Белоэмигранты на военной службе в Китае

25 июля. Виделся с Меркуловым. Он рассказал, что на его поклон Тупан никак не ответил. На голову Меркулова теперь сыпятся неприятности, как результат его неразумной, хамской и вредной для дела привычки держать себя. Выяснились и пикантные подробности. Оказалось, он подмял под себя всю нашу «киноиндустрию» и все снятые негативы перепродал в Америку, по 3–5 долларов за фут пленки. А у нас были засняты десятки тысяч метров! При этом, по нашим условиям, эти кадры нигде не должны были появиться на экране. Все это обнаружилось после обысков в Тяньцзине. Милофу тащит все, что и как можно, а раз так, то не в его интересах было содействовать насаждению в Русской группе порядка. Как это ни странно, но Нечаев ему был даже нужен, так как при нем порядок был невозможен, и поэтому в мутной воде легче было ловить рыбу. Так строилось дело, а мы ломаем голову и не можем понять, почему у нас ничего не может выйти. Удивляюсь только роли Михайлова, который уверял меня «в бескорыстности» Меркулова.

Шатковский и Власов предложили Тупану выкупить сданные им в аренду пароходы, от которых можно было получить сотни тысяч долларов доходов, в том числе и на Русский отряд. Приехал купец Бурцев, который должен получить с Меркулова деньги за консервы тысяч на 5 или 6 долларов. Тупан все уплатил, а Меркулов деньги зажал. Милофу говорит, что Тупан не уплатил. Кто их знает, где правда! Но Бурцев поймал Милофу на вокзале и устроил ему скандал. Тот сам пытался на него кричать, но Бурцев – парень здоровый и выволок Меркулова из автомобиля, обещая избить. Видя это, Меркулов пригласил его к себе, и Меркулов обещал уплатить деньги в срок. Мне же он говорил, что у него нет и 100 иен. Да, незвано попал с Шильниковым на обед к Тупану, желая заодно поговорить с ним о делах бригады. Сидели мы, в том числе и Власов с Шатковским, и никто не говорил, ни мы, ни китайцы. Никто из нас не знал китайского языка, хотя немного китайцы русский знали. Внес оживление Сун Чуанфан. Во время обеда китайские артистки, очень недурненькие, пели что-то по очереди под аккомпанемент китайских инструментов. Около Тупана вертелась смазливая китаянка-артистка, которая ему, видимо, нравилась. Здесь было много вкусных вещей, но всего попробовать не удалось, так как неудобно было за ними тянуться. Простился Тупан со всеми русскими за руку, тоже проделал и Сун Чуанфан. Вспомнились слова нашего Тупана про Сун Чуанфана в 1926 г.: «Он не красный и не белый – он просто сволочь – кто сильнее, с тем он и будет». Прошло 2 года – и теперь они – друзья. Оба китайца схватили своих девочек и уехали. Тупан обещал поговорить о деле вечером. Но приехал цицикарский Тупан Хей-Луй-Дзян, и наш Тупан уехал его чествовать.

У нас 16 июля японские сыщики отобрали оружие, пока меня не было, из гостиницы, когда Николай шел на японскую концессию к «девочкам». Там его остановили и по документам обнаружили, что у нас есть оружие. При обыске отобрали наши «маузеры», патроны к ним и деньги. Утром оружие вернули, но без патронов. Николай в это время находился со связанными руками в участке полиции. Он сильно перетрусил, боясь, что его будут пытать. Благодаря русскому агенту японской полиции, удалось освободить Николая и получить патроны, хотя мы опоздали из-за этого на поезд. Вернули ему и деньги – 49 долларов. Был 17 июля на панихиде по Государю Императору. Было много видно знакомых, в том числе и команда бронепоезда «Ху-чуан». Там же было 18 бойскаутов без свечей. Я купил им свечи за свой счет.

Утром 18 июля ко мне пришли Тарасов и Манжетный. Они ездят в вагоне Мрачковского. Они рассказывали, что были у наших противников в Тяньцзине и хотят ехать в Пекин, чтобы узнать, как обстоит дело с поступлением русских в южную армию. Обещали сообщить мне. Михайлов здесь пытается говорить от имени всех русских, но это ему мало удается. Он никогда не был героем моего романа, и его связи дальше швейцаров не шли ни среди китайцев, ни среди японцев. Добирался до своих, которые продолжали находиться в деревне Лю-сон-зе, на разных поездах, и прибыл туда 20 июля. Все, узнав результаты моей поездки, скисли, и я настаивал, чтобы в Мукден, пока там все в сборе, поехал сам Семенов. Составили необходимые документы для наших претензий на положенные нам деньги. Что-то непонятное творится в этой «масонской ложе». Одни увольняют других и назначают на их место третьих. Семенов не склонен делить с нами то, что «завоевал». Он всем говорил, в том числе и Муффелю, что я его славлю как отъявленного вора и хочу-де занять его место. Терехов, видя сегодня, что я пишу, сказал: «Ничего нельзя написать про Шандун, кроме грязи, так как не могли русские поделить по-честному копейки, зарабатываемые их кровью. Каждый, кто мог, не только стремился забрать все себе, но стремился еще и обязательно ущемить другого – пусть чувствует». Печально, но это верно. Плохой сколок с Нечаева. Из Мукдена 24 июля пришла от Семенова телеграмма. Он все деньги, в том числе за июль, получил. Наша бригада сводится в полк. Все подчиненные генерала Пыхалова из Маньчжурии переводятся к нам.

27 июля. Противник подошел из Тяньцзина ближе, но активности не проявляет. Наши стоят по р. Бей-тан-хэ. На той стороне бродят хунхузы и грабят население. Противник гоняется за ними и ведет против них борьбу. Наши разъезды все время ходят к расположению противника и разведывают. Одолели мухи и комары. Если нас сведут в полк, то мне, вероятно, останется майорская ставка не больше 100 долларов и служба теряет всякий смысл.

2 августа. Деревня Лю-сон-зе. Приехал Семенов. Он остается командиром полка, и будто подавал рапорт о своем увольнении, но Тупан вернул его ему и сказал, что он сам знает, когда надо будет ему уволиться. У Тупана были Меркулов с Бурцевым, считали деньги с консервов, которые возвращал Милофу, и потому Тупан был не в духе. Я остался помощником командира полка в чине подполковника с окладом 180 долларов.

Как-то вечером получил известие, что партия хунхузов из бродивших частей непонятным образом была обезоружена в городе Фын-тай-цын и передана нам. Было взято 63 хунхуза с 46 винтовками, 7 «маузерами» и 2 автоматами. Их ночью привели к нам. По дороге около деревни кто-то из них не то обронил «маузер», не то хотел бросить, но только из-за этого получился выстрел. Багратуни, обязанностью которого было готовить обед, притащил к нам этого хунхуза-подростка. Семенов, не разобравшись, приказал его уничтожить. Багратуни увел его, и скоро раздался глухой выстрел. Все это мне уже противно. Я уже несколько раз выступал против ненужной жестокости, но Валентин Степанович очень любит смаковать всякое безобразие. Савранский предложил всех хунхузов казнить, отрубив головы соломорезкой. Этот проект встретил сочувствие Валентина Степановича. Но я сказал, что пленных надо сдать Тупану Сюю, иначе будет скандал. Правда, эти хунхузы не заслуживают снисхождения, так как зверствуют они ужасно. На заставе поверхностно обыскали эту компанию и нашли у нее много денег. В результате командир 2-го эскадрона ротмистр Донской представил 1900 долларов серебром. Семенов предложил дежурному офицеру произвести дополнительный обыск. Обыскивали безобразным способом все, кто хотел, и, конечно, все деньги ушли по карманам обыскивавших. Так многие солдаты раздобыли по нескольку сотен долларов. Утром конный вестовой Монастырский нашел на дороге китайскую туфлю, которая ему показалась подозрительной. Когда он ее поднял, то прощупал под подкладкой бугорок. Туфлю распороли, и в ней оказалось 200 долларов бумажными деньгами. Кто-то в шапке хунхуза нашел 600 долларов. По дороге находили еще много долларов и «маузеров». Из разговоров слышал, что на заставе будто бы у хунхузов отобрали до 8 тысяч долларов. Здесь их тоже пощипали. В штабе 7-й армии, куда их сдали, хунхузов тщательно обыскали и нашли зашитыми в туфлях, воротах и поясах еще до 10 тысяч долларов.

Чувствую себя скверно. Здесь низко, много воды, но жарко, так что испарение нездоровое. Просыпаешься утром и не чувствуешь бодрости, вставать тяжело. Здесь в домах всегда сквозняки, так как они – проходные дворы. Днем еще хуже, так как каменные фанзы полны сырости. Пришел приказ Тупана о слиянии с пыхаловцами и танаевцами в 5-эскадронный полк. Пыхаловцы составят 1-й эскадрон, туда же войдут конвойцы из сотни и группа Сараева. Казаки-пластуны назначаются к Семенову. Большая часть Конвоя остается нести специальную службу Тупана. Штаты – меньше тех, которые мы составляли. Штабных офицеров некуда деть, особенно состоящих при базе. Многие уйдут, так как кого-то не устроит оклад в 20 долларов, а Маковкина и Муфеля – в 30 долларов. Трейберг будет получать 25 долларов. Тоже ужасно, когда у него больная жена. Но когда Семенов спросил, согласны ли они служить при таком окладе, только поручики Акилов и Артемьев сказали «нет». Последний был нетрезвым, и сегодня за это был разжалован в рядовые. Ему несколько раз делали предупреждение. Семенов таким оборотом, что почти все остались служить за нищенские оклады, был обескуражен. После этого Валентин Степанович поручил мне составить рапорт Тупану о прибавке нашим жалования. Шильников сказал, что Семенов обманывал нас, когда говорил, что подавал рапорт на увольнение, а Тупан его не подписал и что в его штабе только этого и ждут. Где правда – теряюсь, но для Семенова обстановка складывается трудная.

В это время к северу от нас идут 2 дивизии к Ланчжоу, они переходят к нам. Это части 6-й и 16-й армий. С какой целью переходят – неизвестно. Хорошо бы быть подальше от них. Вчера вернулся разъезд – противника нигде нет, как и сведений о нем. Они стоят у Тяньцзиня, и то их очень мало. У Пэйфу воюет в тылу Фына и будто бы успешно. В Шаньдуне, в районе Циндао, наши шандунские части Фана и Цзу успешно с кем-то воюют.

У нас публика на посту для связи перепилась, и в пьяном виде один бурят застрелил другого. Валентин Степанович, конечно, говорил много о повешении, расстреле и т. п. На полевом суде выяснилось, что застрелил он его, защищаясь. Этому буряту явно помог Господь, так как свидетелей произошедшего не было, но его пуля попала по пальцам убитого, задела винтовку и затем попала в шею. Выяснилось, что пальцы убитого лежали на винтовке, когда он целился для выстрела. Будь иначе – его бы расстреляли. Солдаты очень сильно пьянствуют. Меры против этого мало целесообразны. Надо, чтобы командиры чаще говорили на эту тему и сами следили за людьми. Вот у Терехова 1-я сотня, еще недавно самая пьяная и распущенная, теперь стала неузнаваемой. А он – не пьет и не бьет солдат. Умеет с ними наладить взаимоотношения, и у него не было ни одного происшествия.

Было еще событие – поднесение флагов от окрестных деревень Карманову и Терехову за то, что не обижаем население. Подношение было торжественное, но Карманов даже чая не организовал. Его часть, как Николаев и Багратуни, ходила полураздетая, хотя мы одели кителя. Терехов эту делегацию принял лучше и сумел их всех угостить. Это ему стоило 40 долларов. Скоро лето пройдет, а все еще туман – что делать?!

9 августа. Деревня Лю-сон-зе. Льет, как из ведра, дороги превратились в реки. Пришлось выпороть троих пьяниц, это повлияло. Одно удовольствие, что за все платим половину стоимости, а то и меньше. Давно надо было ввести в наказание за пьянство больше позора, а не физической боли. Битье один на один мало повлияет, а вот если будут пороть на площади, давая хотя бы 10–15 ударов, – это мало понравится. Стыд все же существует. Как будто многие ушли из Конвоя, а лошадей будто пришлось передать китайцам. Из-за денег здесь все ноют, говорят, что долг за 1928 г. уплатят по новым ставкам. Жаль, что так утопили Русское дело и что во всем виноваты сами русские. Действительно, мы сами все устроили так, что китайцы относятся к нам отвратительно. В этом виноваты и Меркулов с Нечаевым. Победы на пьяную голову вскружили рассудок последнего. Он уронил свое достоинство и перед Тупаном, и перед другими китайцами беспробудным пьянством, бахвальством и безобразиями, из-за чего его перестали считать серьезным человеком. Но он был удобен, так как ничего не требовал от Тупана, кроме подачек, часто прося на выпивку, что он не без гордости рассказывал мне, рисуя свои близкие отношения к Тупану. Класть зря головы под пьяную руку было легче, поэтому пьянство не возбранялось и вошло в культ. Пили все – сверху донизу и, конечно, безобразничали. Нечаев мне говорил: «Я горжусь тем, что приучил китайцев к русскому безобразию», что «теперь китайцы не удивляются на наши скандалы». Невозможно было даже заикнуться о введении какого-либо порядка. В марте 1926 г., когда его привезли раненым, он говорил мне о своем громадном влиянии среди китайцев: «Хотите, я сожгу 2 дома здесь, и мне за это ничего не будет!» Я слушал и в душе поражался убогости ума человека, руководившего Русской группой. В отсутствие Нечаева меры были приняты и пьянство ограничили, а то ведь всюду, куда ни проникли доблестные воины Русской группы, отовсюду неслись вопли о безобразиях. Безобразничали в Харбине, Циндао, Тяньцзине, Мукдене и т. п. Всюду создавали себе плохую репутацию. Борьба с пьянством встречала противодействие и не могла иметь успеха, так как тон давал Нечаев. Другие персонажи, как Чехов или Макаренко, – просто заурядные люди, утонувшие в своих мелко эгоистичных интересах. Меркулов только пытался соперничать с Нечаевым, и не более того. Чехов пропил свою броневую дивизию. Человек он хороший, но безвольный, подверженный многим влияниям и страдавший неустройством своей семейной жизни, топивший свое настроение в вине. В результате он до предела понижал боеспособность своей дивизии. Половина всех неудач бронепоездов объясняется пьянством. Валентин Степанович только в последнее время, после гибели двух бронепоездов, тоже из-за этого, взялся за борьбу, но что значат эти усилия, когда репутация уже погублена. Теперь, уже при общем финале, наши бронепоезда, будучи на глазах у Тупана, «пьяно-распьяно». Конвой Тупана во главе с Танаевым – пьяный почти всегда. И так все время. Конный полк теперь – образец трезвости, пьяных офицеров почти нет, только Люсилин еще продолжает пить. Китайцы на нас смотрят как на самых падших людей, с которыми можно поступать как угодно. Мы все переносим и продолжаем пьянствовать. Чтобы восстановить потерянный престиж, нужно большое время, большая работа и большие способности верхов. Последнее почти безнадежно. Вот почему я мрачно смотрю на будущее. При существующих персонажах возрождение невозможно. Ведь пьянство – только лишь одна сторона дела. Другая – недобросовестность в денежном отношении. Она ведь не скрыта от китайцев.

Опять-таки, как восстановить репутацию? Ведь раньше Тупан верил русским и деньги давал по тем требованиям, которые ему представляли, без всяких проверок. Меркулов рассказывал, что Тупан ему говорил: «Я знаю, что китайцы воруют. Но неужели русские – такая же сволочь, как и наши генералы?» К сожалению, это подтвердилось. Чувство меры в этом отношении было потеряно. А еще – борьба за власть, возможность распоряжаться средствами, подсиживание друг друга, в чем особенно отличился Макаренко, взаимное обливание друг друга помоями, развитое наушничество, поощряемое до сих пор. Если сложить все это вместе, можно представить, какая умственно ограниченная получится картинка русского. Кто бы ни появился сейчас во главе нас, китайцы будут смотреть на него как на жулика. Теперь все изменилось. Кучка русских никакого эффекта не производит на поле сражения, так как масштаб войны другой. Это с китайской стороны. А с нашей стороны – попробуй заманить теперь людей в армию, когда известно, что ее вооружают кое-как и всячески задерживают выплату денег. Это все результат той глупости, которая была проявлена в 1924—25 гг. Не подозревали те «ужасные дураки», что за их деятельность придется расплачиваться через 3–4 года и что Русское дело здесь, в Китае, они провалят, пропьют, как жалкие опустившиеся люди. В моральном отношении наши верхи были не выше тех, кого они вели и кого они презирали. Презираемые заплатили своей кровью за свои ошибки, а верхи – ничего, живут на этой крови, построив свое гнусное благополучие, ничего не оставив после себя, кроме зловония, которое и теперь еще отравляет воздух.

18 августа. Деревня Лю-сон-зе. Всюду пошлятина. Даже в чувствах молодежи и то не найдешь красивых переживаний. Цинизм, глупость и скотство. Не с кем и не о чем поговорить – глупцы, а если не глупцы, то просто нет образованных людей. Да и откуда им взяться, если со школьной скамьи они не выпускают из рук оружия или занимаются только тяжелым физическим трудом. Так и живешь один со своими мыслями и думами. Хожу загорать, не столько для загара, сколько для того, чтобы побыть одному. Перспективы могут быть еще хуже, так как от Тан-Шана подходят войска и вокруг ими заполняются деревни. Возможно, будет наступление, бои и опять Тяньцзин и все «милые» окрестности Чжилийской провинции. Я с ужасом думаю об этом. Идейного осталось мало, и эту идею опошлили ужасно. Какая тут борьба с красными, когда Тупаны борются за власть между собой и обдирают молчаливых китайцев! Здесь ведь не те заносчивые чинуши или лавочники Харбина. Здесь – подлинный народ, живущий своей жизнью, непонятной нам, и терпящий пока все фокусы, что проделывают над ним его же, хватившие европейской культуры более ловкие собратья. И мы, маленькая кучка иностранцев, заброшенная судьбой сюда, вертимся между волнами неспокойного моря жизни этого чуждого нам народа. Живем на его деньги, вряд ли принося ему какую-либо пользу. Неотступно вертятся мысли: «Ну а где буду жить, ну а чем платить долги?» Надо как-то тянуть лямку. Сколько раз встает упреком мне игра в карты! Это она привела меня сюда. Я уже стряхнул половину долгов, стряхнуть бы еще и тогда, после этого, «пожить»! А сколько в первый год жизни и службы здесь мы зря с Шурой спустили денег! Давно были бы без долга. За это время надо напрячь все усилия, чтобы что-то приискать себе. Но тщетна попытка зажечь море… У нас здесь служит вахмистр Любарский, князь, владеет несколькими языками. Хочу с ним заняться английским. Так хочется бросить эту бродячую жизнь!