ладони. Сожми — и ничего не останется. Лишь туманное воспоминание о Северное Королеве и ее недолгом правлении. Возможно, это было бы милосерднее. Ведь вместе со мной разрушится и выдуманная реальность, вспыхнет и сгорит, как домик из хвороста.

Я уверенно убираю ее руку и, заметив, как она морщится от боли, тут же отпускаю. Такова моя цена за теургию, и я плачу ее без остатка, без сожаления. Мои кровь стала ядом, мои прикосновения причиняют боль, а воля убивает. Я стал самому себе отвратным чудовищем, которое, впрочем, скоро покинет эту реальность и вернется в Грезы, на этот раз окончательно. Дороги назад нет, а та, что осталась, уже жжет мне пятки и сладкой агонией подстегивать идти быстрее.

«Вперед, Раслер, свобода в смерти лучше цепей при жизни».