Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Наконец, отправляющийся на вешний промысел брал посошок, и вся семья выходила на улицу, где помора ожидала подвода. Из дома все вещи полагалось везти на лошади, хотя сразу же за околицей их перегружали в саночки. Каждый из мурманщиков молил в это время бога, чтобы не встретить нищего, беременной женщины, попа и, что хуже всего, человека, которому вообще не было удачи в жизни. За околицей, погрузив вещи помора на саночки, вновь начинали прощаться и громко причитать, как на похоронах при расставании с покойником.

Наконец, постукивая батожками, волоча за собой тяжелые «кережки» с грузом, один за другим отправлялись «вешняки» на Мурманскую сторону.

После отъезда

мурманщиков родственники до трех суток не мели избы, облегчая этим благополучное возвращение рыбаков домой. В сенях начинала сохнуть сосновая ветка, обязательно прихваченная на дороге при возвращении с проводов. Зачем требовалось держать эту ветку, никто из поморов уже не знал. Но так было принято поступать, и этого обычая придерживались без раздумья.

Трудно передать состояние Егорки в суетливые дни отправки своих артелей. «Господи, да может ли это быть?» — иногда сам себя спрашивал Егорка, слыша все время сладостное для его уха слово «хозеин». Немало раздал Егорка в эти дни затрепанных зелененьких, синеньких и красных кредиток. «Да не сон ли это? — лежа на мягкой перине после сытного обеда, думал он иной раз и успокаивал себя: — Нет, это не сон! Это я, Егорка, своего счастья добился!»

Оживление царило в лукьяновском доме, еще совсем недавно угрюмом и сонном. С каждым днем хорошела Настюшка: ее лицо заметно пополнело, по-женски округлился подбородок, а губы уже привычно складывались в ленивую усмешку всем довольной и сытой женщины.

Старая Дарья по-своему переживала это время. Обычное выражение голодной приниженности теперь заменилось испуганно удивленным. Старухе, больше чем Егорке, новая жизнь казалась сном. Что-то упорно, изо дня в день шептало ей, что для нее, Дарьи, нет на свете долговечного счастья и что скоро, очень скоро минует привольное житье.

Заметно помолодела и Лукьяниха.

Не было сейчас в селе более счастливых людей, чем те, что жили в лукьяновском домине.

Егорка испытывал особую радость, провожая тех, кто отправлялся на Мурман увеличивать его капиталы. С гордостью слушал он приниженные просьбы отъезжающих не оставить их семей. Любо было по-хозяйски давать наставления старым, во много раз более опытным, чем он, рыбакам.

Отправляя на промысел своих добытчиков, Егорка решил ехать к Александру Ивановичу — запродать будущий улов. «Не нашлось у Сатинина места для меня за столом, так не быть моей рыбе в трюме его «Святого Кузьмы». Проводив последнюю партию «вешняков», Егор на разукрашенных позолотой санях отправился в Сороку. Покойный Лукьянов понимал толк в конях. Его лошадь была одной из лучших в уезде. Мелькание придорожного кустарника, свистевший в ушах ветер, встреча с испуганно сторонящимися пешеходами — все это пьянило Егорку не хуже крепкого вина. Из-под копыт коня высоко взметывались брызги отверделого снега, и Егорка, не жалея горла, озорно кричал встречным: «Хе-эй!», по-мальчишески радуясь при виде испуганных людей, шарахающихся с укатанной дороги в рыхлый и глубокий снег.

Больше всего хотелось ему нагнать свою артель, удальцом пролететь сквозь расступившийся строй земляков и по-хозяйски (как это делает Федотов) крикнуть: «С богом, братцы!»

Прошло немного времени, и он догнал своих батраков. Поморы шли веками выработанной походкой, выставив вперед плечи и слегка покачивая головой в такт ходьбе. Позади них поскрипывали саночки с грузом.

— Береги-ись! — еще саженей двадцать не доезжая до них, заорал Егорка.

Торопливо подались богдановцы на край дороги. По привычке стаскивали шапки — проезжал хозяин!

Егорка еще пуще разогнал коня и вихрем пронесся мимо, выкрикнув приготовленное приветствие.

Пропустив

хозяина, поморы вышли на середину наезженной дороги и снова, покачиваясь в ритм шага, потянулись гуськом вслед уносящимся позолоченным лукьяновским саням.

— Эх, и несется же, — заметил один из ватаги, поворачивая голову к идущему позади помору. — Любил покойничек на коне ездить… И не чуял старик, что для Егорки забаву готовит! Как дело-то обернулось!

Но в этих словах не чувствовалось зависти к счастью Егорки. Покрутчики помнили, что хозяин не поскупился дать в счет забора лишнюю пятерку или десятку. И за это они были благодарны ему, ведь по милости Егорки в семье остались кое-какие деньжата про запас.

Долог путь в Сороку для пешего, но коротким был для того, кто ехал на лукьяновском коне. Однако в Сороке Егорку постигло разочарование. Александр Иванович за день до его приезда отправился на юг. Дня через три, не останавливаясь в Сороке, он должен был задержаться в соседнем селе Шуерецком. Егорке не было смысла возвращаться домой, и, пораздумав, он решил дождаться скупщика в Шуерецком.

Лихо подкатил Егорка к двухэтажному дому, где постоянно останавливался Александр Иванович. Хозяева приняли Егорку с честью. И хотя горниц Александра Ивановича ему не отдали, но впустили молодого богача в соседнюю, быстро натопленную боковушку.

Слух о приезде Егорки тотчас прошел по селу. Нашлись люди, рассчитывавшие вступить в дружбу с Егором Богдановичем. Один за другим сходились к нему в боковушку почтенные хозяева, и потому не один раз подросткам пришлось бегать в лавочку за угощением. Не пожалел мошны Егорка, зная, что этим купит уважение новых своих приятелей.

Поздно вечером опьяневший от выпитого Егорка улегся на мягкую перину. Полотняная простыня приятно холодила ему тело, старательно взбитая перина упруго подпирала бока. Вспомнилась ночевка в этом же селе год назад. Лечь пришлось на холодный пол и укутаться своей же «лопотиной», которой не хватало на то, чтобы одновременно закрыть и плечи и ноги. Только год прошел, а он уже на всю жизнь обеспечил себе сон на пуховике…

Проснулся Ёгорка поздно. Делать было нечего, и он долго валялся в кровати, покуривая толстую папиросу, думая то о предстоящем разговоре с Александром Ивановичем, то о поездке в Кемь, чтобы накупить краски и летом покрыть ею парадную лестницу.

Вскоре в замочную скважину двери заглянул чей-то глаз.

— Дяденька Егор Богданыч, — звонким голосом крикнул подросток. — Вся ваша покрута у нас собравшись. Не продохнуть стало! К себе требуют!

Действительно, в кухне скучились его покрученники, усиленно дымившие кто трубкой, кто цигаркой. Все они раздраженно спорили. Егорка понял, что рыбаки чем-то недовольны и озлоблены.

— Что случилось, братцы? — еще с порога крикнул он.

При виде хозяина гул стих, рыбаки торопливо расступились, пропуская Егорку в красный угол к столу.

— Говори, Пахомыч. У тебя складней выйдет.

Не столько из слов старика, сколько из выкриков остальных поморов, Егорка понял, что в Шуерецком, когда покрута остановилась на ночлег, произошел спор между теми, кто исстари крутился у Лукьянова, и теми, кого Егорка вновь принял к себе из артелей других хозяев. Озлобление вызвал главным образом взятый от Федотова корщик, будто бы хотевший вводить какие-то свои «федотовские порядки». Те же, кто десятки лет крутился у Лукьянова, отстаивали свои, с детства привычные порядки. Разницы между порядками, по сути дела, не было никакой. Просто рыбакам хотелось быть в прежнем составе артелей, теперь нарушенном Егоркой из-за приема новых покрученников.

Поделиться с друзьями: