Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Обнаружила, что не опаздывает.

Председатель комиссии — ее научный руководитель. А другие члены комиссии… она всех их знала. Коллеги, сами уже остепененные, считали ее вертихвосткой и шептались за ее спиной. К тому же женщина. Они перемигивались и ухмылялись — экая цаца. Для того чтобы поднять свой авторитет в глазах собеседника, они так и сыпали своими чинами, регалиями и связями: «во время моей юбилейной лекции в Коллеж де Франс…», «возвращаясь с виллы Медичи…», «когда я был на улице Ульм… [20] », «мои семинары в Каза де Веласкес…». Им необходимо было подчеркнуть, что они не абы кто.

20

На улице Ульм находится Высшая нормальная школа.

Правда, был еще Джузеппе.

Эрудированный обаятельный итальянец, который приглашал ее на конференции в Турин, во Флоренцию, в Милан, в Падую. Он подбодрил ее взглядом, и ей стало легче. «Жозефина, bellissima! Ти боисси, о почьему, нье боиссь, я же здьесь, Жозефина…»

«Смелей, детка, вперед, — подумала Жозефина, — сегодня вечером все закончится. Сегодня ты все узнаешь… Так всегда было, это твоя жизнь — изучать, работать, сдавать экзамены. Так что не раздувай из этого целую историю. Расправь плечи и ступай навстречу комиссии с улыбкой на губах».

На стенах метро реклама прославляла рождественские подарки.

Золотые звезды, волшебные палочки, Санта-Клаусы, белые бороды, красные колпаки, снег, игрушки, видеоприставки, CD и DVD, фейерверки и петарды, елки, куклы с голубыми глазами.

Анриетта превратила Ирис в куклу. Холила, лелеяла, наряжала. «Вы видели мою дочь? Она такая красивая! Нет, ну чудо как хороша! Одни глаза чего стоят! А обратили внимание, какие у нее длинные ресницы? Заметили, как они загибаются на концах?»

Она выставляла ее, поворачивала так и сяк, поправляла складку на платье, прядь волос. Анриетта обращалась с Ирис как с куклой, но не любила ее.

«Да, но… ведь именно ее спасла Анриетта из бурлящих волн в Ландах… [21] Ее, не меня! Спасла, как спасают сумку с деньгами и документами во время пожара. Как трофей, выигрышный билет». Короткая фраза, услышанная по радио, обрастала деталями, и Жозефина слушала внутренний голос…

Она слушала, сидя в вагоне метро.

Слушала, когда заходила в университет, когда искала свою аудиторию.

Словно две музыки звучали в ее голове наперебой — короткая фраза, из которой выросла целая история, и двенадцатый век, который развертывался во всю силу, чтобы крепко встать на ноги и быть готовым к отпору, когда настанет час экзамена и посыплются вопросы.

21

См. «Желтоглазые крокодилы» и «Черепаший вальс». — Примеч. авт.

Нужно начать с «биобиблиографии», объяснить, с чего она начала, как работала. А потом ответить на вопросы каждого из коллег.

Главное — не думать о публике, сидящей перед ней.

Не слышать скрипа стульев, царапающих пол, людей, которые двигаются, пересаживаются, шепчутся, вздыхают, встают и выходят… Сосредоточиться на ответах членам жюри, каждый из которых за эти полчаса скажет, что он думает о ее работе, что ему понравилось или не понравилось, что показалось интересным. Постараться толково вести диалог, слушать, отвечать, в случае необходимости защищаться, не нервничать, не терять головы…

Она повторила про себя все этапы защиты, которая будет длиться четыре часа, и в результате она получит должность профессора на кафедре с зарплатой от трех до пяти тысяч евро в месяц.

Или не получит.

Потому что существует риск, что она провалится. Ничтожный, но существует.

Когда все закончится, комиссия удалится на совещание. Через полтора часа члены комиссии вернутся и вынесут вердикт.

«Кандидат блистательно защитил свою работу и удостоился похвалы комиссии».

И взрыв аплодисментов.

Или: «Кандидат достойно защитил свою работу».

Скромные хлопки, кандидат недовольно кривится.

Или: «Кандидат защитил свою работу».

Смущенное молчание в зале.

Кандидат прячет глаза и ерзает на стуле.

Через четыре часа она все узнает.

Через четыре часа она начнет новую жизнь. Она еще не знает какую.

Жозефина глубоко вздохнула и толкнула дверь в комнату, где ожидала комиссия.

Каждое утро, когда лучи солнца золотили занавеску, Анриетта Гробз садилась в постели, включала радио, слушала последние сводки с азиатских бирж и вслух сокрушалась. Какой кошмар! Какой кошмар, повторяла она, содрогаясь, как от холода, под длинной белой ночной рубашкой. Ее сбережения таяли, как сало на сковородке, и она вновь вспоминала маленькую ферму в Юра и себя, худенькую девчушку, топчущуюся в тяжелых деревенских башмаках, чтобы размять затекшие ноги, и мать, вытирающую узловатые потрескавшиеся руки о грубый передник. Бедность красива и благородна только в этих лживых книжках. Бедность — это дырявая обувь, ветхая одежда, больные суставы. Глядя на изуродованные тяжелым трудом руки матери, Анриетта Гробз поклялась никогда не жить в бедности. Она вышла замуж за Люсьена Плиссонье, затем за Марселя Гробза. Первый принес ей пристойное благополучие, второй — процветание. Она почувствовала, что обрела желанное убежище, но тут Жозиана Ламбер украла у нее мужа. И хотя в процессе развода Марсель Гробз вел себя более чем благородно, Анриетту не оставляло ощущение, что ее обобрали. Буквально ободрали как липку.

А теперь еще биржа тает на глазах!

Она в конце концов окажется голая-босая на улице — как есть в ночной рубашке. Ну, бирже больше ничего не урвать. Ирис покинула этот мир — быстренько смылась, — а Жозефина…

Жозефину вообще лучше забыть.

В общем, ее ждет нищая старость.

— Чем же я заслужила такое наказание? — трагически сжав руки, спросила она Христа, распятого над ее кроватью. — Я была образцовой женой, превосходной матерью. А я наказана.

Самшит распятия пожелтел и рассохся. «С каких он здесь пор? — подумала она, подбородком потянувшись в сторону Мессии. — С той благословенной поры, когда я была осыпана золотой пылью с головы до ног». И она вновь понурилась, невыразимо жалея себя.

Она скупала все экономические журналы. Слушала по радио биржевые сводки. Читала и перечитывала доклады ведущих специалистов. Спускалась в привратницкую и умоляла там сына консьержки, Кевина, двенадцатилетнего парня, жирного и хамоватого, чтобы он посмотрел ей в Гугле последние новости финансовых учреждений. Он требовал с нее евро за соединение с Интернетом, а потом по евро за каждые десять минут и в конце по двадцать сантимов за каждый отпечатанный листок. Она, не говоря ни слова, подчинялась жестоким правилам жирдяя, который нагло глядел на нее, крутясь туда-сюда на винтовом табурете и щелкая зажатой между пальцами резинкой. Звук получался как у заржавленной пилы, частоту и высоту малый регулировал зубами. Анриетта попыталась улыбнуться, чтобы не потерять лицо, — а в душе уже вынашивала план мести.

Кто смог бы определить, на что противнее смотреть: на маневры жадного жирдяя или на холодную ярость сухопарой Анриетты? В безмолвной схватке оба проявляли и открытую злобу, и изощренную жестокость.

Анриетта нащупала на кровати последний текст, распечатанный Кевином. Неутешительный доклад одного европейского института: есть от чего встревожиться. По мнению некоторых специалистов, недвижимость упадет в цене, зато взлетят цены на нефть, газ, воду, электричество, пищевое сырье, и миллионы французов разорятся в течение четырех будущих лет. «И вы можете оказаться в их числе!» — так завершался доклад. Единственная ценность выстоит в этом вихре — золото. Значит, ей нужно золото. Наложить лапу на золотой прииск.

Она тихо застонала. Что же делать? Что делать? Она кряхтела, постанывала, проклинала Марселя Гробза и его коровищу, сокрушалась, что он вот так бросил ее, оставив ей одни слезы, и теперь она вынуждена выкручиваться, не церемонясь при выборе способов. И пусть от нее не требуют сочувствия к несчастьям других!

Чтобы победить ярость, растущую в душе, ей придется встать и начать действовать. Придется провести весь день на ногах! Она стянула на груди шаль с бахромой и выпростала бледные ноги из-под одеяла.