«Белое дело». Генерал Корнилов

Но, копечно, не это главное, что поддерживало в сторонниках Корнилова веру в успех. Начальник дипломатической канцелярии Ставки, опытный политик князь Трубецкой в телеграмме, посланной в МИД ранним утром 28 августа, указывал на те силы, которые, по его мнению, могли оказать Корнилову широкую поддержку. «Трезво оценивая положение,— писал Трубецкой,— приходится признать, что весь командный состав, подавляющее большинство офицерского состава и лучшие строевые части армии пойдут за Корниловым. На его сторону станет в тылу все казачество, большинство военных училищ, а также лучшие строевые части. К физической силе следует присоединить превосходство военной организации над слабостью правительственных организмов, моральное сочувствие всех несоциалистических слоев населения, а в низах растущее недовольство существующими порядками, в большинстве же народной и городской массы, притупившейся ко всему, равнодушие, которое подчиняется удару хлыста». Ничего ие скажешь, в этой характеристике положения наряду с явно поверхностными оценками имелись и верные наблюдения. Особенно это касается расчета на эффект «удара хлыста».

Временное правительство за полгода своего правления невероятно утомило, раздражило страну бесчисленными посулами и обещаниями. Экономическое положение непрерывно ухудшалось, что находило выражение в росте безработицы, углублявшемся продовольственном кризисе. На этой почве главным образом в широких мелкобуржуазных слоях населения (но не только в них!) усиливались политическая апатия, неверие в возможность улучшения жизни на послереволюционных, послефев-ральских путях. Во все времена это становилось хорошей социально-психологической почвой для появления «тоски по прошлому», по старым порядкам, а затем по «порядку» вообще, настроений, которые умело использовала реакция. Тут обычно и возникал «генерал на белом коне» с хлыстом в руках. Разочаровавшаяся в революции, в демократии политическая незрелая масса готова была подчиниться его удару.

Корниловцы, учитывая это, стремились представить себя «партией порядка». Расчет при этом делался и на антантовских союзников, заинтересованных в установлении «твердой власти» в России, прежде всего для активизации ее военных усилий. Союзные представители в Петрограде и в Ставке внимательно следили за развитием событий и, по имеющимся данным, были достаточно хорошо осведомлены о замыслах реакции. Сразу же после Государственного совещания в Лондон и Париж стали поступать сведения о назревающем военном перевороте. Например, в 20-х числах августа в Лондон сообщал об этом посол Д. Бьюкенен и представитель в Ставке генерал Ч. Бартер. Быокеиен ссылался на побывавшего у него А. Путилова, а Бартер — на самого Корнилова, который конфиденциально довел до его сведения, что в ближайшие дни Петроград будет объявлен на осадном положении.

Консервативная западная пресса развязала откровенно контрреволюционную кампанию. По сообщениям эсеровской газеты «Дело народа», в Англии, Франции и Италии правая печать неоднократно писала то о «здоровом монархическом чувстве крестьянской массы», то о некоей «верной гвардии», то о «консервативном инстинкте казаков», то о «патриотизме действующей армии», которые должны положить предел «зарвавшейся революции» .

Симпатии официальных кругов союзников были, конечно, на стороне Корнилова. Английское правительство приняло решение особой нотой рекомендовать Керенскому прийти к соглашению с Корниловым, но каких-либо практических шагов предпринято не было. В Ставке, однако, существовала полная уверенность, что при успехе переворота союзники будут на его стороне.

28 августа в Ставке казалось, что положение явно складывается в ее пользу. Стали известны телеграммы четырех главнокомандующих фронтами (А. Деникина, В. Клембовского, П. Балуева и Д. Щербачева), решительно высказавшихся против смещения Корнилова с поста Главковерха. Главнокомандующий Северным фронтом Клембовский отклонил предложение Керенского (сделанное после отказа генерала Лукомского) занять место Корнилова. Только главнокомандующий Кавказским фронтом генерал М. Пржевальский и командующий Московским военным округом полковник А. Верховский заявили, что находятся на стороне правительства.

Заручившись поддержкой большинства «старших генералов», Корнилов дал новый телеграфно-пропагандистский залп, обнародовав обращения и воззвания к казакам, к армии и к народу. В воззвании к казакам объявлялось, что Корнилов не подчиняется приказу Временного правительства и «идет против него и против тех безответственных советников его, которые продают родину». Это находилось в полном соответствии с «объявлением» Корнилова, написанным днем раньше, в котором он клеймил Временное правительство как агентуру германского Гепштаба. Но в воззваниях к армии и к народу содержалось почто такое, что у всякого мало-мальски способного мыслить критически по меньшей мере могло вызвать недоумение. В них Корнилов, снимая с себя обвинепие в контрреволюционных замыслах, приглашал Временное правительство в Ставку, чтобы здесь совместно с ним «выработать и образовать» новый состав правительства, которое привело бы «народ русский к лучшему будущему». Таким образом, Корнилов выражал готовность вести переговоры с теми, кого он сам объявил... германской агентурой! Это уже свидетельствовало о неразберихе, а то и панике, царивших в Ставке. Сделав решительный шаг по пути разрыва с Временным правительством, Корнилов, видимо, испытывал какие-то колебания, неуверенность, в отдельные моменты словно бы порывался снова ухватиться за правительственное колесо. Объяснялось это, скорее всего, тем, что в Могилеве плохо знали о том, что в это время происходило в Петрограде.

Город затих. Ждали Корнилова; одни с надеждой, другие е ужасом. Наводили панику слухи о вступлении в Пе троград какой-то «Дикой» дивизии, состоящей из горских головорезов. Керенский вспоминал, что был момент, когда он практически остался в единственном числе, поскольку создалась такая атмосфера, когда многие полагали «более благоразумным быть подальше от гиб лых мест». 28 и первая половина 29 августа стали, но его словам, временем «наибольших колебаний, наибольших сомнений в силе противников Корнилова, наибольшей нервности в среде самой демократии». Вплоть до 29 и даже 30 августа на Керенского шел сильный нажим с целью склонить его к уступкам Корнилову или даже оставить свой пост. Кадетский лидер П. Милюков и срочно вызванный из Смоленска бывший Главковерх генерал М. Алексеев прибыли в Зимний и настойчиво предлагали Керенскому свое посредничество. На одном из заседаний правительства министр юстиции А. Зарудпый призывал сделать все возможное, чтобы ие допустить столкновения с корниловскими войсками. Выход из положения некоторые министры готовы были видеть в замене Керенского генералом Алексеевым. Но ничего этого в Ставке пе знали.

Тут ожидали, что правительственные войска гю приказу Керенского и лидеров ВЦИК вот-вот двинутся на Могилев. В связи с этим Корнилов 28 августа приказал объявить Могилев и десятиверстиую зону вокруг него на осадном положении. Листовки с приказом, подписанные Корниловым и комендантом Могилева полковником Самариным-Квашниным, были расклеены по всему городу. В силу этого приказа Могилевский Совет рабочих и солдатских депутатов официально должен был прекратить свою деятельность, однако члены Совета работу пе свернули.

Гарнизон Могилева, состоявший из трехбатальоиного Корниловского ударного полка (командир — капитан Меженцев), пяти сотен Текинского конного полка (командир — полковник Кюгельхен) и Георгиевского батальона (командир — полковник Тимановский), был приведен в боевую готовность²⁶. Корнилов устроил смотр Могилевским воинским частям. Их вывели на небольшую площадь перед губернаторским дворцом, в котором располагалась Ставка, построили без интервалов. Обойдя фронт, Корнилов приказал окружить его вплотную, а ему принести стул. Вставая на него, оступился и чуть ие упал.

129

5 Г. 3. Иоффе

В стоявшей рядом группе офицеров кто-то довольно громко сказал: «Плохой знак». Корнилов был неважным оратором: речь его была быстрой, отрывистой. В ней он, в сущности, повторил то, что содержалось в его, написанных Завойко, «объявлениях» и обращениях. Говорил о бессилии правительства, доведшего страну до гибели своим соглашательством с «агентами немцев», о провокации Керенского и, несмотря на это, о своей готовности ликвидировать конфликт путем переговоров с Керенским и другими министрами здесь, в Ставке. «Я — сын казака-крестьянина,— почти кричал Корнилов,— не иду против народа, а стою на страже его благополучия. Кто верит мне, тот пусть идет за мной». Текинцы и корниловцы кричали «ура!»; георгиевцы, уже подвергшиеся революционизированию, встретили речь молчанием. Раздосадованный, недовольный Корнилов ушел во дворец.

В тот же день была направлена телеграмма на Дон в Новочеркасск с предложением донскому атаману А. Каледину открыто поддержать Корнилова. Специального курьера на автомашине направили в Киев. Оп вез приказ Корнилова генералу А. Драгомирову, предписывавший ему взять власть в городе в свои руки. Курьер, однако, не добрался до Киева: был арестован по дороге. Главнокомандующему Западным фронтом генералу Балуеву было приказано занять конными частями Оршу и Витебск, чтобы блокировать возможную переброску войск с фронта на помощь Временному правительству.