«Белое дело». Генерал Корнилов

Его реакция на «ультиматум» Корнилова была юридически «профессиональной», он действовал как опытный детектив. После того как В. Львов письменно зафиксировал корниловские «требования», Керенский решил добиться их подтверждения самим Корниловым. Вечером того же 26 августа он прибыл в воеипое министерство и по аппарату Юза вызвал Корнилова. В. Львова рядом с Керенским не было (по его утверждению, он «запоздал» к началу переговоров, хотя, скорее всего, просто опасался их), по это пе помешало ему заявить Корнилову, что оба они (с В. Львовым) находятся у аппарата. Говоря за Львова, Керенский попросил Корнилова подтвердить «то определенное решение», о котором он, Львов, должен был известить Керенского. Корнилов на другом конце провода подтвердил, что он действительно просил Керенского «приехать в Могилев». Тогда Керенский, говоря уже от себя, передал, что он понимает ответ Корнилова как подтверждение слов, переданных ему Львовым,

т. о. включил в «корниловское подтверждение» все три пункта «ультиматума», о которых Корнилову в разговоре ничего сообщено не было! Поскольку никаких вопросов со стороны Корнилова не последовало, Керенский ликовал: Корнилов сам расписался под своим «ультима

тумом»!

Остальное, как говорится, было делом техники. Встретив опоздавшего Львова уже на обратном пути в Зимний, Керенский пригласил его к себе, привел в свой кабинет, где попросил еще раз (!) повторить содержание корниловского «ультиматума». Как только Львов закончил свой рассказ, из-за ширмы, стоявшей в кабинете, появился начальник петроградской милиции полковник С. Бала-винский, который по просьбе Керенского подслушивал весь разговор. Теперь у Керенского был и прямой свидетель. Тут же Львов был арестован. С этого момента события стали раскручиваться с невероятной быстротой. Придя в Малахитовый зал, где шло заседание Временного правительства, Керенский сообщил оторопевшим министрам о случившемся, квалифицировал действия Корнилова как мятеж и потребовал чрезвычайных полномочий.

Не располагавшие до сих пор какой-либо точной информацией об отношениях Керенского и Ставки, практически поставленные перед фактом, министры вынуждены были удовлетворить требование Керенского. По его предложению, все формально подали в отставку, но временно остались на своих местах. Но министры-социалисты и министры-кадеты руководствовались все же разными соображениями. Если социалисты хотели развязать Керенскому руки в предстоявшей борьбе с Корниловым, то кадеты, по всем данным, готовы были создать министерский кризис, который должен был дать возможность Корнилову (в случае его успеха) формировать новое правительство. Ведь их чувства были на стороне Корнилова...

Так или иначе, второе коалиционное правительство, образовавшееся в 20-х числах июля, практически перестало существовать. Теперь Керенский совещался фактически только с А. Терещенко и особенно с И. Некрасовым. Этого последнего позднее даже стали считать «злым гением» Керенского в корниловские дни...

Ранним утром 27 августа в Ставку пошла телеграмма: «Генералу Корнилову. Приказываю вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому... Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград. Керенский». На телеграмме не было ни исходящего номера, ни официальной подписи Керенского как премьер-министра. Наверняка забыли поставить второпях...

Керенский вернулся в свой кабинет, чувствуя себя победителем. Если верить В. Львову, находившемуся тогда в соседней комнате под охраной часового, он всю ночь не мог заснуть: Керенский громким голосом распевал бравурные мелодии... «Львовиада» завершилась.

Осталось сказать лишь несколько слов о дальнейшей судьбе В. Львова. После Октябрьской революции Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства под разными предлогами начала освобождать своих подследственных. «По болезни» освободили и В. Львова. Он уехал в Сибирь, затем эмигрировал. Во Франции влачил жалкое существование, чуть ли не бродяжничал. В 1921 г. примкнул к сменовеховцам и вернулся в Россию. Здесь бывший обер-прокурор Синода русской православной церкви стал... безбожником, занялся антирелигиозной пропагандой. «Неисповедимы пути господни» для таких, как Владимир Николаевич Львов...

Ставка против правительства

Но хорошее настроение царило пока не только в Зимнем, но и в Ставке. Корнилов не заподозрил ничего худого в том, что говорил ему Керенский от своего и В. Львова имени. Напротив, создавалась уверенность, что все идет как но маслу. Казалось, что теперь сам Керенский подтвердил договоренности, достигнутые в ходе переговоров не только с Савинковым, но и с Львовым. Последние детали вот-вот будут согласованы лично с Керенским после приезда его в Ставку. Власть, по всем данным, перейдет к Корнилову, крымовские войска с помощью военных организаций, группировавшихся вокруг «Республиканского центра», войдут в Петроград, большевики, Советы и другие «безответственные организации» будут сокрушены.

Корнилов, как было договорено с Савинковым, приказал телеграфировать в военное министерство, что 3-й конный корпус и Туземная дивизия, уже находившиеся в эшелонах, подойдут к столице 28 августа, что 29 августа ее можно объявить на военном положении, и... пошел спать. Гром в Ставке грянул утром 27-го...

Когда Корнилову доложили содержание телеграммы Керенского, увольнявшего его от должности Верховного главнокомандующего, он, как и многие из его окружения, вначале не поверил. У срочно вызванного Завойко даже явилась мысль, что это германская провокация. Впопыхах прибежавший Филонснко едва ли не готов был согласиться с этим, так как сразу учуял грозную опасность для себя и всего своего зквилибриетского танца между двумя «геркулесовыми столбами» — Керенским и Корниловым. Затем пришли к заключению, что произошло какое-то недоразумение. Однако и эта версия вскоре отпала: в разговоре с Филоненко по Юзу Савинков подтвердил подлинность телеграммы. Вскоре Корнилова также по Юзу вызвали из Петрограда Савинков и Маклаков, еще надеявшиеся мирно уладить конфликт и не допустить полного разрыва Ставки с правительством. Корнилов выражал готовность обсудить случившееся.

Но уже к вечеру 27-го конфликт вырвался наружу. В Ставке узнали о том, что в газетах появилось официальное сообщение («от министра-предссдателя»), обвинявшее Корнилова в попытке «установить государственный порядок, противоречащий завоеваниям революции». В качестве доказательств приводились показания В. Львова и, самое главное, указывалось на движение корниловских войск к Петрограду.

Ранним утром 28 августа по радио из Ставки было передано написанное Завойко заявление Корнилова, в котором он отрицал, что посылал В. Львова к Керенскому, утверждая, что, напротив, В. Львов прибыл в Ставку как посланец Керенского. Поэтому действия Керенского расценивались в заявлении «как великая провокация, которая ставит на карту судьбу отечества». А далее открыто следовало то, что так долго таили корниловские заговорщики. «Русские люди! — взывал Корнилов.— Великая родина наша умирает. Близок час ее кончины. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласил с планами германского генерального штаба.-..» Корнилов звал всех, «кто верит в бога, в храмы», молить «господа-бога об явлении величайшего чуда спасения родимой земли». Он клялся, что ему, как «сыну казака-грестьянина», лично ничего не надо, его цель — довести парод до Учредительного собрания, на котором и будет выбран «уклад новой государственной жизни».

Прямым дополнением ж этому «объявлению» стале’обращение Корнилова (также написанное Завойко) к жб-т

лезнодорожникам, имевшее целью парализовать приказы Керепского, требовавшие всеми средствами блокировать движение войск Крымова на Петроград. Корнилов требовал «безусловного исполнения» только своих распоряжений и предупреждал, что в случае неподчинения «будет карать беспощадно».

Оба документа были опубликованы утром 28 августа. Этот момент, вероятно, и следует считать началом корниловского мятежа. До сих пор корниловцы, организуя выступление, имевшее целью ликвидацию большевизма, разгон Советов и реорганизацию Временного правительства на началах диктаторской власти, взаимодействовали с правительством. Конечно, и на том этапе за пазухой у них лежал камень: ясно, что, если бы корниловцам удалось, так сказать, легально добиться своих целей, они бы без особого труда освободились от своего временного попутчика и партнера — Керенского. Но утром 28 августа партнерство было открыто нарушено. Даже поверхностный анализ первых корниловских обращений с несомненностью подтверждает это. Временное правительство было открыто обвинено в предательстве и измене («действует в полном согласии с планами германского генерального штаба»). Поддержка его также объявлялась «изменой родине», подлежащей беспощадной каре.

В этих двух документах в сжатой форме была изложена корниловская идеология, составившая впоследствии основу идеологии «белого дела». Ее главными, ключевыми элементами были великодержавный шовинизм («спасать Россию» приглашались только православные, верящие «в бога, в храмы»), милитаризм (война до победы над «германским племенем»), воинственный антибольшевизм (большевики объявлялись главной опасностью, так как под их влиянием оказались не только Советы, но и... Временное правительство), бонапартизм, «вождизм» (Корнилов брал на себя функцию «спасения страны» и руководства народом), псевдодемократизм, демагогия (указание на народное, крестьянское происхождение «вождя», заявление о том, что народ сам будет решать свои судьбы), сокрытие, отрицание контрреволюционных замыслов (так называемое непредрешенчество, заверение, что цель «вождя» — довести страну до Учредительного собрания).

Возникает важный вопрос: могли ли Корнилов и корниловцы с такой идеологической и политической платформой рассчитывать па успех в той революционной ситуации, в которой пребывала тогда Россия? В ситуации, характеризовавшейся глубочайшим классовым расколом, острейшей политической борьбой, стремлением рабочего класса, крестьянских и солдатских масс к подлинно демократическим преобразованиям, к миру? Впоследствии, уже после того как корниловским мятеж закончился провалом, общее мнение (в том числе и сочувствовавших Корнилову кадетов) сводилось к тому, что у Корнилова не было шансов: будучи плохим политиком, к тому же окруженный авантюристами, он не учел реальную обстановку, форсировал выступление и потерпел поражение. Постфактум, вероятно, ото справедливая оценка, по отсюда еще не следует, что корниловцы, те, кто, по выражению генерала А. Деникипа, «дерзнул» и «занес руку» над революционным Петроградом, обрекли себя с самого начала. Мы не должны упускать из виду, что по крайней мере но договоренности с Б. Савинковым (а то и раньше этого) Корнилов мог считать и считал свои действия вполне «легальными», санкционированными правительством. Только рядом непредвиденных обстоятельств (вмешательство В. Львова, антикорниловские действия Керенского) Корнилов оказался как бы «втянутым» в открытый мятеж.