Белка в колесе

– Тебе надо зелёный чай пить или чёрный, а ты матэ цедишь галлонами, ты ведь, я слышал, делиец?
– сказал я, чтобы что-то сказать, так противно было на душе.

Или что там у меня вместо этого. Я, оказывается, был теперь частью истории, а думал, что живу. И Маринка, и сын мой, они все там думают, что живут.

– Бомбеец. Ты опять путаешь. Стереотипы, - рассмеялся Джаеш.

Славка теперь чаще молчал. Когда же я его спрашивал, почему он молчит, он отвечал:

– Я стеснительный.

А я знал, что он скучает по ребятам.

Джаеш говорил мне:

– Когда я его через тебя вижу, знаю, что вам хреново, парни, тогда только в спячку. После спячки вы опять людьми выглядите.

Добраться в далёкий посёлок на Ямале, где и была обнаружена старая метеостанция с солнечными батареями и сервером, у Джаеша получилось лишь через месяц. С нами вопрос так и не решился - считать живыми или нет, а пока наш бомбеец поздравил нас с присвоением медалей "За отвагу", проявленную в боях при вторжении. Так и зачитал короткое, бодрое послание.

Просидели на метеостанции мы долгие три недели, Джаеш ругался на мороз. Пожёг отопительный котёл. Ещё больше ругался, пока ему не доставили на грузовом самолёте новый. Но местные привезли ему оленьи штаны и ирын, глухой с собачьим мехом на воротнике. На голову Джаеш нахлобучивал песцовый капор.

– Вот ведь, никакой закон им не писан, весь цивилизованный мир отказывается убивать животных, а они и не принадлежат к цивилизованному миру. И не хотят к нему принадлежать. Но есть какая-то гармония в этом их мире, чёрт знает, что такое, но улыбаются как дети! Кажется, у меня получилось, Артём, не поверишь, удалось войти в систему...

Сын долго меня слушал, потом молчал, а потом сказал, не глядя на меня:

– Значит, можно, наконец, просто жить.

И пошёл учиться.

Маринка теперь не прячет глаза из-за того, что плохая сеть. За нашей сетью следят военные. Неизвестно, сколько они будут держать капельницу у постели больного в коме, наверное, пока не снимут гриф "считать живыми".

А пока я каждую пятницу отправляюсь на северные фьорды. Мой птеродактиль серый со сломанной фалангой на правой лапе. Он числится в списке под кличкой Розовый Фламинго. Наездник Белка в колесе и его птеродактиль в жёлтых майках.

Сегодня я лечу седьмым. Вижу на трибуне в угловой ложе Славку, он пришёл с Мариной. Держится строго и старается молчать, но глаза его радостно мечутся. Он часто рассказывает мне, как они ходили с Жекой и Серёгой завоёвывать тот город в излучине у сломанного выключателя. Глаза у него в этот момент как у мальчишки. Хоть ему уже и под сорок, моему Славке. И если его любить и слушать иногда, то можно совсем редко корректировать маску.

Ждать - всегда самое трудное.

Птицы волнуются, тянут шеи, ощериваются беззвучно друг на друга и покусывают иногда соседа. Перепончатые крылья распахиваются. Не птицы, да. Но летают, и я зову их птицами.

Мы волнуемся не меньше, сегодня здесь и Беседа, и Минога. Фишер тогда откликнулся, но потом исчез где-то в Испании-2, а Серёга больше никогда не позовёт маму пришить пуговичку.

Гонг звонит в третий раз, выстрелов птеродактили боятся. Птицы тяжело отрываются от земли. Пятьдесят участников, отличный заход, крепкие ставки.

Мы не глядим друг на друга. Ближе к спине птицы, прижать ноги к её туше, чтобы ей легче было идти вверх, а тебе - не вывалиться из седла, борясь с собственной тяжестью. Набрать высоту, пройти по кривому ущелью, потом долго маневрировать по фьорду.

Справа столкнулись Макс и Туарег. Птеродактили, путаясь в оборванной упряжи, сцепились в небе. Визг на всю округу.

Мой косит злобно глазом в сетке серо-красных сосудов. Похлопываю его по шее, он хлопает в ответ раздражённо клювом, клекочет, задрав голову, бросается в сторону дерущихся, выпятив киль. Натягиваю повод, Фламинго нехотя слушается.

Теперь уйти вниз до самой поверхности моря, чтобы попасть в пещеру. Несёмся впятером. Темно. Лишь вспыхнувшие фонарики на шлемах слабо подсвечивают.

Из воды поднимается столб воды, огромная пасть змееголова распахивается подо мной.

Чёрт... Кислотный бурдюк змееголова - та ещё радость. А у меня теперь хватает монет, и значит, будет больно.

Фламинго пугается. Мечется в темноте. Бьёт крыльями о скалы. Цепляюсь за повод, повиснув в воздухе, чувствуя коленями жар от глотки огромной твари.

Меня подхватывает кто-то уже у зловонной пасти и втягивает на спину птицы позади себя.

Вырываемся к трибунам. Море блестит чешуями на солнце. Рёв зрителей оглушает. Мой Фламинго радостно несётся в стойло.

– Вот подлец, лишь бы пожрать!
– ржёт Минога.

– Один-один, - говорю я, еле удерживаясь на спине позади него без седла, когда ящер взмывает вверх в победном пике.

– Наконец-то я никому ничего не должен, - кричит Минога.

Беседа приходит вторым. Спрыгивает со своего Альдебарана, смеётся:

– Признайся, Минога, что ты спихнул Белку сам, ведь он шёл первым.

– Скучно, - невозмутимо отвечает тот, снимая шлем, сегодня он бомбеец.
– Да! Есть шанс подключиться к большой игре...

Я уже их не слушаю, пробиваюсь к трибунам.

* - стихи Б. Пастернака.