«Белое дело». Генерал Корнилов

Ленинский политический гений улавливал тончайшие нюансы в настроениях и расчетах контрреволюции. В «Письме к товарищам», написанном в канун Октября, анализируя и опровергая доводы противников восстания и колеблющихся, В. И. Ленин остановился, в частности, и на таком доводе: «„...Вот если бы корниловцы опять начали, тогда мы бы показали! А начинать самим, к чему рисковать?..¹¹ ...А если корниловцы второго призыва научились кое-чему? Если они дождутся голодных бунтов, прорыва фронта, сдачи Питера, не начиная до тех пор? Что тогда?» ⁵².

Л. Троцкий дает на этот вопрос предельно четкий ответ: «Если бы большевики не взяли власть в октябре-ноябре, они, по всей вероятности, не взяли бы ее совсем. Вместо твердого руководства массы нашли бы у большевиков все то же, уже опостылевшее им расхождение между словом и делом и отхлынули бы от обманувшей их ожидания партии в течение двух-трех месяцев, как перед тем отхлынули от эсеров и меньшевиков. Одна часть впала бы в индифферентизм, другая сжигала бы свои силы в конвульсивных движениях, в анархических вспышках, в партизанских схватках, в терроре мести а отчаяния. Полученную таким образом передышку буржуазия использовала бы для заключения сепаратного мира с Гогенцоллериами и разгрома революционных организаций». Ориентируя партию на вооруженное восстание, В. И, Ленин призывал не ждать повторения «корниловских попыток», не «ждать, пока буржуазия задушит революцию» ⁵³.

* *

Мы должны вспомнить, что в первых числах сентября

генерал Алексеев по поручению нового Верховного главнокомандующего А. Керенского «безболезненно» ликвидировал корниловскую Ставку, с конца июля являвшуюся центром консолидации всех правых сил. Но эта ликвидация была проведена именно «безболезненно:», с такими наименьшими потерями, которые только и были возможны в условиях провала, который постиг корниловский путч. Корнилов и другие видные генералы, как мы знаем, были переведены в Быхов. Режим, установленный для главарей путча в «быховской тюрьме», по их собственным позднейшим признаниям, мало напоминал тюрьму. Л. Новосильцев в своих воспоминаниях даже называл Быхов «курортом». Вставали поздно, после завтрака до обеда прогуливались вокруг костела. По ту сторону забора часто собирались группки солдат, с любопытством рассматривали генералов. Однажды Корнилов, сопровождаемый одним из «быховцев», вдруг подошел к забору, остановился напротив нескольких глазеющих солдат, отрывисто спросил: «Вы с какого фронта — с Юго-Западного?» Солдаты от неожиданности вытянулись, дружно ответили: «Так точно!» Корнилов помолчал, пожевал сухими губами и отрывистым, «лающим» голосом крикнул: «Пошли прочь, сволочь!»

По вечерам собирались в одной из комнат, вели долгие беседы. По дневнику генерала С. Маркова видно, что наиболее популярными темами были мистика, масонство. Бывало и выпивали: вино передавали в «тюрьму» тайно. Сидевший в Быхове генерал Ванновский впоследствии рассказывал, что некоторые генералы вели себя там «слабо: держали градус». Связи с внешним миром были почти неограниченные. На квартире адъютанта Корнилова — ротмистра Хана Хаджиева организовали «почтовую станцию»: отсюда уходили письма «на волю», сюда приходили письма, посылки, газеты. Главными пунктами связи являлись Могилев (духонинская Ставка), Новочеркасск (донской атаман Л. Каледин) и Петроград («алек-есевская организация», «Совещание общественных деятелей» и др.). Установить прочную связь со всеми этими адресатами было не так уж сложно: везде были свои люди. В Ставке осталось немало корниловских офицеров; в Новочеркасск еще до приезда Алексеева в Могилев были направлены несколько человек: В. Завойко, некий офицер, имя которого осталось неизвестным, и младший брат генерала Корнилова — штабс-ротмистр Петр Корнилов.

Завойко, как мы знаем, по пути был арестован, но два других посланца, по-видимому, добрались до места назначения. Связь с Петроградом поддерживалась через офицеров Могилевской Ставки и ... членов Чрезвычайной комиссии, почти открыто сочувствовавших Корнилову.

В оживленном обмене мнениями и планами, проходившем в этом «четырехугольнике», и выкристаллизовывалась, как представляется, первоначальная идея того, что позднее получило название «белое дело». Очень важно хотя бы приблизительно датировать начало этой «кристаллизации».

В октябре 1927 г. в газете П. Струве «Возрождение» была напечатана статья, посвященная десятилетию возникновения «белого движения». Автором ее почти наверняка был сам П. Струве, тесно связанный с этим движением с самых его истоков. В статье отмечалась почти полная синхронность победы Октября (7 ноября н. ст.) и возникновения Добровольческой армии на Дону (15 ноября н. ст.). «Сама краткость промежутка между этими событиями,— говорилось в статье,— определенно показывает, что они подготовлялись одновременно. Несомненно, что основатель Добровольческой армии генерал Алексеев отлично знал, куда ему надо идти, чтобы противостоять тому, что готовилось России... Несомненно, что и генерал Корнилов, покидая во главе своих текинцев быховскую тюрьму... тоже знал, куда он идет, знал, где начнет движение против красных...»

А. Деникин, вспоминая период «быховского сидения», прямо свидетельствовал, что сразу же после того, как «бердичевскую группу» корниловцев доставили в Быхов, состоялось общее собрание всех «заключенных», на котором был поставлен вопрос: «продолжать или считать дело оконченным?» Единогласно признали необходимым продолжать. Так как нам точно известен день прибытия «бердичевцев» в Быхов, можно определенно сказать, что это важное решение было принято в конце сентября. Несомненно, однако, что мысль о «продолжении» появилась еще до «общего собрания», по крайней мере в середине сентября. Как мы знаем, именно в это время В. И. Ленин практически поставил вопрос о выходе большевиков из «предпарламентской игры» и подготовке вооруженного восстания против Временного правительства...

Находившийся среди «быховских арестантов» А. Ала-дьин внес предложение создать «корниловскую политическую партию», которая и возглавит контрреволюционную борьбу па новом этапе — в момент развала власти. А. Деникин приписывает себе инициативу отклонения, как он пишет, «такой своеобразной постановки вопроса», как не соответствовавшей «ни времени, ни месту, ни характеру корниловского движения, ни нашему профессиональному (т. е. военному.—Г. И.) призванию». Так это или нет, но после обсуждения было решено, что «движение» должно быть, с одной стороны, преемственно связано с «августовской борьбой», а с другой — дополнено тем, чего в ней не хватало. Это означало провозглашение «внепар-тийности», отстранение от каких-либо политических течений во имя исключительно «национальной цели» — восстановления русской государственности.

«Белое дело», таким образом, создавалось как «национальное», «патриотическое» движение, противостоящее «интернациональным», «антипатриотическим» течениям, якобы овладевшим революцией. Ставка делалась на национализм и шовинизм, способные, как думалось быхов-цам, сплотить в одном легере различные антибольшевистские элементы. Действительно, черты этой идеологии прослеживались уже в корниловщине, но в ней имелся тот «пробел», который теперь предстояло заполнить. Речь шла о выработке более или менее конкретной политической программы движения, которая отсутствовала при подготовке корниловского заговора и мятежа: тогда обозначавшиеся цели в общем не выходили за рамки требования установления «твердой власти» как на фронте, так и в тылу. Корниловская «записка», составленная в начале августа в Ставке и скорректированная Савинковым и Филопенко, в сущности, координировалась с планами, которые вынашивались и самим Керенским. Правда, в Ставке В. Завойко и некий профессор Яковлев делали наброски будущего политического и аграрного «устроения» России, но все это тогда не получило никакого развития. Теперь в Быхове создали небольшую комиссию, разработавшую так называемую быховскую корниловскую программу, которая с теми или иными модификациями, диктуемыми военно-политическим положением, и явилась политической основой «белого дела».

Она состояла из шести пунктов. Первый пункт провозглашал создание власти, «совершенно независимой от всяких безответственных организаций», впредь до Учредительного собрания. Речь, следовательно, шла о временной диктаторской власти. Второй пункт развивал первый: и местные органы власти также должны были стать «независимыми от самочинных организаций». Третий пункт касался внешней политики: объявлялось о продолжении войны в тесном единении с союзниками до полной и обеды над Германией. Лозунг мира, следовательно, исключался из политической борьбы. Четвертый пункт относился к армии и шел даже дальше корниловской «записки»: из армии изгонялась политика; войсковые комитеты и комиссары упразднялись; провозглашалась «твердая дисциплина»; армия фактически возвращалась к дореволюционному состоянию. Пятый пункт был расплывчатым, неопределенным. Говорилось об «упорядочении» хозяйственной жизни и продовольственного дела с помощью правительственного регулирования. Дальше этого быховские умы не шли, и совсем не потому, что были слишком короткими. Можно ли было в стране, охваченной революцией, говорить языком контрреволюции, открыто заявлять о ликвидации ее завоеваний в самой чувствительной — социальной — сфере? Во времена революции на словах в той или иной степени все «революционеры». И если нельзя было прямо сказать о том, что мпогшм быховцам мечтается вернуть страну к дореволюционным порядкам, то можно и нужно было провозглашать, что ото умолчание объясняется приверженностью к основному лозунгу революции: созыву «хозяина земли русской» — Учредительного собрания. Шестой — ключевой — пункт декларировал, что окончательное разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания, срок созыва которого не назывался. Так уже в Быхове возникла основная политическая формула «белого дела» — «ие-предрешеиие». Надо признать, что в сложившейся ситуации, при неуклонном нарастании революционной волны, она была, пожалуй, единственно приемлемой для лагеря контрреволюции, поскольку давала возможность уклониться от каких-либо определенных политических обязательств, резервировать свои подлинные намерения, что диктовалось не только требованием их маскировки, по и реальной неоформленностью целей. «Непредрешение» пе было лишь сознательным политическим обманом, хитроумной тактикой; оно являлось и необходимостью, продиктованной обстановкой революционной трансформации, переживаемой страной. Оно было своеобразным выражением бонапартизма на русской почве, контрреволюционной политики, удерживающей отдельные элементы революции и прикрывающейся некоторыми революционными лозунгами...

Итак, решение о продолжении борьбы было выпесено единогласно, корниловская программа в общих чертах разработана, связь с внешним миром налажена. Режим содержания в Быхове был таким, что покинуть «тюрьму» в католическом монастыре не составляло особого труда. Почему же «быховцы» не бежали, странным образом предпочитали находиться в «тюрьме»? Генерал Деникин объяснил это тем, что, пока у власти оставалось Временное правительство, побег из Быхова был нежелателен но «политическим и моральным основаниям»: он мог бы лишь сыграть на руку тем, кто обвинял корниловцев в контрреволюционных замыслах. «Побег,— писал Деникин,— допускался только в случае окончательного паде-пия власти или перспективы неминуемого самосуда».