Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Мне бы хотелось, чтобы ты проявила капельку сочувствия…

— Ненавижу это слово! До чего вонючее! А сахара нет больше? Если я обо всем не позабочусь, начинается черт знает что…

— Гортензия!!! — заорал Питер, громыхнув по столу кулаком.

Питер был высокий сухощавый брюнет. Двадцать пять лет, рябое от былых юношеских прыщей лицо, впалые щеки. Он носил маленькие круглые очки и слыл математическим гением. Гортензия так и не смогла понять, чем он занят — что-то связанное с механикой. Она кивала, когда он говорил о чертежах, опытах, проектах, двигателях, решив для себя, что ей не стоит вдаваться в эти материи. Она встретила его в поезде «Евростар», ей пришлось тогда тащить три тяжелые сумки. Он предложил помочь. Она протянула ему две, самые тяжелые.

Именно благодаря Питеру Гортензия смогла вселиться в дом. Он мужественно бился за то, чтобы друзья согласились на присутствие девушки в качестве соседки. Гортензии понравилась идея жить с парнями. Ее предыдущие опыты совместного проживания с разными девицами были плачевны. А парни, если отбросить их неряшество и пофигизм, были гораздо приятнее в повседневном быту. Они называли ее «принцессой» и сами чинили сломанные батареи и засорившиеся раковины. И все были немножко в нее влюблены… По крайней мере до сегодняшнего вечера… «Так-так, сейчас мне надо из кожи вон вылезти, чтобы вернуть их расположение. Мне необходимо остаться в этом доме, необходима поддержка Питера, если вдруг случатся неприятности. И потом, его сестра работает костюмершей в театре, и она вполне может когда-нибудь пригодиться. Успокойся, успокойся, деточка, и сосредоточься на судьбе этой несчастной самоубийцы».

— Ох, ну ладно. Согласна, это очень грустно. Сколько ей лет-то было?

— Не пытайся притвориться, что тебе интересно, так ты кажешься еще бессердечнее. Уж больно фальшиво звучат твои слова.

— Ну тогда что мне нужно говорить, а? — спросила Гортензия и развела руками, подчеркивая свое недоумение. — Я ее не знала, никогда не видела. Даже на фотографии! Ты сам хочешь, чтобы я притворялась, а когда я притворяюсь, ты на меня злишься!

— Мне хотелось бы, чтобы ты проявила капельку человечности, но требовать этого от тебя бесполезно…

— Вполне возможно. Я уже давно отказалась собирать в своем сердце всю мировую скорбь. Ее слишком много, я и так перегружена. Нет, серьезно, Питер, почему она решила наложить на себя руки?..

— Она потеряла на бирже все свои деньги… И еще целой кучи людей, которые на нее рассчитывали.

— А…

— Прыгнула с крыши собственного дома.

— А дом высокий? — Поскольку он вновь яростно на нее воззрился, она поправилась: — Ну, то есть я хотела спросить: умерла-то сразу, хоть не мучилась?

Она поняла, что зашла в тупик, и замолчала.

Так всегда бывает, когда притворяешься: начинаешь говорить неубедительно, и это сразу чувствуется.

— Да. Почти не мучилась. Несколько судорог, и все. Спасибо, что спросила.

«По крайней мере не страдала, — подумала Гортензия. — А может, на последних метрах она одумалась… Захотелось повернуть назад, затормозить… Ужасно, наверное, умереть в грязи. Выглядишь потом непрезентабельно. Служащий похоронного бюро заколотит крышку гроба, чтобы никого не напугать». Она подумала об отце и поморщилась.

— Гортензия, тебе надо измениться… — Питер помолчал минуту и добавил: — Мне пришлось бороться за то, чтобы ты могла здесь жить…

— Знаю-знаю… Но такая уж я есть. Не люблю изображать сочувствие.

— Ну а стать добрей ты не можешь? Хоть чуть-чуть?

Гортензия скривилась, услышав слово «добрей». Она ненавидела это слово. Такое же вонючее. Она призадумалась. Питер сверлил ее суровым вопрошающим взглядом.

А как у людей получается быть добрыми? Ни разу не пробовала. Попахивает обманом, душевными муками, изматывающими страстями и прочими трепыханиями.

Она доела творог и ветчину, допила кофе. Подняла голову. Посмотрела на Питера, который ждал от нее ответа, и выдохнула:

— Мне бы хотелось быть доброй, но не хотелось бы, чтобы это было заметно. Усек?

И вот настал день защиты диссертации.

День, когда после долгих лет занятий и исследований, конференций и семинаров, долгих часов в библиотеке, книг, статей и монографий Жозефина должна была предстать перед аттестационной комиссией и защитить свою работу.

Руководитель темы решил, что она готова. Была назначена дата. Седьмое декабря. Было решено, что все члены комиссии в сентябре получат по экземпляру ее работы, чтобы у них было время прочесть, изучить и сделать записи.

Было решено дать ей полчаса на представление, доклад и библиографию и полчаса, чтобы ответить на вопросы членов комиссии.

Было решено, что защита продлится с двух часов дня до шести вечера, в результате чего будет вынесен вердикт, а затем кандидат организует небольшой банкет с выпивкой.

Таков порядок.

Жозефина репетировала, словно собиралась участвовать в спортивных соревнованиях. Написала введение на триста страниц. Выслала по экземпляру работы каждому члену комиссии. И один экземпляр оставила на кафедре.

Защита была открытой. Ожидалось около шестидесяти слушателей, по большей части коллеги Жозефины. Она, впрочем, никого не приглашала. Ей хотелось остаться один на один с комиссией.

Всю ночь она ворочалась в кровати, пытаясь уснуть. Трижды вставала, чтобы убедиться, что текст лежит на журнальном столике в гостиной. Проверяла, не вылетел ли какой-нибудь листок. Считала и пересчитывала части. Перечитывала оглавление. Сличала названия глав. Все направления работы были развиты гармонично и логично. Главное — объем и смысл, советовал ей научный руководитель.

Она положила руки на огромную папку. Семь тысяч страниц. «Статус женщины в деревнях и городах Франции в двенадцатом веке». Пятнадцать лет работы, исследований, публикаций во Франции, Англии, США, Германии, Италии. Конференции, статьи, которые она в разное время публиковала. Она брала их наугад и листала: «…работа женщин в швейных мастерских… Женщины работали так же, как и мужчины… Ткацкие работы и изготовление уникальных ковров…», или же: «экономический переворот 1070–1130 годов во Франции… первые признаки экономического выдвижения городов… проникновение денежных отношений в деревню… развитие торговли и появление ярмарок в Европе… первые соборы», или вот последняя статья, заключение, где она проводила параллель между двенадцатым и двадцать первым веками… Деньги обретают всемогущество и вытесняют натуральный обмен, изменяя мало-помалу отношения между людьми и полами; деревни пустеют, развиваются города, Франция постепенно становится более открыта и подвергается иностранному влиянию, в Европе развивается торговля, и женщина занимает достойное место, дамы вдохновляют трубадуров, пишут любовные романы, оказываются в центре внимания мужчин, которые, в свою очередь, становятся все вежливее и тоньше… Экономика смягчает нравы или же, наоборот, делает людей более жестокими?

Эта глава представляла собой краткое изложение небольшой книги, опубликованной в издательстве «Пикар», научно-популярной, рассчитанной на широкого читателя, — продалось две тысячи экземпляров. Для университетского издания — большой успех.

Осознав для себя, что эта скромная и блестящая книга — ее несомненная удача, она успокоилась. И заснула, глянув на циферблат будильника: 4:08.

Жозефина приготовила завтрак.

Разбудила Зоэ.

— Думай обо мне, дорогая, думай обо мне сегодня днем между двумя и шестью… Я буду стоять перед комиссией.